Женщина скользнула по нему взглядом, и в ее глазах промелькнула нежность.
– Конечно, милая, сейчас принесу тебе перекусить, – проговорила она.
– Спасибо, – я склонила на бок голову, – а ты как раз мне расскажешь еще раз про порядки в Адамаске.
Кальфе загадочно улыбнулась и вышла за дверь.
В животе почувствовала шевеление. Моих губ коснулась улыбка.
– Проснулся, маленький Хамас, – я погладила живот.
Бурчание, послышавшееся в ответ, напомнило о том, что я хочу покушать. Где же Халифа? Я прикрыла глаза.
Время неслось незаметно. Я уже потеряла ему счет, и мне казалось, что я живу здесь всю свою сознательную жизнь. Словно и не было никогда Ольги, будто я всегда была Хельгой, дриадой, предназначение которой – быть рабыней Шейха Хамаса.
Пять месяцев, и вот я уже в статусе хадин. Рожу Хамасу ребенка и останусь здесь навсегда. В сердце холодной гадюкой залез страх. Вообще с этой беременностью у меня обострились все чувства, и хорошо, что теперь вокруг моей персоны много джаэйри [молодые рабыни]. И даже ночами в комнате дежурит одна из рабынь. Мне так спокойнее. Хамас старается навещать как можно чаще, но то, что его постоянно тянет ко мне в сексуальном плане, и Шейху трудно сдержать себя, вносит определенное напряжение в наши отношения. Он словно увидел во мне хрустальную вазу и теперь боится разбить ее, боится прикоснуться ко мне, считая, что если мы займемся с ним любовью, то это каким-то образом сможет навредить плоду.
Я же ему в свою очередь доказывала обратное. Мы, современные эмансипированные женщины, прекрасно во всем разбираемся, и я за свои четырнадцать лет сознательной жизни многое смогла увидеть и услышать в той реальности, чтобы сейчас делать такие выводы. Но Хамас был неумолим. Мужчина открещивался от моей возбужденной сексуальной навязчивости всеми правдами и неправдами. Постоянно ссылался на государственно важные дела и, откланявшись, выходил из моей комнаты, оставляя меня томящуюся и истекающую соками страсти. Я даже в какой-то момент, когда очень злилась на него, жалела, что извела того «невидимку», что лопнул у меня на глазах. Мне так хотелось наконец-то получить разрядку, что однажды ночью, подговорив Халифу сделать сюрприз Шейху, я пробралась в его покои. Восточные танцы я начала учить в первые же дни после психологического восстановления и за неполных два месяца выучила их в совершенстве. Все свое умение я продемонстрировала Хамасу, когда тот, зайдя в покои, обнаружил меня там. Шейх любил меня всю ночь страстно и нежно одновременно. Я будто сходила всю ночь с ума от его ласк, а он не давал потеряться в небытие, возвращая постоянно в реальность. Стоны, всхлипы, дикое рычание – всеми этими звуками была наполнена в ту ночь комната. И я, будто наркоман, наслаждалась полнейшей эйфорией, что настигла и не отпускала меня. При этом яркое осознание того, что со мной любимый мужчина, не покидало меня. На тот момент я не до конца осознавала, что теперь под сердцем ношу его ребенка. Ребенка, который был зачат в день нашего духовного объединения и соединения сердец. В ту ночь любовь пропитала мои вены, и это дитя могло полностью и беспрекословно считать себя плодом любви.
После той ночи с Хамасом я виделась дважды. И эти два раза я восседала по правую руку от него в статусе шейх-хадин. По левую сидела шейх-вайлидэ.
Я старалась не смотреть ей в глаза, чувствуя, как волнами исходит от нее негатив, пряча взгляд в диковинных блюдах, что стояли на столе. Конечно, мне бы уже нужно было привыкнуть к восточной кухне, и я привыкла. К той, что рабыни джаэйри приносили мне в комнату. Но то, что стояло передо мною на столе, если быть честной перед собой, повергало меня в легкое недоумение. Лишь единожды мне довелось встретиться с женщиной взглядом, и я поняла для себя, что ни «великой любви», ни уважения, ни даже понимания от матери Шейха мне ждать не стоит. Я для нее была пустым местом. Ее прозрачно-голубые глаза смотрели сквозь меня, даже не фокусируя взгляд на мне ни на малую долю секунды. Женщина тут же перевела его на слугу и, подав знак пальцами, что хочет, чтобы тот налил вина, снова приступила к еде.
Следующий раз для меня прошел в более приятной обстановке, потому как за столом не оказалось шейх-вайлидэ. И в принципе, на этом все. Более с того момента мы дольше, чем на пару минут, с Хамасом не оставались наедине.
Спасибо могу сказать Халифе за то, что она не оставляла меня ни на минуту, не считая таких вот вылазок, как сейчас за едой. Конечно же, почти всегда мне еду приносили служанки, но, когда это были несанкционированные перекусы, кальфе ходила сама.
Дверь скрипнула, и я с довольной улыбкой открыла глаза. Удивление? Смятение? А может, и доля смущения проскользнула в моем взгляде, смешавшись в один коктейль с остальными эмоциями и вылив все неверие на человека, что стоял сейчас в проходе.
– Γειά σας Κορίτσι [я су Кори́ци] (здравствуй девочка), – бесцветным голосом проговорила шейх-вайлидэ.
