к был распахан, завален черноземом, поделен на грядки. Катя умудрилась так поделить землю дорожками из красного кирпича, а каждую грядку огородить красивыми мореными досками, что ни грязи вокруг не было, ни сорняки не ползли. Сам огород она попросила обнести низеньким деревенским заборчиком и посеяла около него настурции и подсолнухи. Летом огород выглядел как игрушка. На грядках колосился урожай, настурция вилась по заборчику, подсолнухи возвышались, как гвардейцы, несущие охрану.
Жизнь наладилась, установились свои порядки, Катя и Федор теперь большую часть времени проводили дома. Катя бросила свою работу, приносящую копейки и бессмысленно отнимающую время. Федор все свои проблемы решал через интернет. Пока они занимались домом и участком, времени в сутках им не хватало. Когда же было все сделано, оказалось, что со всеми делами в огромном доме можно справиться за четыре часа. Естественно, если хозяйство налажено и ты не отступаешь от заведенных правил. Весь остальной день принадлежал им. Катя опять взялась за английский язык, Федор сам строил баню. Катя любила наблюдать, как муж ловко обращается с инструментом, как огромные бревна под его руками превращаются в витые перила, коньки, ставни с замысловатым узором. Кате странно было глядеть на мужа, ученого, просидевшего большую часть своей жизни за столом, физическими приборами и компьютером. Откуда у него были эта страсть и это умение, Катя понять не могла. Иногда ей казалось, что всю предыдущую жизнь он готовился к этой их счастливой поре. То, что пора наступила счастливая, Катя уже могла сказать совершенно точно. Деньги ничего не поменяли в их отношениях. Они не спорили из-за покупок, старались, чтобы все, что делается, нравилось обоим.
– Какой смысл во всем этом, – говорил Федор и обводил рукой их большое хозяйство, – если нравится это только тебе?
– Да, – соглашалась Катя, и с типично женской последовательностью убеждала Федора отказаться от особенно рискованной идеи. Федор, обычно не подумав, вступал в спор, они горячились, бегали по участку с рулетками и линейками, а потом наперебой соглашались друг с другом. Хотя еще полдня назад занимали диаметрально противоположные позиции. Так бы они и жили, если бы однажды Катя не поехала в тот самый супермаркет, о котором говорила риелтор.
Покупок было много, тележка еле двигалась. Когда Катя подошла к кассам, ее вдруг окликнули:
– Семенова, ты ли это?!
Катя оглянулась. Перед ней стояла ее давняя приятельница Анжела. Анжела была врачом-косметологом. По правде говоря, врачом она себя только называла, поскольку из медицинского образования у нее были только курсы медсестер. Потом она получила какую-то бумажку, позволяющую ей делать массаж, и с тех пор на жизнь она зарабатывала именно этим. Массаж, маски, чистка лица – на этом всем, понятно, много заработать было нельзя. Поэтому Анжела обратила свой взор на дам Рублевского региона. Но и там еще надо было найти клиентуру, поскольку у каждой дамы уже был свой косметолог. И не просто косметолог, а специалист широкого профиля, умеющий за час повернуть время вспять. Так или иначе, правдами и не совсем правдами, но Анжела сумела пристроиться к одной «мыловаренной» даме (у той был мыловаренный завод), к актрисе без ролей, но с богатым поклонником и режиссеру с именем и тайнами. Все клиенты жили на Рублевке. Теперь, где бы она ни находилась, когда звонили по телефону, Анжела досадливо отвечала:
– Я тебе перезвоню. Я сейчас по Рублевке еду, здесь такое движение большое…
Так создавалось впечатление, что Анжела – завсегдатай самых дорогих гламурных мест. Про то, что Анжелу иногда дальше порога не пускают, а иной раз и забывают, что она должна приехать, – про это она никому не рассказывала, да и сама предпочитала побыстрей забыть. Деньги все равно надо было зарабатывать, а иных людей не переделаешь. Приходилось прогибаться. Еще Анжелу выручала внешность – она была, безусловно, красива. Глаза огромные, кожа белоснежная, черты лица – тончайшие. Фигуру ее портили чуть коротковатые ноги, но в целом все было отлично. Природными данными Анжела с удовольствием пользовалась. Но, по сути, личная жизнь не удавалась. С первым мужем она разошлась, второй от нее сбежал. Но вина тут была обоих – неуравновешенный характер мужа и удушающая любовь тогда неработающей Анжелы. Последние несколько лет Анжела жила с молодым человеком моложе ее на… Никто и никогда не слышал, сколько лет теперешнему ее избраннику. Но факт оставался фактом – в магазине их принимали за очень молодую мать и очень взрослого сына. Анжела попереживала на сей счет да и плюнула. В конце концов, пока ее все устраивает, а что говорят окружающие, волновало мало.
Катю она заметила давно. Ей бросился в глаза нелепый хвостик на макушке, неопределенный цвет волос и старая стеганая куртка. «Куртку в секонд-хенде покупала. Куда ее сдала аккуратная немецкая владелица, поносив лет эдак пять. Да, видать, дела совсем неважно у них идут». Анжела еще раз внимательно осмотрела Катю, приосанилась, положила на видное место в своей корзине дорогой сыр и бисквиты. Она уже обратила внимание, что ассортимент Катиных покупок унылый. Гречка, говядина, лук и прочая тоска. Нельзя сказать, что Анжела не любила Катю, но всегда чувствовала в ней соперницу. Даже несмотря на то, что рядом с Анжелой Катя была дурнушкой. Иногда, чтобы подчеркнуть свое природное превосходство, Анжела уговаривала Катю привести себя в порядок:
– Ну, ты бы хоть массаж лица иногда делала. Это очень полезная процедура.
