Однажды Аля попыталась вызвать отца на разговор.
– Папа, маме вряд ли бы понравилось то, как ты реагируешь на соседей. Конечно, Батенин-старший симпатий не вызывает, но вот младшего их, Мишку, мне всегда было жаль. Мальчишка хороший, но с ним никто не разговаривает, не возится… за исключением, конечно, Сергея.
– Я попросил тебя не упоминать этих людей! – взревел Олег Петрович. – Они не существуют для нашей семьи! И ты должна это понимать!
Аля этим своим поступком сделала хуже – Олег Петрович стал более внимательным, а влюбленным на некоторое время пришлось отказаться от встреч. И спасло их только появление рыжеволосой Анастасии. Олег Петрович влюбился и, разрываемый этим чувством и чувством вины перед дочерью, вдруг ослабил хватку. К тому же Анастасия как-то заметила:
– Аля у тебя с головой. Она глупостей не натворит. Если она что-то сделает, это будет сделано осознанно.
И, как ни странно, слова Анастасии несколько успокоили Кочина. Впрочем, табу на взаимоотношения с соседями никто не отменял.
Теперь вернемся к Ольге Леонидовне и Петру Олеговичу, которые, как мы помним, отправились в ресторан, чрезвычайно обрадовав Алю. Ей срочно надо было встретиться с Сергеем, а пока в доме был отец, это сложно было сделать. Как только его машина выехала со двора, она, отправив Олегу Петровичу смс, помчалась в их тайное место.
Самарина Ольга Леонидовна рестораны посещала часто. Не так часто, как это было в прежние времена, но все же. В прежние времена, после спектакля, все действующие лица, едва сняв грим, спускались вниз по Суворовскому бульвару и удобно устраивались в ресторане Дома журналистов. Рядом, даже ближе, был Дом актера, но так уже исторически сложилось, что «суворовская закуска», горячие калачи и мелкая рыбья снедь – этот фирменный закусочный ассортимент Домжура – полюбились всем. Еще здесь же собирались сотрудники различных московских изданий, и можно было договориться о рецензии, обсудить конкурентов, и вообще было свободнее, нежели в «цеховом», наполненном амбициями, обидами и завистью Доме актера, где каждое неосторожное слово могло спровоцировать почти шекспировскую трагедию. Ольга Леонидовна очень любила пройтись после спектакля по бульварам, вдохнуть московский, очень неполезный, но очень родной воздух. Людей на улицах было немного, окна старинных домов горели уютно и призывно. После спектакля, после этого придуманного, возбужденного и пыльного мира, город казался умиротворяюще реальным и живым. Еще она ходила в рестораны с поклонниками. Но это были уже совсем другие истории. Истории томные, наполненные запахами свежих роз, истории с недомолвками, намеками, тревожным ожиданием и горькими открытиями. Все это уже были милые сердцу воспоминания. С Владимиром Ивановичем Хвостовым они тоже ходили в рестораны – в эти странные нынешние заведения, которые можно было условно поделить на две части. Дешевые – с торопливой едой, неприятными скользкими скатертями и старыми столовыми приборами. И дорогие – полупустые, гулкие, с огромными тарелками и маленькими, затейливыми порциями. Приборы и скатерти были красивыми, а цены высокими.
– Господи, да зачем вы меня туда потащили?! Я бы вам и так гуся поджарила – пальчики оближешь. И без всяких церемоний… – Ольга Леонидовна журила Хвостова, выложившего за обед почти целую пенсию.
Сейчас Самарина собиралась с удовольствием. Она подчинилась Але, которая потребовала, чтобы Ольга Леонидовна подняла волосы наверх, завязала в пышный узел. Аля сама накрасила ей глаза. Сидя не шелохнувшись, Ольга Леонидовна на миг почувствовала себя опять в театре. Как будто ее готовят к выходу и вот-вот прозвенит третий звонок. Она радовалась этой поездке с Олегом Петровичем, хотя и понимала, что они не ради удовольствия едут в ресторан. Кочин давно хотел поведать ей о своих проблемах.
Ресторан располагался в старом доме в районе Басманной улицы. Внутри все помещение было отделано штофом и походило на декорацию к спектаклю о купеческой Москве. Музыка играла приглушенно, Ольга Леонидовна с удовольствием прислушивалась к бесконечному диалогу Олега Петровича и Артемия Николаевича – этого главнокомандующего кухни. Согласие Самариной на самоуправство Кочин получил заранее.
– Как дела, шеф-повар? Кто мог подумать, что год назад здесь была мелкая забегаловка? А теперь такой ресторан! Ну, это твоя заслуга, Артемий Николаевич. Чем кормить будешь?
– Олег Петрович, на закуску я предлагаю креветки, жаренные в чесночном масле, подам холодными, отдельно – овощи гриль, тоже холодные. На горячее – сибас в соли.
– Очень хорошо. А может, еще мясо какое-нибудь? Такое, похитрее приготовленное. Я слышал, есть рецепт с ананасами. По-южноафрикански, а?
– Поверьте, это аппетитно только на бумаге. – Во взгляде Артемия Николаевича появилась укоризна. – Горячее мясное готовить не будем. Не возражаете против мясного ассорти с пикулями?
– Звучит как музыка! А оливье будет? – Понимая, что он говорит, безусловно, кощунственные вещи, Олег Петрович сделал вид, что рассматривает меню.
