— С какой? — Ира мгновенно отвела глаза.
— Про небо.
— Конечно.
— А я нет. Не согласен. Небо, может, и остаётся на месте, но смотреть на него уже не хочется. И вообще ничего не хочется.
— Ладно тебе, — пробормотала бывшая жена, старательно отворачиваясь, и полезла в сумку. Виктор покосился на Ирины ладони — и заметил, что они слегка дрожат, как от волнения. — Давай без этого пафоса…
— Это не пафос, просто факт. — Горбовский, опасаясь, что Ира вновь разнервничается, решил поменять тему. — Ты доела? Попросить счёт, может?
— Я — да, — кивнула она, не поднимая головы. Достала из сумки телефон и начала нарочито вертеть его в руках. — Но ты ведь толком и не поел…
— Я не хочу. Дома поем.
— Тебе кто-то готовит? — Ира спросила это спокойно, без ноток ревности, и Виктору стало досадно. Он ведь ревновал её, думать не мог о том, что кто-то может целовать Иру, спать с ней в одной постели, готовить для неё кофе по утрам. Хотя ей, наверное, нельзя кофе теперь.
— Нет, я сам справляюсь.
— Сам? Ты же не умеешь.
— Ир, — он вздохнул, перегнулся через столик и взял бывшую жену за руку, пытаясь всё-таки поймать её взгляд. И получилось — Ира посмотрела на него, смятенно и будто бы расстроенно. — Прошло двенадцать лет. Ты сказала, что ничего не изменилось, при первой встрече, и была не права. Изменилось очень многое. Я, например, изменился. Я живу один, у меня никого нет. Раз в неделю приходит женщина из клининга, убирается и гладит бельё. Готовлю я себе сам, либо заказываю доставку еды. А ещё я сам чищу себе обувь, при необходимости глажу рубашки и даже, представляешь, мою унитаз!
Горбовский сказал это с нарочитой торжественностью, и Ира рассмеялась, не отнимая ладонь.
— Да, последнее прям удивительно. А как же женщина из клининга? Она не моет унитаз?
— Наверное, моет. Но его надо мыть чаще, чем раз в неделю.
— Витя, это похвально, — серьёзно ответила Ира, по-прежнему не отбирая у него своей руки. — Но к чему ты? Что ты хотел этим сказать?
Виктор вздохнул, набираясь смелости. Ему было сложно это произносить, но… он должен попытаться.
— Давай попробуем ещё раз. Заново.
Она покачала головой — ожидаемо, — но глаз не отвела.
— Не стоит.
— Ты не хочешь… по какой причине? Не любишь меня больше?
А теперь её взгляд вздрогнул, заволновавшись. И сердце Виктора забилось сильнее, едва не выпрыгивая из груди.
Значит, всё-таки не разлюбила?..
— Витя, не в этом дело, — ответила Ира чуть дрожащим голосом. — И пожалуйста, давай не будем. Тяжёлый разговор, а мне и так нелегко.
Давить на Иру Горбовский ни в коем случае не планировал, поэтому кивнул и, отпустив её руку, отодвинулся, откинувшись на спинку дивана.
Ира всё ещё смотрела на Виктора настороженно, с опаской — будто не верила, что он действительно не будет продолжать разговор.
— Я попрошу счёт, — произнёс Горбовский, невесело улыбнувшись, и позвал ближайшего официанта.
45
Виктор
Проводить себя до дома Марины Ира не позволила, но Виктор и не настаивал — понимал, что, если дочь вдруг случайно увидит его даже из окна, скандал будет колоссальный. Поэтому они просто попрощались, и Горбовский пошёл к своей машине. Сел за руль, достал из кармана пальто телефон и задумчиво повертел его в руках.
Номера Маши Вронской, которая, скорее всего, единственная могла помочь ему в вопросе Ириного здоровья, у Виктора давно не было — после его развода с Ирой бывшая однокурсница заявила, что не считает теперь Горбовского своим другом, и заблокировала ему возможность позвонить. Потом Виктор несколько раз менял телефоны, и Машин контакт, которым он давно не пользовался, где-то затерялся. Да и действителен ли её старый номер? Неизвестно. Но можно и нужно выяснить.
Общие знакомые у них, разумеется, были, и много, и Горбовский, полистав телефонную книгу, набрал номер одной из однокурсниц, которая общалась с Машей и даже ездила к ней в отпуск в Израиль, но с Ирой знакома была только шапочно. Отличный стоматолог, и Виктор обязательно переманил бы её к себе, но Галине в его клинику было слишком неудобно и далеко ездить.
Недолгий разговор о том о сём — и Горбовскому был выдан номер Вронской. Без лишних слов, вопросов и уточнений, зачем ему, если его голос — последнее, что Маша желала бы слышать в жизни. Может, Галина доверяла Виктору, а может, догадывалась, по какой причине он просит номер лучшей подруги бывшей жены.
— Го-о-орб… — выдохнула Маша в трубку на третьем гудке. — Так и знала, что ты позвонишь, сирота казанская.
— Почему сирота? — спросил Виктор, опешив от подобной реакции.
— А что, не сирота? Хочешь сказать, у тебя кто-то есть? Ну, кроме тараканов.
— У меня нет тараканов.
— Ага, ну конечно. Тараканы у всех есть, — ответила Вронская в свойственной только ей ехидно-язвительной манере. — Особенно те, которые в голове.
Виктор не выдержал и рассмеялся, и этот смех, как ни странно, уничтожил часть его напряжения, которое копилось в нём с самого утра. А после, когда Ире стало нехорошо в кафе, и вовсе достигло апогея.
