«Потом… Всё потом… После будет лечение, — отрешённо думал Фёдор. — Главное, выжить сейчас. Если сразу не убили то, может быть, не станут достреливать? Надо выложить всё, что знаю. Глядишь, зачтётся…»
Вскоре Трошина под руки вздёрнули вверх, заставляя встать. Это оказалось кстати, потому как он начал порядком замерзать и уже сам собирался подниматься, но опасался как бы не вышло чего из такого самовольства.
Столь резкая смена ситуации вогнала Фёдора в панику, но остатками разума, уже позабыв о недавней тихой радости, что не убили, он успокаивал себя:
«Всё равно когда-нибудь помирать. Какая разница — сейчас или потом?..»
По окопу его повели в блиндаж, где после дневного света с непривычки казалось, хоть глаз коли. Постепенно Фёдор разглядел немудрёную обстановку и сидящего за столом человека в военной форме без знаков различия.
Трошин догадывался, что это какой-то офицер. Может быть, ротный, а может, повыше должностью.
Над головой неизвестного тускло светила лампочка, запитанная, вероятно, от автомобильного аккумулятора.
После короткого формального допроса — кто такой, почему сдался, и прочее, мужчина хмуро сказал:
— Повезло тебе. Директиву о пленных толком никто не выполняет. Стреляют. Что раненых, что не раненых. Редко кого в живых оставляют. Никто не знает, что с этим делать, хоть самих нарушителей расстреливай в назидание другим.
У Фёдора после ответов на предыдущие вопросы сильно разболелось распухшее лицо, но он терпеливо прошамкал:
— А как же листовки с вертолётов, громкоговорители? Зачем предлагаете сдаваться?
— Вот именно, зачем? — жёстко усмехнулся собеседник. — Зачем в гражданской войне нужны такие директивы?
— Я не знаю…
— А*censored* ты вообще знаешь? — опять недобро усмехнулся мужчина. — В том планшете сведения и так известные нам. На что ты рассчитывал? Больше других жить хочешь, а?
Трошин понуро молчал.
Он не догадывался, что незнакомец говорит неправду. Сведения и впрямь не имели какой-то особой ценности для фронта или хотя бы для бригады, но минные поля на карте были чётко обозначены. А это сохранённые жизни многих и многих солдат.
Зато Фёдор чувствовал, что сейчас в который уже раз за сегодня решается его судьба. Он был прав.
Действительно, собеседник размышлял, что надо бы расстрелять этого чёрта. Но кому приказать? Одно дело застрелить в бою: в этом случае ещё как-то можно объяснить жестокость к сдающимся в плен. И совсем другое — расстрелять пленного после допроса. Кто-нибудь обязательно настучит особистам.
Директива прямо указывает о недопустимости самосуда.
Хорошо им,*censored*ам штабным, такие директивы писать. Попробовали бы сами неукоснительно исполнять.
Если «забить» на исполнение, то этак и погоны потерять недолго.
Но что с ним делать? Куда девать? В этой долбаной директиве предписывается отправлять пленных в тыл для передачи в созданные особые отделы.
Легко написа ть «отправлять в тыл». С кем? Кого в сопровождение дать? Ладно ещё толпу сопровождать. Там хошь не хошь, людей выделишь. А одного?
Кто его в плен взял и зубы высадил? Не мог насмерть прибить? Вот пусть он и сопровождает.
— Часовой! — крикнул мужчина.
В блиндаж быстро вошёл вооружённый автоматом боец.
— Увести.
— Куда его, товарищ капитан?
— Куда-куда… Расстреляй!
Фёдору подурнело. Он почувствовал, как дощатый пол блиндажа уходит из-под ног. Собрал всю волю в кулак и подумал:
«Вот и всё…»
Часовой в растерянности от слов командира медленно открывал и закрывал рот. В конце концов, смог выговорить:
— Но…
— Чё «но»?! Я тебе конь, что ли?! — гневно спросил хозяин блиндажа.
— Никак нет… Нельзя же пленных расстреливать…
— Да ты что?! — очень натурально удивился капитан. — А я не знал! И чё теперь с ним делать? На постамент поставить и в жопу целовать?
— Зачем целовать?.. — пробубнил боец.
— Ну-у, я не знаю, — задумчиво отозвался офицер. — Зачем-нибудь. Пленный же.
В этот момент по ступенькам быстро спустился ещё один вооружённый автоматом человек.
— А! вот ты где! — воскликнул он, глядя на бойца. — А я думаю, где часовой?! Ну, чё, «колется»? — обратился вошедший уже к капитану, бросив быстрый взгляд на Трошина.
— Чё его колоть? Он всё равно ни*censored*а не знает, — равнодушно ответил офицер.
— Ясно. И куда его?
— К особистам надо отправлять.
— А кто его сопровождать будет? — удивился вошедший.
— Ты чё пришёл? Умные вопросы задавать? — саркастически и с какой-то усталостью усмехнулся капитан. — Хочешь, рас стреляй. Вон, часового возьми за компанию.
— Смешно, — скептически отозвался пришедший человек.
Фёдор с замиранием сердца слушал, судорожно пытаясь понять свою дальнейшую участь.
— В общем, так, — официальным тоном сказал капитан, — выясняй, кто этого хмыря в плен взял, делай сопроводиловку и пусть провинившийся сопровождает его к особистам.