Катя смущенно отшучивалась:
– Муж разбогатеет, тогда и займусь собой.
А соперницей Катя считалась потому, что было очевидно ее семейное счастье с мужем Федором, несмотря ни на что. Правда, общие знакомые придерживались совершенно иной точки зрения на природу этой тайной ревности. Когда-то давно, на дне рождения Анжелы, Катя оказалась за столом рядом с молодым человеком из числа старинных поклонников подруги. А поскольку точек соприкосновения Кати и молодого человека было немного, а общаться за столом надо, они завели беседу о влиянии искусства на порядочность людей. Тема была странная, но тем интереснее было спорить. Через какое-то время уже все присутствующие присоединились к ним, и вечер превратился в диспут, от которого получили удовольствие все, кроме виновницы торжества. Вопреки многолетней традиции, гимны красоте пели не так усердно, как обычно. Более того, поскольку Федор приехать не смог, а расходились гости поздно, то молодой человек вызвался довезти Катю до дома. Анжела, привыкшая видеть всех только у своих ног, обиделась и на Катю, и на молодого человека. Хотя, кроме интересной беседы, ни тот ни другая впоследствии ничего не могли вспомнить о собеседнике. Тем не менее общие знакомые заметили, что с этой поры Анжела перестала приглашать Катю в гости, когда там был кто-то еще.
К мужу Кати, Федору, у Анжелы были свои претензии. Во-первых, она терпеть не могла его шуток. Он был беспощаден на язык, и ни одно Анжелино лукавство не было им пропущено. Он всегда ловил ее на слове, на неточностях, а если говорить по правде, на вранье. Но то вранье было женским, бесхитростным, и Катя, понимая это, нападала на Федора и извинялась за него перед Анжелой:
– Он у меня не Пушкин, он – Белинский. Всех вечно критикует, – говорила Катя. Анжела делала суровое лицо и обижалась. Но Федор не щадил Анжелу не из-за ее женской суетности. Он не мог простить того, что когда у Кати резко поднялось давление, а «Скорая» приехала и не помогла, Анжела не разбудила своего молодого мужа-врача. Федор набрал тогда номер Анжелы от отчаяния – он не знал, как помочь Кате. «Он спит, у него завтра дежурство. Вы с ума сошли? Вызовите еще одну «Скорую», – Анжела еще долго что-то объясняла, но Федор уже положил трубку.
– Пожалуйста, о ней при мне не упоминай. Я с такими даже… на поле не сяду. – Федор позволил себе запрещенную в их доме резкость. Катя все поняла, вдаваться в подробности не стала. Анжела не считала, что она как-то обидела друзей или поступила не очень красиво. Или делала вид, что ничего такого не произошло, а охлаждение между ними приписала козням Федора. Но тем не менее сами собой их отношения потихонечку свелись к нечастым разговорам по телефону. А потом и вовсе прекратились. Сейчас Катя Анжеле обрадовалась. Они давно не виделись, надо было многое обсудить. Да и не ссорилась она никогда с подругой.
– Привет! Как же рада тебя видеть! – Катя уже стояла у кассы и рассчитывалась. Из-за ее огромной тележки за ними собрался хвост, а еще Анжела неторопливо выкладывала свои деликатесы. Невнимательная суетливая кассирша все быстро пробила и, не глядя, кинула Анжелины покупки в Катину тележку.
– С вас отдельно за сыр и печенье восемьсот рублей. Покупки я положила в тележку вашей домработницы.
Наступила немая сцена. Катя, не успевшая отъехать от кассы, вспыхнула, Анжела тряхнула головой, качнула бедрами и с притворно недовольным видом оглянулась. Хвост очереди все слышал и теперь с интересом наблюдал за невзрачной, неопределенного возраста женщиной и эффектной черноволосой молодой дамой. За хозяйкой и служанкой. Катя так смутилась, что не обратила внимания на то, что Анжела даже не удосужилась поправить кассиршу. Можно же было сказать: «Простите, вы ошиблись, это моя подруга» или «Мы отдельно». Она не сказала, а ее суетная душа вполне насладилась триумфом. Уже на стоянке машин при магазине они обменялись последними новостями, посудачили об общих знакомых и, еще немного постояв, отправились к своим машинам. Анжела села в яркую глазастую машинку, Катя погрузила в багажник старенького «Форда» свои припасы.
Анжела, не успев отъехать, набирала телефон подруги:
– Ты не представляешь, кого сейчас видела! Семенову Катьку, в супермаркете, она, видимо, у кого-то здесь в доме работает… Кем, кем… Служанкой, горничной, поварихой… Я не знаю, как это теперь называется. Выглядит ужасно, в обносках. Довел ее этот умник Федор…
Катя тем временем дома раскладывала продукты. Ей почему-то так было стыдно из-за реплики кассирши, что слезы наворачивались на глаза. Когда вошел Федор, она сидела с ногами в углу их роскошного антикварного дивана и рыдала.