И всё было бы не так плохо, если бы не Ксенька с Романом.
Их непонимание беспокоило. Хоть и решили Наталья и Иван не говорить об этом, но проблема не решалась. Оба сознавали, что придётся не просто говорить, а что-то делать. Жить так дальше и замалчивать очевидное нев озможно.
Очередной вечер Иван и Наталья коротали по обыкновению вдвоём.
Монотонно работал телевизор. Это случалось нечасто не только по причине недостаточности или отсутствия электроэнергии, но и с сигналом что-то были нелады — то ли глушили его специально, то ли из-за повсеместной неразберихи никто толком не занимался этим вопросом. Из многих каналов нормально функционировали только государственные. При этом никаких развлекательных передач и сериалов. Отсутствие привычной и надоедливой рекламы воспринималось на «ура», но она настолько укоренилась в сознании, что первое время было даже как-то непривычно.
По всем каналам в режиме нон-стоп крутили новости, аналитические передачи, журналистские расследования.
Телевизор смотрели редко и только вечерами, потому бесконечный поток информации не утомлял, хоть и нёс в себе сплошной негативный посыл.
В мире было неспокойно: почти вез де стреляли, лилась кровь, а если не воевали, то бастовали, митинговали, жгли, ломали, дрались с полицией…
В стране дела тоже шли скверно: криминал, да сплошная конфронтация политиков, тянущих одеяло на себя. Периодически показывали генералов с рублеными грубыми и решительными лицами, уверенно заявлявшими, что ситуация под контролем, гражданам опасаться нечего.
После очередного такого заявления, Иван сказал:
— Под контролем у них всё, как же! Сегодня опять разгружали эшелон с оружием и боеприпасами. Слышал от солдат из сопровождения, что на базе, где сформировали состав, неразбериха жуткая, воруют по-страшному. Шныряют какие-то типы и почти в открытую предлагают продать вагон-другой с оружием, расчёт обещают на месте. Эти же солдаты говорили, что чаще всего расчёт — это пуля в лоб. Находили, мол, уже таких продавцов, вернее, их трупы, а от вагона след простыл, будто это иголка в стоге сена.
В пути и х не раз обстреливали и даже тормозили. Приходилось вступать в огневой контакт и прорываться с настоящим боем… А этот деятель заявляет, что под контролем у них всё. Для кого он всё это талдычит? Люди же не слепые.
— Поцелуй меня, — попросила Наталья.
— Что? А-а! С удовольствием, — расплылся в улыбке Никитин. — Как у тебя день сегодня прошёл?
— Ну, слава Богу! Поинтересовался, — по-доброму усмехнулась женщина.
— Мне всегда это интересно! — горячо ответил Иван.
— Вруша ты, — улыбнулась Наталья.
— Нет, правда, интересно!
— Обычно прошёл. Клиенток немного, но и на том спасибо. В других салонах, что сумели запуститься после простоя, и того нет, хотя у некоторых дела идут гораздо лучше, чем у меня.
— Ты поосторожнее там! Время, вон какое!
— У меня знаешь, какая охрана! Три боевых офицера! Раньше о ни ни за что, наверное, не пошли бы на такое. Но, видимо, жёны настояли.
— Странные вы вообще, женщины. Тут такое творится, а вы всё одно.
— А что, надо кирзачи, фуфайку надеть и кайло взять? — удивилась Наталья. — Это вы, мужчины, странные, мягко говоря. Вам бы всё воевать. Лучше бы женщины во главе государств стояли. Тогда бы точно войны не было.
— Хм… А ты права, пожалуй.
— Ещё бы, — улыбнулась женщина. — Так я жду.
— Чего? А-а!
Наталья в притворном расстройстве вздохнула:
— Ты безнадёжен, Никитин…
— Щас я тебе докажу, что это не так. Иди сюда…
Рано утром женщина разбудила Ивана.
— Вань, тебе ж на работу, ты чего?
Никитин сонно заворочался и пробормотал:
— Забыл тебе сказать: нам разрешили прийти на пару часов позднее. Мы вчера упахались, разгрузили весь эшелон. Правда, и народу нагнали, но всё равно упирались изо всех сил. Так что время ещё есть поспать…
— Ну, я тогда тоже попозже сегодня пойду, мне-то вообще никто не указ, — прошептала Наталья и прильнула к Никитину. — Горячий, как печка…
Поспать долго им не пришлось.
Неожиданный грохот вырвал обоих из сладкой дрёмы. Оба подскочили на кровати, как ошпаренные.
— Ваня!!! Что это??? — завизжала женщина.
— Не знаю! Обстрел какой-то!
— Это война??? Война, да???
— Не знаю, Наташа! Не знаю! Одевайся быстрее! Не дай бог прямое попадание!
Грохот сместился куда-то в сторону. На их улицу, к счастью, не упало ни одного снаряда, все стёкла уцелели. Но взрывы грохотали так близко, что дом сотрясался до основания.
— Господи! Да за что же нам это?! — женщина в отчаянии прижала ладони к лицу. — Я должна знать, что с Ксенькой! Но где её искать? Не сказала ведь ничего, гордячка!
— Даст Бог, сами придут, ведь не бесчувственные же они, — ответил Иван. — Ты не ходи сегодня на работу, жди наших.
— Да, конечно, конечно! А ты?
— Мне надо идти. Иначе посчитают дезертиром, чего доброго. Или кем там я стану в моём нынешнем положении? В общем, идти надо обязательно.