— Слушаюсь, — также официально ответил вошедший, чётко бросив правую руку к виску. — Разрешите идти?
— Иди.
— Пшёл на выход! — с презрением процедил незнакомец, искоса глянув на Трошина.
Глава IIЭто мы, Господи!
С той поры, как Иван ушёл за Ромкой, Елена ничего не знала ни о сыне, ни о муже. Душа её не находила покоя ни на минуту, всё мысли женщины были лишь о пропавших — самых родных и близких. И только необходимость заботы о дочке Вике, которой не так давно исполнилось шесть лет, заставляла Елену быть терпеливой и не терять веры в лучшее.
Они так и жили в коттедже у Андрея Николаевича.
Елена, чтобы не чувствовать себя прихлебательницей, добровольно взвалила на хрупкие плечи обязанность по уходу за большим домом.
Андрей Николаевич для приличия повозражал и быстро согласился, поскольку бывшую домработницу пришлось рассчитать по её же просьбе, как только начались неспокойные времена и она уже не могла ездить из города в посёлок.
Елене взялась помогать свекровь. Сидеть целыми днями без дела она не хотела, поэтому вместе с невесткой занималась уборкой, готовкой на кухне, скрашивая быт досужими разговорами. Мать тоже очень переживала за Ивана. Во внучке же души не чаяла, находя с ней общи й язык во всём, чего не было с детьми Андрея Николаевича. Повзрослевшие, те уже так не тянулись к бабушке.
Но однажды Елена осталась и без этой помощи: Савельев отправил свою семью за границу.
Теперь вечера женщины проходили в небольшой комнате, где она жила с дочерью в терпеливом и тревожном ожидании возвращения любимых.
После отъезда свекрови, не к кому стало сходить, поговорить или просто помолчать. Тоску долгих вечеров скрашивала дочь — непоседа и очень позитивный человечек, ещё не ведающая о проблемах и бедах взрослых. Девочка в постоянно хорошем настроении, игривая, неугомонная, щебетала о чём-то своём и без конца ластилась к маме.
С отъездом семьи Андрей Николаевич практически перестал бывать дома, уйдя с головой в новые заботы. Лишь изредка он наведывался узнать как дела, не нужно ли чего, приводил себя в порядок и снова пропадал на несколько суток.
Жизнь в посёлке текла по установленному военными распорядку — никакого освещения в тёмное время суток, никакого свободного хождения по улице после девяти вечера, всем предписывалось постоянно иметь при себе паспорта и специальные пропуска, введённые приказом командарма.
Однажды днём случилась трагедия.
Посёлок подвергся артобстрелу. Погибло много военных, немало коттеджей пострадало от прямых попаданий, осколков и взрывной волны. Досталось и коттеджу Савельевых.
Елена как раз готовила обед — обещался приехать Андрей Николаевич.
Дочка играла во дворе. Разверзшийся ад швырнул Елену в панику, но она кинулась на улицу, за Викой. Увиденное страшной незаживающей раной разорвало душу.
Девочка была мертва…
Елена кричала дико, прижимая тельце к груди, безумно глядя на застывшее побледневшее личико, потерявшее свою прелесть и детскую непосредственность.
Женщина уже не обращала внимания на грохот и дым пожарищ. Всё перестало существовать для неё, она сама перестала жить с последним вздохом своей девочки.
Елена бездумно шла по посёлку, прижимая тело ребёнка, не замечая ничего.
Двое солдат повалили её, затаскивая под автомобиль.
Один кричал:
— Куда ты, дурная?! Убьют!!!
Рядом грохнул взрыв. Автомобиль основательно тряхнуло, всё окутало снежной пеленой и дымом.
Женщина потеряла сознание.
Очнулась она уже в больничной палате.
Госпиталь загодя устроили в одном из коттеджей.
Сквозь пелену на глазах Елена увидела какого-то человека в белом халате поверх военной формы, склонившегося над ней.
Словно издалека донёсся незнакомый голос:
— Положительное влияние транквилизирующего эффекта налицо.
Женщина опять провалилась в пустоту.
Неподалёку от неё стоял Андрей Николаевич. Это ему говорил врач на относительно понятном языке о методике лечения.
— Как она? Отойдёт? — спросил Савельев.
— Всё что могли, сделали. Её жизнь и психическое здоровье не вызывают опасения. Ну, а потеря ребёнка, — врач вздохнул, — тут уж медицина бессильна. Вашей невестке придётся смириться с этой трагедией.
Андрей Николаевич, поджав губы, кивнул и спросил:
— Когда выписка?
— Я думаю, недельки через три. С сегодняшнего дня начнём снижение дозы и продолжим наблюдение за состоянием больной.
— Сообщите мне, когда дело к выписке пойдёт.
— Хорошо, Андрей Николаевич.
— Надо идти. Дела, — вздохнул Савельев, пожимая руку врача.
Елену выписали через восемнадцать дней.
Савельев забрал её и хотел отвести домой, но женщина спросила:
— Где похоронили мою дочь? — и добавила дрогнувшим голосом: — Я хочу видеть.
Они пошли за территорию посёлка через посты, их пропускали без лишних расспросов.
Место, где похоронили девочку, было хорошим — невысокий пригорок без кустов и деревьев.