— Ты не изменилась, Машка.
— Предполагаю, что ты тоже. Хотя Иришка мне ничего не рассказывает. Каждый раз, как спрашиваю про тебя, стрелки переводит. Она всегда так делает, чтобы не нервничать. А ты чего звонишь-то? Вернуть её хочешь, да?
— Да, — признался Виктор, прикрыв глаза. Вернуть… Нет, это неверное слово. Он знал точно: вернуть нельзя. Можно начать заново, точнее, попробовать начать. Но как сделать так, чтобы Ира этого захотела?
— А мне-то чего звонишь? Узнать что-то хочешь? Про мужиков её, что ли?
Горбовский аж вздрогнул. Про мужиков… нет, вот про это он точно не хотел знать. Меньше знаешь — крепче спишь. Кто и в каких количествах был у Иры за эти двенадцать лет — не его дело. Тем более что он тоже не святой и целибат не принимал.
— Так вот, у неё… — попыталась что-то рассказать Маша, но Виктор её перебил:
— Нет, не надо! — решительно воскликнул Горбовский, и Вронская замолчала. — Я не про это хотел узнать. А про здоровье Иры. Она… понимаешь, мне кажется, что Ира темнит, скрывает своё состояние. Я думаю, у неё не всё в порядке сейчас. Ты в курсе этого или нет?
— Не-е-ет, — протянула Маша обескураженно, но Виктор и не сомневался, что она так ответит. Ира была бы не Ирой, если бы посвятила подругу в свои проблемы, заставив её нервничать и переживать. Особенно если эти проблемы были… близки к фатальным. — Ничего такого Иришка мне не говорила. И выглядит она вроде бы хорошо. У неё, конечно, и отёки бывают, и одышка… но я не заметила, чтобы состояние ухудшалось… Хотя… она же не всё время рядом со мной, могла и скрывать. Ты же её знаешь.
— Знаю. Поэтому и спрашиваю. А она не ходила к врачу здесь, в Москве? Если бы ходила, я бы постарался добраться до её медицинской карты.
— Я по этому поводу ничего не слышала, — вздохнула Маша. — Но вот что, Витя… Я попробую узнать. Лечащий врач у Иришки здесь — наш мужик, я с ним знакома. Может, хоть намекнёт на что, если я объясню ему ситуацию.
— Спасибо, — искренне поблагодарил Виктор бывшую однокурсницу и даже прижал ладонь к груди. — Серьёзно, Маш, благодарен тебе очень. Боялся, что ты меня слушать не захочешь.
— Ну, ещё пару лет назад не захотела бы, — понимающе хмыкнула Вронская. — Знаешь, сколько за эти годы на тебя от моего имени проклятий свалилось? Если у тебя там были с потенцией проблемы или ты чесался в неожиданных местах, то знай — это я. Злилась на тебя ужасно. Я не такая, как Иришка — она сразу отпустила злость, не свойственна она ей. Ни злость, ни ненависть, вообще никакой негатив к ней не липнет. А я не могла, аж трясло меня, когда думала о том, что ты с моей подругой сделал. И с детьми. С семьёй вашей, которую я считала образцовой, идеальной!
Виктор слушал молча, не перебивая. Он хорошо понимал чувства Маши, поэтому знал, что она должна выговориться.
— А ты… — продолжала между тем Вронская. Она говорила зло, едва не кричала. — Чуть не убил Иришку, всё разрушил. Я тебе каждый день зла желала, Витя, серьёзно. Ругала так, что ты бы наверняка полысел, если бы к тому времени уже не был лысым. Мне кажется, я даже к своему бывшему мужу такой неприязни не испытывала, как к тебе в то время. Веришь?
— Верю. А теперь что изменилось?
Маша пару мгновений молчала, будто задумавшись.
— Честно — не знаю, — вздохнула, понизив голос. — Может, выгорела вся — нельзя ведь столько времени ненавидеть. А может, просто Лёня меня смягчил. Это муж мой второй, отличный мужик. Если сможешь вернуть Иру и сделаешь её счастливой, я вас познакомлю.
— А если не смогу? — грустно улыбнулся Горбовский. Хотя ситуация к улыбкам не располагала.
— Тогда не познакомлю. Но ты уж постарайся. В конце концов, сколько уж можно? Не получается у вас ничего по отдельности, безысходность какая-то. Или, скажешь, у тебя не так?
— Так.
— Ну вот. Может, вместе вы будете счастливее? Ты, конечно, сволочь, Витя, и нет — я тебя никогда не прощу. Но мне хочется, чтобы Ира хотя бы раз нормально улыбнулась. А не этой своей улыбкой, похожей на тень. Она вообще похожа на тень с тех пор, как вы развелись. И вроде бы старалась влиться в жизнь, но… никак. И виноват в этом ты!
— Я знаю, — ответил Виктор негромко. — И поверь мне, Маша, даже если Ира меня простит, сам я себя никогда не прощу. И про проклятья свои не думай — никто не мог меня сильнее проклинать, чем я сам.
— Жалел, значит? — хмыкнула Вронская почти злобно, но Горбовский не обиделся. Он правда хорошо понимал её чувства.
— Очень. Смертельно жалел, Маша.
— Ишь, слово-то какое придумал, — вновь хмыкнула она, но злости было уже меньше. — Смертельно…
— Правда, Маш. Сдохнуть хотелось.
— А чего же не сдох тогда?
Виктор вздохнул. Говорить о тех временах по-прежнему было больно, и вряд ли когда-нибудь эта боль уменьшится. Особенно если Ира…
— Наверное, потому что у меня, в отличие от Иры, здоровое сердце…