— Ваня, это же война… Господи!!!
— Всё, успокойся, успокойся… Всё будет хорошо, вот увидишь. С нашими тоже ничего не случится. Мне надо идти.
Иван быстро обулся, накинул верхнюю одежду. Поцеловал трясущуюся в нервном ознобе Наталью и вышел из квартиры.
На улице было полно военных и гражданских. Все бегали, что-то кричали, требовали, пытались выяснить.
Здесь ничего не пострадало, но из-за целых домов валил чёрный дым пожарищ, дон осились шум, крики.
Когда Никитин вышел на соседнюю, параллельную улицу, то оторопел.
— Охренеть… — прошептал он смятённо.
Почти ни одного целого дома не осталось. Горела военная техника, застилая чёрным дымом округу, из какой-то лопнувшей трубы бил кипяток и валил пар, выли сигнализации нескольких странным образом уцелевших припаркованных машин. Зияли глубокие воронки, всё засыпано кусками бетона, асфальта, камнями вперемешку с землёй и глиной, мусором…
Тут тоже суетились военные, но уже как-то осмысленно, не так как на соседней уцелевшей улице. Они что-то делали, выполняли поступающие команды.
Мимо Ивана проковыляли несколько окровавленных людей. Выглядели они потерянно и пугающе.
Какая-то полная, неопрятного вида растрёпанная женщина в возрасте сидела перед убитым мужчиной, неловко подвернув располневшие ноги, и отчаянно выла, протягивая руки к военным, просила о помощи. Но на неё в этой суете не обращали внимания…
— Что творится… — прошептал потрясённый Никитин.
Ему преградили путь вооружённые солдаты.
— Давай назад. Нечего тут смотреть, — хмуро сказал один.
— Кто обстреливал-то? Федералы? — растерянно спросил Иван.
— А кто ещё! — зло бросил солдат.
Вдруг над самыми домами, со странным шелестом — будто шуршали целлофаном, пронеслось что-то, а потом ещё и ещё.
И солдаты, и Никитин непроизвольно пригнулись.
Боец удовлетворённо произнёс:
— Наши «Грады» бьют!
После разговора с Воронковым, Андрей Николаевич прямо из кабинета направился к матери.
Из комнаты в щель между полом из дубового паркета и красивой дорогой дверью падала узкая полоска света. Мария Евгень евна ещё не спала, несмотря на позднее время.
Савельев тихо постучал.
Услышал знакомый и родной голос:
— Открыто, входите.
Он открыл дверь и увидел мать, сидящую за столом с горящей на нём небольшой настольной лампой.
— А-а, Андрюша, — улыбнулась женщина.
— Чего не спишь, мама? — спросил сын, закрывая за собой дверь.
Мария Евгеньевна вздохнула с улыбкой:
— Не могу уснуть.
— Таблетки принимала?
— Куда ж без них, — без улыбки на этот раз ответила женщина. — А ты что не спишь? Государственные заботы покоя не дают? — всё же пошутила она.
— Да какие там государственные, — хмыкнул Андрей Николаевич, присаживаясь на стул напротив матери. — Я временно не выполняю своих обязанностей на государевой службе. С некоторых пор другим занят. Да ты знаешь.
Мария Евгеньевна кивнула.
— Замаялся? — спросила она заботливо.
Савельев привстал, подвигая стул ближе. Теперь он сидел совсем близко к матери.
— Да, мама. Но не телом — душой. Всё куда-то несусь, некогда остановиться, задуматься о вечном, а жизнь как будто мимо прошла. Дети уже выросли, а я всё никак не могу осознать, что мне за сорок перевалило и я начинаю стареть.
— Что ж мне тогда говорить с моими шестью десятками с хвостиком? — улыбнулась женщина.
— Да, правда, — смутился Савельев. — Вот видишь, я даже сейчас говорю о себе.
— А ты говори, Андрюша, говори, — мать погладила сына по голове. — Мне можно обо всём рассказать.
Андрей Николаевич взял руки матери и прижал её ладони к своим щекам.
— Я виноват перед тобой, мама. Прости меня, я так мало времени уделяю тебе.
— Ну что т ы, Андрюша. Я же всё понимаю. У тебя работа, семья.
— Да. Но к чёрту эту работу, я за ней теряю главное — свою жизнь! Опять я о себе… А-а! Да ладно, что уж теперь. — Андрей Николаевич вздохнул, помолчал и заговорил снова: — Знаешь, мам, я недавно вдруг понял, что совсем ничего не знаю о твоей молодости. Ты для меня всегда была взрослой, и я это воспринимал как данность. Но ведь ты же когда-то была маленькой девочкой, росла, в школу ходила, закончила. Как ты с папой познакомилась, а?
Глаза Марии Евгеньевны заблестели слезами.
— Мам, ну, прости!
— Всё хорошо, Андрюша, — женщина сглотнула слёзы и промокнула глаза мятым платочком, извлечённым из кармана цветастого халата.
— С твоим папой я познакомилась на танцплощадке. Он туда с друзьями постоянно приходил. Ничем особенным не отличался, а мне глянулся. Я его сама на «белый танец» пригласила. Только не сразу, присматривалась долго.
— А он что?
— Что-что, — улыбнулась женщина. — А он танцевать не умел и все ноги мне оттоптал. Я ещё тогда подумала: вот увалень, а с виду вроде нормальный.