Артемий Николаевич обиделся:
– Олег Петрович, у нас не бизнес-ланч в кафешке за углом.
– Почему в Москве не уважают традиционную русскую кухню?
– Это вы про салат оливье? – иронию Артемию Николаевичу скрыть не удалось.
– Гм, я не могу вам противостоять! Но… А хит советских столовых будет?
– Хлеб с горчицей?
– Яйца под майонезом! – В интонациях Олега Петровича появился лед.
– Олег Петрович, это дурной тон!
Кочин посмотрел на него выжидающе и со значением – мол, кто здесь хозяин.
– Сделаю, Олег Петрович, но в майонез добавлю немного икры. Чтобы не так пошло казалось… Простите, ради бога, вырвалось!
– На первый раз прощаю, но впредь не позволю… Что у нас с десертом? Ну хоть мороженое дадите съесть?
– Мороженое едят на первом свидании и на детских утренниках. Торт с двумя сортами шоколада и клубничной пенкой.
Это была последняя капля. Олег Петрович готов был терпеть все, кроме пенок. Он возмущенно фыркнул:
– Артемий Николаевич, никаких пенок! И вы эти гламурно-московские гастрономические глупости в моем заведении не пропагандируйте. Пенки! Слово-то какое. Мы так до молекулярной гастрономии докатимся! Это когда человек не умеет нормальный борщ варить, вот и занимается бог знает чем! Рассчитывает, что никто не попробует эти его фокусы! Пусть будет торт шоколадный, ладно уж. Но с человеческим кремом! Как у мамы, на сливочном масле. А я б еще мороженое съел. С вареньем. Ну, вам видней! Можешь потихоньку подавать.
– Будет сделано. – Артемий Николаевич удалился с видом победителя.
– Да он вас держит в ежовых рукавицах! – Самарина рассмеялась.
– Ольга Леонидовна, он во всем, что касается еды, прав. Я спорю больше для вида… Хотя оливье люблю всей душой.
– Ну да, черного хлеба и горчицы на столе тоже нет! А так хорошо бы сейчас кусочек отломить, посолить, помазать горчичкой…
– Вы тоже любите?!
Не успела Самарина ответить, рядом уже стоял официант.
– Так, будьте любезны, черненького хлебушка, горчицы…
– Простите, можно уточнить, горчицы какой – дижонской, баварской, французской, или, может быть, сладкой…
– Как легко было жить раньше, когда был только один сорт сыра – сыр, – не удержалась Самарина.
– Горчица с сыром тоже есть… – Официант был серьезен.
– Самую простую, острую. Артемию Николаевичу только не говорите. – Олег Петрович махнул рукой.
– Это ваше заведение?
– Да, купил забытый богом подвальчик, а теперь вон сколько посетителей. Ну, это Артемия заслуга… Он повар от бога.
– Да, только сырники у вас в доме готовит с мукой, а надо с манкой – более диетический продукт получается…
– Да? Исправим… – более распространенно ответить не получилось, оба уже с аппетитом жевали хлеб с горчицей.
– Ольга Леонидовна, я вот все вас спросить хотел про театр. Скажите, у дочки шансы есть? Вы же понимаете, это очень серьезный шаг – бросить такой «перспективный» нефтехимический и поступить в театральный. В первом у нее будущее – устроить я ее смогу. А вот во втором… Ах, как я боюсь этого – неудовлетворенных творческих амбиций. А купить роль, сами понимаете, это не вариант в случае с моей дочерью.
– Не вариант, – согласилась Самарина, – у вас девочка честная.
– Да, – в голосе Кочина послышалась гордость, – но ее тяга к театру! Откуда она?! Откуда такая устремленность к лицедейству?!
Самарина вздохнула.
– Эта ее тяга к театру – это не болезнь, не мечта, не страсть, не мысль, пришедшая от скуки. Это, наверное, единственный для нее способ существовать в этом мире. Понимаете, человек уходит от реальности в игру.
– Господи, так все запущенно! – переполошился Кочин. – Как вы считаете, мне надо беспокоиться о ее душевном состоянии?
– Родитель всегда должен об этом беспокоиться. Но Аля совершенно нормальная девушка, только эмоциональная очень. И театр в этом смысле отличная терапия. К тому же у нее несомненно есть способности к перевоплощению, и она умеет трудиться.
– Одним словом, вы считаете, она может так вот резко все сломать в своей жизни? Справится ли? Хватит ли ей сил душевных для такого резкого поворота? Понимаете, все же я воспитываю ее один. Нет матери, нет человека, с которым она могла бы поделиться таким вот сокровенным. – Кочин вздохнул. – Вот, когда вы появились, она так переменилась! Стала более открытой. Я вам очень благодарен.
– Не стоит, – махнула рукой Самарина, – мне самой ваша девочка очень нравится. Кстати сказать, она выносливая, а это очень важное качество как для жизни вообще, так и для артистической деятельности в частности. И речь, как вы понимаете, не только о гастролях. Речь о тех психологических испытаниях, которые обязательно будут. Это невостребованность, зависть, интриги, слава. Знаете, я считаю, что ей надо уйти из этого нефтегазового и поступить в театральный. Эти два ее качества – выносливость и способности – могут стать козырем. Если хотите, я буду заниматься с ней до самого поступления и совершенно бесплатно… Я привязалась к вашей дочери и хотела бы ей помочь…