Увидимся там.
Говорит она.
Вернувшись, Тило и Чернявый застают Энеро за разведением костра.
От комаров.
Говорит он.
И мясца пожарить.
Чернявый и Тило переглядываются.
Этот на танцы хочет.
Говорит Чернявый.
На танцы?
Говорит Энеро.
Помнишь, нас пригласили.
Говорит Тило.
Энеро смеется, не переставая разламывать тонкие веточки и бросать в огонь.
Не знаю.
Говорит он.
Теперь уже Чернявый смеется.
С чего это? Ты ж всегда готов.
Не знаю.
Повторяет Энеро.
Да давай сходим, поддержим пацаненка. Ему вроде приглянулись вариантики-то.
Тило смеется. Застенчиво.
Да я просто хотел прогуляться.
Энеро долго смотрит в огонь.
Давай, давай, пошли прошвырнемся.
Говорит Чернявый.
В темноте они идут через лес. На ощупь. Внутри все такое живое, а они слепы. Вуали паутин липнут к волосам, к лицам.
Чернявый рассказывает, как однажды в лесу в Коррьентесе видел пауков, которые живут на деревьях в гнездах. И плетут гигантскую паутину с прочными тягучими нитями. Он, говорит, видел, как они перебираются на этой паутине, будто на ковре-самолете, с одного края леса на другой.
Бздишь как дышишь.
Говорит Энеро.
И останавливается достать сигарету. Когда он закуривает, огонек зажигалки кажется огромным – такой густой вокруг него мрак. Неизвестно почему вспоминает картину, которая висела у одних родственниц и которой он в детстве боялся. Христос с разрезанной грудью, а внутри – сердце, похожее на огненный шар. Батюшки! У Энеро каждый раз после гостей кошмары случались.
Кроны деревьев в ночи словно разрастаются, и сквозь них редко-редко увидишь звезду или две, кусочек неба. Все трое спотыкаются о корни, сворачивают лодыжки на зыбком песке. То и дело в чаще загораются и гаснут чьи-то глаза: два крошечных огонька повисают в воздухе и молниеносно исчезают. По мере того, как они заходят глубже в лес, звуки меняют громкость. Какие-то зверьки, а может, птицы вопят все разом, испуганно и в то же время угрожающе. Хлопанье крыльев, шорох травы, которая расступается перед кем-то и вновь смыкается за ним. Молчаливая настороженность пауков, насекомых, змей. Опасная подозрительность гадюк-ярара.
Сердце у Энеро стучит, дыхание друзей то приближается, то удаляется. Все трое идут, выставив руки вперед, отодвигают ветки, берегутся от царапин. Как будто плывут короткими гребками, медленно набирая воздуха.
Ему страшно. Кажется, будто что-то идет за ними, но сколько он ни сворачивает голову через плечо, видит кругом только лес. Он хочет поскорее выбраться из шума дождя, который производят на поднявшемся ветру листья. Впереди вроде бы мерцает луна.
Вот в такую густую черноту, наверное, открыл глаза Эусебио, когда его засосала река. Видел ли он свет в самом конце? Энеро вспоминает вылезшие из орбит глаза у найденного трупа. Словно за секунду до смерти ему явилось нечто настолько неизмеримое, что взгляда не хватило.
Но что это могло быть? Нечто слишком неизмеримое, ясно.
Но и слишком ужасное, наверное?
Или слишком прекрасное.
Когда Энеро окончил полицейское училище, его распределили на несколько месяцев в деревушку на самом севере провинции. За все это время, полгода примерно, он не виделся с семьей и друзьями, не возвращался в родной поселок и хорошо если с матерью пару раз поговорил по телефону.
В полицейском участке, если так можно было назвать комнатушку чуть побольше будки с удобствами на улице, служили только он и комиссар, мужик на несколько лет старше него, по фамилии Арройо. Амилькар Арройо. Он жил с девицей, которая годилась ему в дочери и в ту пору была беременна вторым. Однажды она принесла им обед в контейнере, и Энеро загляделся на нее, когда она уходила. Арройо заметил и с улыбкой промурлыкал, что ничего нет лучше тугой мерлушки, но вот эта, второй раз на сносях, уже не та.
Хотя это больше я виноват.
Сказал он.
Не надо было ее так быстро портить. Но ничего не поделаешь – люблю я без седла скакать!
Добавил он и расхохотался.
Энеро задумался – что нашла эта девушка в Арройо. Если не считать формы, он ничем не отличался от всех прочих голодранцев в деревушке.
Пока они ели разогретое жаркое, начальник, словно прочитав его мысли, сообщил ему, что тут пруд пруди малолеток, которые спят и видят, как бы замутить с настоящим мужиком вроде них двоих. Так что Энеро может выбирать себе любую – никто ему и слова не скажет.
Вот так здесь все устроено.
Сказал он.
Энеро ответил, что не собирается задерживаться надолго, поэтому и не хочет себя связывать.
Арройо снова расхохотался и подавился, зернышко риса попало не в то горло. Энеро помог ему, похлопал по спине и держал его руки на весу, пока комиссар не пришел в себя. Тот сразу же хряпнул вина и, красный, все еще придушенным голосом сказал.
