Ага… На войне все средства хороши, а ты, чую, как раз войну затеваешь. Потому я не верю ни единому его слову. Всё было спланировано.
— Понимаю, Николай Васильевич, всё я понимаю, — мои слова не лишены иронии.
Меж тем я буквально вынуждаю себя пожать ему руку.
Да только с силой перебарщиваю. Намеренно.
Потная ладонь Старовойтова в моей руке расплющивается от силы сжатия, глаза на миг выкатываются из орбит, а сам он начинает болезненно скулить.
С удовольствием показал бы ему, где раки зимуют, но кто знает, может, он снова явился сюда за тем, чтобы запятнать мою репутацию. Не удивлюсь, если в каких-нибудь кустах притаилась целая съемочная группа по такому случаю.
С этим интриганом нужно быть всегда начеку.
— Так и быть, я принимаю ваши извинения. Мы же с вами не враги, а всего-навсего конкуренты, как вы верно подметили, — нарочито любезно отвечаю.
Старовойтов вытягивает в удивлении физиономию, словно не ожидал, что я так просто сжалюсь над ним.
— Вот ты вроде молод еще, но зрелой мудрости в тебе предостаточно. Хороший ты человек, Богдан. Весь в отца своего, поэтому я даже не удивился, когда ты выдвинул свою кандидатуру на голосование. Ты один из немногих, кто действительно достоин возглавить нашу администрацию, — угодничает он, пуская мне пыль в глаза и пряча руки в карманы пиджака.
Терпеть не могу льстивых людишек. На дух их не переношу. Но куда больше я ненавижу жуликов и проныр.
— Не сочтите за грубость, Николай Васильевич, но не могли бы вывернуть свои карманы? — произношу я требовательным тоном, всем своим видом показывая, что не отпущу его, пока он не выполнит мое требование. — Ну же, показывайте, что вы в них прячете! — уже оказываю на него давление, поскольку наблюдаю перед собой бездействие.
Старовойтов в возмущении надувается как шар. Пот уже вовсю струится по его вискам.
— Ну уж, — бурчит он, передергивая плечами. — Содержимое моих карманах ни коим образом вас волновать не должно. Я пришел сюда не для того, чтобы меня обыскивали. Это же унизительно.
— Да бросьте, Николай Васильевич, — усмехаюсь я, видя его замешательство. — Можно было бы сколько угодно рассуждать об унижении, если бы вам было что скрывать. Но вам же скрывать нечего… Или всё же есть?
Меж тем Старовойтов раздулся уже так, что вот-вот лопнет.
Неуклюже похлопав себя по карманам, он матерится вполголоса, а затем неохотно раскрывает свои карманы одним за другим, а сам глазенки свои зажмуривает, будто страшится чего-то. Того и глядишь, сейчас в штаны наделает.
— Ну вот! Убедился, что я ничего не прячу? — протягивает он возмущенно, ершится.
Я внимательно сканирую содержимое одного кармана, следом и другого. Перепроверяю. А в них пусто. Вообще ничего.
Неужели чуйка на сей раз меня подвела?
Мда. Неудобно как-то вышло.
— Не поймите меня неправильно, это всего лишь меры предосторожности. Время такое нынче. Доверяй, но проверяй, — объясняю я с невозмутимым видом, не показывая ему свое истинное разочарование.
— Тут ты прав. Периодически очень важно устраивать окружающим проверки на вшивость, — произносит он с ядовитой ухмылкой, явно на что намекая. — Ну ладно, поеду я. Увидимся на завтрашнем заседании.
Старовойтов шустро обходит меня, садится в свой автомобиль и стремглав уезжает, поднимая пыль столбом. А противоречивый червь сомнения начинает грызть меня изнутри.
Не за извинением Старовойтов сюда приезжал… Далеко не за ними!
Подхожу к дому и распахиваю дверь, сразу же улавливая звуки детского и надрывного плача.
— Что еще за нафиг… — машинально слетает с моих губ, с тревогой, поселившейся в сердце.
Резко подорвавшись с места, я залетаю в гостиную, как на пожар. Оцениваю ситуацию, нам миг замирая в оцепенении и чувствуя, как внутренности заметались в преддверии паники. Не моей, а Наташиной.
Она держит на руках Катю, давящуюся слезами, и пытается ее успокоить. Но не выходит ни черта.
Сцена душераздирающая, надо сказать.
— В чем дело? У нее что-то болит? — подлетаю я к ним, точно переполошенный, осматриваю Катеньку на наличие травм или еще чего.
Я кладу ладонь на ее спину, а она вибрирует от приступа плача.
Бедный ребенок, да у нее самая настоящая истерика.
— Не знаю, Богдан, — скулит Наташа, у нее самой глаза на мокром месте. — Я всего на минутку отлучилась в кухню, чтобы налить воды Старовойтову, а когда вернулась, Катюша уже плакала в три ручья. Она чем-то напугана, но чем, я не понимаю.
Нервы натянуты как канаты.
Я на время ухожу в раздумья, постепенно понимая, что к чему.
— Катя в это время осталась со Старовойтовым? — уточняю, ощущая, как зуд в кулаках появляется.
Ответом мне служит одиночный кивок Наташи.
Ну сволочь!
Подумываю уже запрыгнуть в машину, догнать Старовойтова и вытрясти из него всю душу. Я просто убежден, что это из-за него Катя впала в истерику.
— Катюш, ну скажи маме, почему ты так горько плачешь? В чем причина, родная? — Наташа буквально молит ее, не успевая стирать слезные дорожки с Катиных щек, на месте которых появляются новые.
