множит отзвук и след, вновь аппетит дразня.
Что сохраняет смысл? То, что прочел камин.
То, что увидит свет на языке огня.
«Иона сказал: я промок и продрог…»
Иона сказал: я промок и продрог,
мой аккадский хромает как мой иврит,
и выгляжу я как полный пророк, которого проглотил кит.
Но я-то сбежал от имен, времен,
от приказа спасать, от стихий и сил,
а кит себе плыл, фильтровал планктон,
но господь пожелал – и он проглотил.
И все эти три подводных дня —
где тишина? кому пустота? —
бог стоял поперек глотки у меня,
а я, соответственно, у кита.
И когда посреди межреберной тьмы
я кивнул и ответил: пойду, готов,
я жалел не вас, о дети чумы,
а ваши деревья, ослов, котов,
которым собой творить чудеса
в очередной беспощадный раз,
когда вас опять полезут спасать – как же оставить вас?
Китовым фонтаном, струей дождя
в город входя как в сумрачный лес…
Давайте попробуем без чудес.
Однажды сделаем без чудес.
«А царица сына, представляете, родила…»
А царица сына, представляете, родила
в понедельник, в полночь тринадцатого числа,
тут и иноземцу можно бы догадаться,
что вот этот подменыш, подсказанец, лишний рот
даже в качестве жертвы не подойдёт
для строительства наций.
Ну убили, конечно, и няньку, и всех подряд,
все равно случились и смута, и мор, и мглад…
там и без царицы лёд был отменно тонок.
Ведь и снега не было, и по весне лило,
и под горлом ненависть как расколотое стекло,
и одних похоронок…
…Но уж как-то иначе оно бы произошло,
каб не тот ребенок.
«В этом мире есть генетта, она живёт…»
В этом мире есть генетта, она живёт,
спит, хвостом накрывшись, как генетте удобно,
не тревожит разве что крупный и мелкий рогатый скот,
остальное (включая фрукты и кур) – съедобно.
В атмосфере – лёд, облаков сплошной перелёт,
затонувший город просто не выдал света,
смотришь – есть генетта, она живёт.
И живёшь как генетта.
«Не подчинён приказам и не отвечает ни на один вопрос…»
Не подчинён приказам и не отвечает
ни на один вопрос
инопланетный разум, без объявленья войны
вселившийся в пылесос.
Заново перебрав, отправляем его по квартире
в путь круговой —
ясно же, что мигрант, и скорее политический,
чем трудовой.
Всякие апатриды, пьющие по ночам особенно черный
зеленый чай,
(тоже) вымрут от злой планиды, от злой обиды
не внидут в рай.
Там, где Гагарин не был, где Слово частицами шевелит,
будут летать по небу и разговаривать как Лилит —
складывать предложенья из притяженья и всего,
что уносит свет,
воплощаться в движенья, вселяться в то, чего еще нет.
То, что мурлычешь себе под нос,
опираясь на гул и рокот уборки, прибор, прибой,
это не бунтующий пылесос, это звезда говорит —
пока не с тобой.
Ритм оседает словом, слова вступают в реакцию
и вскипают рекой,
ты уже заколдован – иль расколдован,
по результатам разницы никакой —
ведь из наземной зоны, из автохтона,
тебе наощупь теперь искать сквозь пыльный петит,
точку, в которой что-то (в которой кто-то)
сдвинется с места и полетит.
«Этот мир сотворен наповал…»
– Этот мир сотворен наповал —
как узнать, кто его рисовал,
составляя утесы,
собирая снежинки в пургу
ДНК заплетая в дугу,
чтоб создать утконоса?
– Почему этот мастер планет
не завел здесь приличный сюжет,
поскупился на пряжу,
плоскость камбалы плотью одел
и дыхания не пожалел —
оживить персонажа?
– Почему эти тысячи лет
мы несем на себе этот бред?
Ни войною, ни лаской
не добьешься у внешней среды —
у железа, огня и воды —
где тут строчка с подсказкой,
чтоб наполнился смыслом сигнал,
чтоб создатель вошел в сериал,
чтоб от Рейна до рая
хор гонял по орнаменту крыш
оперетту летучая мышь
над простором Китая.
