Будто ничего и не было, никакого скандала. Директор ушел, официанты засновали по ресторану, а цыгане затянули:
Что печалишься, моя любушка?
Поцелуй меня, моя душечка!
Словом, бред какой-то. Меня трясло от возбуждения. При мне еще никто никого не вызывал на дуэль.
– Юля, это ужас! – прошептала я. – Аларих убьет этого старичка!
– Еще не факт.
– Но Алариха-то не убьешь. Он-то бессмертен!
– Еще не факт.
– Да что ты заладила одно и то же! Юля! Дуэли! Это же запрещено!
– Фигушки! У нас в Щедром дуэли разрешены с марта прошлого года. Думское постановление. Отстаешь от жизни, подруга.
А опечаленная Эстрелья, отбросив букет, меж тем увещевала Алариха:
– Алик, милый, откажись от дуэли! Ну зачем тебе это!
– Я пущу ему кровь! – жестокосердно отвечал Аларих. – Пусть знают, каковы настоящие вампиры!
– Я больше никогда не буду танцевать, обещаю тебе, – каялась Эстрелья. – Только откажись драться.
– Ну это ты напрасно, сестричка! – возмутилась Юля. – Тебе надо танцевать, ты прирожденная танцовщица. Ты выглядела гораздо лучше, чем эти мороки.
– Что? – изумилась Эстрелья. – Эти цыгане – мороки?
– Ага, – беспечно кивнула Юля. – Мороки. Весь табор.
– И кто же их наслал?
– А это ненасылаемые. Так называемые автономные. Но дело не в этом. Эсси, ты не переживай за Алариха, пусть себе рапирой помашет. Это весело. Счет, пожалуйста!
Юля и Эстрелья расплатились по счету. Я было заикнулась о том, что отдам им деньги, но они посмотрели на меня такими глазами…
Мы вышли из ресторана и остановились в небольшом скверике.
– Ночь еще молода, – бесшабашно заявила Юля. – Куда пойдем, чем займемся?
– А знаете что, – протянула я. – Мне нужно кое-куда отлучиться.
– То есть? – удивилась Юля. – Ты же не…
– Нет, нет, ты не поняла. Я хочу посетить кладбище. Свою могилу. Я там давно не была и чувствую, что пора бы туда сходить.
– Сходим вместе. Ты не против нашего общества?
– Нет, я буду очень рада. Это все равно, как если бы вы навестили меня у меня дома.
– Тогда пошли на стоянку такси, – сказала Юля. – Тебя на каком кладбище похоронили?
– На Новоспасском.
– Путь неблизкий. Такси пригодится.
…На стоянке как раз дремала новенькая «Лада-Приора», а в ней – шофер весьма кавказской наружности.
– Шеф, – коснулась его плеча Юля, – до Новоспасского довезешь?
Тот немедленно проснулся.
– Всэх вас?
– Да.
– Пицот рублэй. За всэх.
– Хорошо. А если ты нас там подождешь и привезешь обратно, даю полторы тысячи.
– Вах, красавица, как скажешь! Значит, эдем до Новоспасского парка…
Тут я должна сделать пояснение. У нас в Щедром с названиями негусто. Поэтому у нас есть Водопьяновский парк и Водопьяновский переулок, Новоспасский парк и Новоспасское кладбище. Кстати, одноименные парк и кладбище расположены на противоположных концах города.
А Юля меж тем пояснила:
– Нет, шеф, нам не в парк. Нам на кладбище.
Водитель дернулся:
– Вах, зачэм таким молодым-красивым на кладбище?
– Зачем – не твоя печаль. Вези, – ослепительно улыбнулась Юля.
– Харашо, – смирился водила. – Садитэсь.
И мы «сэли».
Миновав сумеречные пригороды и ряды аккуратных дачек, «Лада» с легким шуршаньем шин подкатила к громадным кованым воротам. Над ними литыми позолоченными буквами вилась надпись «Новоспасское кладбище». Буквы подсвечивались двумя фонариками и на фоне чернеющего неба смотрелись несколько инфернально.
– Приэхали, – немного нервно сказал водитель.
Еще бы! Занервничаешь тут, когда тебя просят приехать на кладбище в половине одиннадцатого ночи!
– Вы никуда не отъезжайте, – вынимая из сумочки двести рублей и протягивая их водителю, заговорила Юля. Глаза ее при этом фиалково поблескивали. – Вы нас дождетесь и отвезете обратно.
– Дождусь и отвэзу обратно, – механически повторил водитель, принимая сотенные бумажки и пряча их в барсетку. Глаза его немного остекленели. Он получил коан, и теперь все его мысли будут вертеться вокруг этого коана.
Мы вышли из машины. Роскошные кованые ворота кладбища в такой час, конечно, были заперты. Но рядом лепилась будочка привратника, а возле нее – небольшой проход, перегороженный обычным шлагбаумом.
– Ох, люблю я шлагбаумы, – хмыкнула Юля, вспоминая что-то из своей прошлой жизни.
Она деликатно постучала в хлипкую дверь будочки. Дверь отворилась, и на пороге появился старичок. Был он оборотнем, и в давние времена довольно известным. В девятнадцатом веке он наводил ужас на окрестности Щедрого, охотясь на овец, коз и даже людей. На него устроили облаву свои же соплеменники, поймали и приговорили к пожизненному заключению без права перекидываться. Но в девяностых годах двадцатого века старичка выпустили из тюрьмы за примерное поведение и устроили работать на кладбище. Он теперь ни на кого не охотился. Предпочитал маринованные баклажаны, сою и капусту брокколи.