Я резко поднялась на ноги, в глазах потемнело, и закружилась голова, но я схватилась за столб от кровати, чтобы не упасть. Когда темнота отступила, я склонила голову в приветствии.
– Καλημέρα Κυρία [Калимэ́ра Кири́а]( добрый день, Госпожа), – проговорила еле слышно, голос мгновенно сел.
Женщина прошла в комнату, а за ней вереницей проследовали рабыни, внося с собой подносы, уставленные восточными сладостями, и среди всего этого съестного богатства покоились две расписные пиалы и чайничек в комплекте.
– Αισθάνομαι άσχημα? [Эста́номэ а́схима?] (плохо себя чувствуешь?), – спросила она, скользнув по мне липким неприятным взглядом.
– У меня кружится голова, – ответила я ей, и она презрительно оглядела меня с ног до головы, задержав взгляд на животе. Ее взгляд тут же опустел, превращаясь в безжизненное око.
Щелкнув пальцами, она дала понять служанкам, чтобы те оставили на столе сладости и вышли за дверь. Рабыни, склонив головы, последовали приказу.
– Я так понимаю, твои познания языка на этих двух фразах и заканчиваются, – скорее констатировала факт мать Шейха, чем задавала вопрос.
Я опустила глаза.
– Усиленно пытаюсь его выучить, – проговорила в ответ.
Женщина глядела в окно.
– Посмотрим, что из этого получится, – пробормотала она себе под нос. – Присаживайся, – она показала рукой на стул возле столика, он стоял напротив нее. Мать Хамаса уже успела устроиться в более удобном кресле, расправляя свои многочисленные складки на прозрачных одеждах.
Я подняла взгляд выше и задержала его на кривящихся в ухмылке губах.
– Знаешь ли ты, игбал…
– Хадин, – автоматически поправила я, о чем тут же пожалела, потому что тонкие губы недосвекрови сжались в тонкую хищную полоску.
– Игбал, – уточнила она, показывая этим самым, что и не думала ошибаться. – Тебе еще нужно родить этого ребенка, чтобы стать хадин, – сказала так холодно и властно, что моя кожа покрылась мелкими мурашками.
– Да, Госпожа, – тут же решила я разрядить обстановку, покорившись властному тону шейх-вайлидэ.
– Налей, – чуть повернула голову женщина в сторону единственной оставшейся служанки. – Хочу рассказать тебе немного о нашей семье, раз уж ты решила стать одной из нас, лесная нимфа, – последние слова были пропитаны ядом, словно она хотела оскорбить меня тем, что я нимфа.
Но я не могла оскорбиться, потому что до сих пор не понимала, почему одни считают меня «лесным божеством», другие же – непонятно кем. Для этих других я являлась чем-то оскорбительным, и они, не скрывая, кидали мне это в лицо.
– Да, Госпожа, – сглотнув ответила я, а внутри уже грыз страх противным мерзким червем, отрастившим острые зубы, напоминающие зубы пираний. Дрожь прокатилась по телу, когда шейх-вайлидэ посмотрела на меня безликим взглядом.
– Ты заметила, нимфа, что все здесь имеют близкие по звучанию имена? – она вперила в меня свои бесцветные глаза, и я, чтобы хоть как-то уйти от их прямого взгляда, кивнула и посмотрела на свои ладони, что сейчас были сцеплены в замок. – Каждая рабыня, что попадает во дворец, должна отказаться от своей веры и своего имени, – она замолчала.
Мои ноги в это время отбивали чечетку пятками.
– А какая у тебя вера, нимфа? Ты отказывалась от своих богов? От своего имени? Какое твое имя?
Напористый тон и взгляд подавляли меня. Я сидела на стуле и чувствовала себя с каждым ее вопросом все меньше и меньше, все незначительнее для себя, для Хамаса, да и вообще для всех.
– Чем занимается сейчас мать Шейха? – послышался вдруг на задворках моего внутреннего сознания голосок самоуважения. – Подавляет твою личность, дурочка. Не ведись.
Я бы с радостью, но осознание этого никак не влияло на то, что сейчас происходило со мной.
– Я не могу вам ответить на этот вопрос, Госпожа, – тихий голос, больше похожий на шепот. Я чувствовала себя полностью голой под ее властным взглядом. Хотелось встать и вывернуться наизнанку, чтобы эта женщина смогла прочесть все мои сокрытые от нее мысли и действия.
– Говори.
Поток слов, что волной поднимался из груди, плескался уже где-то в гортани, и я задыхалась, старалась подавить в себе это желание. От этого внутреннего сопротивления ком тошноты подкатил к горлу, и я еле успела добежать до судна, что стояло в углу. Из меня выплеснулось все, что я хотела сказать, желудочной желчью.
Служанка, что стояла недалеко, подала воды. Я плеснула на лицо, промыла рот и, подойдя к столику, села обратно.
Голубой бездной бесцветных глаз на меня снова возвела взор шейх-вайлидэ. Ее губы скривила хищная улыбка.
– Когда рабыня принимает нашего бога и признает Хамаса Господином, наш главный евнух-прорицатель, а также старейшая из кальф Хадия нарекают ее именем, видя в каждой девушке ее предназначение, – она сощурила глаза и посмотрела на меня.
– Халиса, – я передернула плечами, услышав это имя, – чистая, неподдельная, настоящая, – с воодушевлением проговорила она, а я уставилась на нее неверящим взглядом.