А она если и хочет ответить, то не может. Захлебываясь слезами, со всей силы прижимается к Наташе и лишь булькает.
Душевная тревога овладевает мной капитально, сердце ныть начинает. Мне хочется защитить Катю, оградить это чудо от всего плохого. Но вместе с тем меня изнутри опаляет злость, которую не терпится вымести.
— Я поехал! — извещаю, решительно направляясь в сторону выхода.
— Куда? Куда ты опять собрался? — останавливает меня выкрик Наташи.
Оборачиваюсь, и вижу, как теперь она смотрит на меня. Я точно так же смотрел на нее, когда просил ее остаться со мной.
— За ответами, Наташ! Это он чем-то напугал Катю! Старовойтов! И я намерен выяснить, чем!
— Не нужно, Богдан, — умоляюще она произносит. — Если это и впрямь он, то такой человек всё равно ни в чем не сознается! Кто знает, может быть, он только этого и добивается! Не нужно тебе идти у него на поводу. Сейчас Катюша успокоится, и она сама нам всё расскажет.
Я перевожу взгляд на Катеньку, и за ребрами в разы сильнее щемить начинает. В разы сильнее мне хочется врезать Старовойтову…
— Не нужно ехать к нему, Богдан, — вторит слезливо Наташа, замечая мои внутреннее сопротивление, а затем произносит то, чего я так хотел услышать от нее: — Ты сейчас нужен здесь… Ты нужен мне, слышишь?
Глава 26
Всего миг — и я покорен. Моментально прихожу к равновесию.
«Ты нужен мне».
Это магия какая-то. Я уже готов на всё, только бы не заставлять Наташу нервничать из-за меня. Даже если это противоречит самому себе.
— Хорошо, Нат, я никуда не уеду… — подхожу к Наташе, желая утешить ее своими объятиями, но понимаю, что сейчас есть куда более серьезные проблемы, чем мои желания. Я достаю свой телефон и намереваюсь устранить эту проблему как можно скорее. — Я вызываю скорую.
— Не надо скорую… — наконец Катя подает едва разборчивый голос, без конца шмыгая заложенным носиком. — Врачи будут ставить мне уколы, а я не люблю уколы.
— Дочур, родная, нам с дядей Богданом нужно убедиться, что с тобой всё в порядке. Обещаю, уколы ставить не будут, — заверяет Наташа, пересаживая немного успокоившуюся Катюшу на диван.
Мы с Наташей не сговариваясь, опускаемся на корточки рядом с Катей.
— Ну как ты, кнопка? — решаю заговорить с малышкой, убирая за ушки волосы, налипшие к ее лицу. — Ты расскажешь нам с мамой, кто тебя обидел? Почему ты плакала?
— Из-за дяденьки! Он дернул меня за волосики! — гнусавит Катя, поглядывая на нас исподлобья.
— Как это дернул? — охает Наташа, прижимая ее голову к своей груди, ища что-то в ее волосах и целуя их неустанно.
— Больно! Он плохой человек! — рычит Катюша, совершенно не скрывая злости. — Я не хочу, чтобы он приходил сюда! — грозит пальцем, скуксившись.
Мои глаза на лоб лезут. Еще никогда прежде я не испытывал столь мощный поток лютой ненависти.
— Ну всё, убью мерзавца, — цежу я как можно тише, но со всей враждебностью.
Меня ослепляет ярость, вспышка за вспышкой Трясет. Еще немного, и взорвусь бомбой, накрыв ударной волной Старовойтова… Как вдруг ощущаю ладонь Наташи, мягко опускающуюся на мое напряженное плечо.
— Полегче, Богдан, — произносит она нежным тоном, успокаивающе поглаживая меня, и это, черт возьми, работает.
Киваю ей в согласии.
До Старовойтова я еще доберусь, а вот Катюшу успокоить необходимо здесь и сейчас.
— Малышка, не расстраивайся так, — ласково проговариваю я, пригладив торчащие волоски на Катиной макушке. — У тебя отрастут новые волосики, а дяденьку мы накажем, он больше сюда не войдет. Обещаю, родная моя, — буквально срывается с языка «родная моя».
Резко замираю, после чего я медленно обращаю взгляд на Наташу, желая проверить реакцию на сказанное мной. Но я не замечаю в ее глазах ни толики возмущения, а только благодарность.
Вскоре приезжает бригада скорой помощи. Врач осматривает Катю и, не увидев причин для госпитализации, дает ей детское успокоительное средство.
Как только Катюша засыпает у меня на руках, я отношу ее в спальню и аккуратно, словно фарфоровую статуэтку, кладу на постель.
Боюсь дышать на нее, потревожить ее боюсь. Я отхожу к изножью кровати и просто молча смотрю на малышку, на ее умиротворенное лицо со следами припухлости. И всё это время ощущаю, как переворачивается всё внутри вверх дном.
Дорога она мне стала… Они обе мне дороги. Настолько сильно, что всё остальное становится неважным. Не нужны ни еда, ни сон, ни прочие блага и радости, к которым я привык. Просто дайте побыть с ними… Но здравый смысл твердит, что Наташе с Катей сейчас нужен покой.
В результате решаю оставить девочку с мамой наедине и отложить разговор о разводе до лучших времен. А сам иду в свой кабинет, звоню Валере и прошу его, чтобы он глаз не спускал со Старовойтова.
Так просто это с рук ему не сойдет!