Памяти Кузмина
Он встретил сфинкса летом, случайно, над или под Невой
и перспектива быть стремительно съеденным на плаву
оказала огромное влияние на него,
привила привычку к точности и летучему щегольству.
Потому что страсти наших властей оставляют
слишком широкий след,
подвернуться гуртом под колесо – небольшая честь.
не то – египетская тварь, которой тысячи лет,
тут кто ни выживи после встречи —
шанс на долгую память есть.
Ну а сфинкс и в прошлом людей не ел,
и в тот раз не имел в виду,
он большую рыбу ловил в Неве,
не смотрел, кто там и где,
но если спросить – что было в том году,
припомнит скользкую ткань воды и чью-то тень на воде,
а затем увидит, проваливаясь с головой,
ряд верных примет,
указывающих тому, кто свой, кто живой дорогу на Уасет…
И домой полетит отсюда, домой, домой.
«Лучше ешь черешню и не говори с людьми…»
…it’ll produce the most moving music.
Лучше ешь черешню и не говори с людьми
и уж точно здешних музычкой не дразни —
здесь еще в тридцатых, а также в сороковых
обучились ребята работать на духовых.
Переспевшей местью по глотку налитый плод,
ты ведь тоже местный, ты знаешь все наперед,
где паром на Лете, где в пьесу закралась ложь,
кто хозяин флейте, которую ты убьешь.
«Когда спустились все, кто ползает…»
Ужа ужалила ужица…
Когда спустились все, кто ползает,
сюда, в подзвездную нору,
он взял свой яд – но не использует
из общей склонности к добру,
из неприязни к кашеварящим,
вменившим нам обмен веществ,
и черной жалости к товарищам,
включая всех, кого он ест,
и тех, оплавленных, ограбленных,
не помнящих сего числа,
кому без посторонней яблони
добра не отличить от зла…
Пока скользит через прогалину
ползучей волей ремесла,
еще погибель не ужалила,
а только жимолость цвела.
«Нам бы хватило железа, золота и бетона…»
Нам бы хватило железа, золота и бетона,
откуда ладьи, архаика? Причины просты.
В начале той самой войны Аид катился назад,
поэтому в среднем течении Ахерона
взорваны все мосты.
Мы тогда отбились, отстроились после визита.
разве что Флегетону так и не дан отбой.
Теперь пылает для красоты —
всем нравится черный огонь на полнеба, мы-то
не воюем между собой.
Заняты. Нам работы хватит до конца света:
молекулы, фотосинтез, движенья карандаша —
всё мы, и воздух, и сон,
когда совсем устаешь, вспоминаешь —
тут за углом течет целая Лета.
Выпьешь глоток – и снова можно дышать.
Войну она не смывает, не может, сама боится
того, что ломилось на нас сквозь щели часов и дней…
С кем воевали тогда? От кого держим границу?
С живыми.
В этих краях нет никого страшней.
Фотограф
Какой бы ни был ты судьбы —
тунгус, якут, поляк иль русский,
не выходи искать грибы
в кустах Подкаменной Тунгуски,
Ведь моровой метеорит,
что камнем в воздухе витает,
ни по-людски не говорит,
ни по-грибному не читает,
и, не владея языком,
но только графики начатком,
сжигает встречных целиком —
и улетает с отпечатком.
«Таксономия дает немало примеров…»
Таксономия дает немало примеров
нарушения техники безопасности
в пределах родной страны —
например, берут змею, называют macrovipera
и потом удивляются отношению с ее стороны.
Не то, чтоб она до того не пугала мышей,
не кусала женщин,
не прыгала на два метра в любую из возможных сторон,
но пока ее звали просто «гюрзой»
(тоже хамство, если подумать),
людей от нее умирало меньше —
и это, между прочим, всем известный вселенский закон…
И способ известен – сместить характер, избыть обиду,
добыть хорошее отношение, не потеряв драгоценный яд.
возьмите семейство, переназовите его: Эвмениды…
афиняне так поступили – им и доныне благоволят.