– Благословенны будьте, – вежливо поклонилась старичку Юля.
– И вам благословение, светлая ведьма. Вам и вашим друзьям, – в ответ прошамкал старичок. – Что привело вас сюда в этот час?
– Моей подруге, – Юля указала на меня, – пришла пора посетить собственную могилу.
– А-а, умертвие, – понимающе кивнул старик. – Тогда я вас пропущу. Вампиры тоже с вами?
– Да, с нами.
– Надеюсь, вы будете вести себя прилично.
– Разумеется.
– У нас ведь тут вандалы объявились, – посетовал старик. – Разрушили два могильных памятника. Милиция искала, да что там…
– Какой ужас, – искренне посочувствовала Юля. – А к ведьмам обращались?
– Ведьмы дорого берут за такую работу, – вздохнул оборотень. – Вот если бы вы, госпожа…
– Я? – на миг задумалась Юля. – А почему бы и нет? Хорошо. Я попытаюсь найти этих вандалов и примерно наказать. А сейчас пропустите нас на кладбище.
– Конечно, конечно, – засуетился старик. – Вас, может быть, проводить?
– Нет, спасибо, я знаю дорогу, – улыбнулась я.
Шлагбаум со скрипом поднялся, и мы ступили на кладбищенскую землю.
И сразу на нас обрушилась тишина, как будто невзрачный шлагбаум отсекал все звуки внешнего мира.
– Куда идти, Тийя? – негромко спросила Юля.
– Сначала по главной аллее. Вот сюда.
Я взяла Юлю под руку, она приняла это как само собой разумеющийся факт, и мы пошли по гладко вымощенной главной аллее. Вампиры молча двигались следом. Эстрелья не расставалась с ненюфарами, и это, по всей вероятности, не нравилось Алариху. Он вообще был на взводе и дулся. Поэтому и молчал, как чопорный инглишмен.
По обе стороны от главной аллеи тянулись бесконечные ряды могил, осененных крестами или укрытых гранитными плитами. Щедрый – город небогатых людей, поэтому помпезные статуи в виде рыдающих ангелов или скорбящих дев встречались редко. То и дело попадались дорожки, ведущие в глубину кладбища, в переплетение склепов и могил.
– Нам сюда, – сказала я, и мы свернули на неширокую боковую дорожку, выложенную гранитной плиткой.
Могилы и кресты стали ближе. Дорожка иногда сужалась, и мы порой почти задевали руками выкрашенные серебряной краской оградки. Нечаянно мы спугнули несколько привидений (одно – привидение крошечного младенца), и они растаяли на фоне украшающегося первыми звездами неба.
Наконец у меня возникло такое чувство, будто я возвратилась домой.
Что ж, так оно и было. Мы стояли перед мраморной плитой, на которой были выбиты мои прежние имя, фамилия и годы жизни. А еще строчка из моего любимого стихотворения: «Не будет меня, но останутся звезды».
– Вот мы и пришли, – для чего-то объявила я. Все всем и так было понятно.
Эстрелья подошла к надгробию и молча закрыла слова «останутся звезды» букетом злосчастных ненюфаров.
– Спасибо, – прошептала я.
Все отошли на шаг, словно понимая, что мне надо немного побыть одной. Я опустилась на колени и коснулась кончиками пальцев надгробной плиты…
…И словно перенеслась в тот день, когда были совершены похороны. Мои похороны.
Совершенно неуместно ярко светило солнце, и наша погребальная процессия казалась черной гусеницей, попавшей из глубокого темного подвала на чистый лист бумаги. Кричали сороки, в кустах бузины до смертной головной боли трещали воробьи, а мы шли тихо, словно воры, забравшиеся в дом, полный спящих хозяев. Процессию не сопровождал ни оркестр (упаси боже!), ни священник с певчими.
Многочисленные родственники, собравшиеся на мои похороны, шли с несколько ошалелым видом. Вероятно, у них не укладывалось в голове то, что я сама иду рядом с собственным гробом и поддерживаю под руку негромко плачущую маму.
Наконец наша процессия остановилась возле свежевырытой могилы. Разрытая земля была деликатно прикрыта полотнищами искусственной газонной травы, и эта зелень приятно радовала глаз, хоть и была ненастоящей. Гроб поставили на небольшое возвышение, рядом примостили обитую лиловым бархатом крышку. В гробу лежала большая кукла с фарфоровым личиком, золотыми роскошными кудрями и в подвенечном платье. На платье куклы было кривовато вышито «Елизавета».
Кукла изображала меня.
– Кто хочет сказать несколько слов о покойной? – негромко спросила распорядительница похорон.
Вперед вышел папа. Он посмотрел на меня, потом в гроб.
– Милая моя девочка… – сказал он, а в глазах блестели слезы. – Вот и подошел к концу твой земной путь. Мы часто ссорились с тобой, но отныне… Отныне ссор не будет. Это я заявляю как отец. Я всегда любил тебя и буду любить.
Он пошатнулся, и к нему сразу подошел двоюродный дядя с ваткой, смоченной нашатырным спиртом. Папа разрыдался, и его увели, посадили на ближайшую скамеечку.
Теперь настала очередь мамы. Она нетвердыми шагами подошла к гробу. Заглянула внутрь, побледнела, отшатнулась.
– Так будет лучше, – пробормотала она. – До свидания, милое мое дитя.
Гроб забили крышкой. Хорошо, что мне не пришло в голову выступить с речью на собственной могиле, хватило такта.