Как захочешь – свалишь. В чем проблема-то? Здесь если и связывают, то все равно что паутинками. Подуло ветерком – и нету связи.
Энеро было там не душе, хотя работы почти не находилось, и они в основном ни хрена не делали. Арройо мутил делишки со всеми местными и поднимал неплохое бабло, закрывая глаза на скотокрадство и придорожные бордели, которые ночами выглядели как красная гирлянда, развешенная вдоль всего 14-го шоссе. Патрульной машины у них не было, так что передвигались верхом или на мотороллере, изъятом в ходе полицейской операции, о которой Арройо забыл упомянуть в отчете.
Энеро было там не по душе, но, с другой стороны, в свой поселок он даже на время вернуться не хотел. Его раздражало и собственное настоящее в этой захудалой деревушке, и собственное прошлое – как будто в нем уживались два разных человека, и похожи они становились только в минуты недовольства.
Арройо сразу же его полюбил, возможно потому, что Энеро никогда ему не перечил и делал все, что велели. Не то что остальные засранцы только после училища, которые раньше ему попадались. Наверное, по этой причине он и представил его сестре своей благоверной, как сам любил говорить, и сделал все, чтобы их свести. Думал, небось, что от такой свеженькой непочатой телочки, как его невестка, Энеро не захочет уезжать. Но через несколько месяцев ему предложили место в участке родного поселка (может, отец подергал за ниточки, но это так и осталось неизвестным), и Энеро засобирался. Тогда Арройо возбухал и велел забирать девчонку с собой, она-де его полюбила, и не оставлять же ее попорченную.
Энеро встал прямо перед Арройо, поднял руки, крепко сжал их в запястьях и резко развел.
Паутинки, Арройо.
Наконец, вспотев и запыхавшись, они выходят из леса.
Останавливаются перевести дух.
Там внутри даже слов, и тех не видно.
Говорит Чернявый.
Ха. Сказал самый разговорчивый.
Говорит Энеро.
Ну, по делу-то я никогда не молчу.
Говорит Чернявый.
Давайте приткнемся на чуток, выпьем.
Говорит Энеро.
И указывает на белую лампу у входа в продуктовый, разгоняющую мрак в десятке метров от них.
Они направляются туда. Старик сидит один за столиком, как посетитель; перед ним пачка сигарет и бутылка пива, вставленная в пенопластовый термос. Флуоресцентная лампа свисает с одного из столбов навеса. Электрическое потрескивание и звуки шлепающихся о нее насекомых – больше ничто не нарушает тишину, пока пришедшие не здороваются.
Вечер добрый.
Отвечает старик, не двигаясь с места.
Выпить-то можно у вас?
Спрашивает Чернявый.
Старик кивает.
Отчего же нельзя?
Говорит он.
Они втроем садятся за другой стол.
Литр пива.
Говорит Чернявый.
Старик поворачивает голову и делает знак Тило.
Иди-ка, малец, достань из холодильника. Заведение угощает.
Говорит он.
Тило смотрит на Энеро и Чернявого, те ему кивают.
Тило заходит в лавку, возвращается с бутылкой и тремя стаканами. Ставит на стол, на жирных стенках остаются отпечатки его пальцев.
А с чего угощает? Праздник, что ли, какой?
Спрашивает Энеро.
Старик по-прежнему на них не смотрит.
Первая всегда в подарок.
Говорит он.
Ну, спасибо тогда.
Говорит Чернявый.
Старик поднимает руку, как бы говоря: хватит уже.
Вернувшись в поселок, Энеро не сразу себя нашел. И мать, и друзья, все радовались, как будто он живым вернулся с войны. Он и сам хотел бы радоваться, что видит их снова. Да в общем-то он и радовался. Но в то же время не было ему покоя, как блохастой собаке, которая не знает, на какой бок прилечь. Весь день сидел в участке, иногда и ночевал там. Среди новых товарищей по работе, упакованный в форму, он не так остро чувствовал отчуждение от близких.
За те месяцы, что Энеро не было в поселке, Эусебио и Чернявый взяли привычку заходить к Делии пить мате. Когда он вернулся, тоже не перестали, хотя сам Энеро все время где-то пропадал. Однажды Делия сказала им.
Мой сын меняется.
Эусебио с Чернявым переглянулись.
Как это – меняется?
Спросил Чернявый.
Не знаю. Какой-то другой становится.
Сказала Делия, и глаза у нее были на мокром месте.
Чернявый похлопал ее по руке.
Ничего. Ваша стряпня, чистое бельишко – и станет как прежний.
Сказал он.
Делия улыбнулась.
Не знаю.
Сказала она.
Они тоже замечали, что он какой-то странный, но ей не сказали, чтобы не волновать еще сильнее. Энеро был такой, как обычно, и в то же время другой. Они не знали, как это объяснить. Был и не был. О своем пребывании в деревушке, даже названия которой они не запомнили, никогда не говорил. Сначала они подумали, что у него там осталась девушка и он по ней скучает.
Но Энеро обсмеял их.
Девушка!
Фыркнул он.
Вы что тут, дебилы, поголубели в мое отсутствие?
Постепенно они привык