Понимаете, дети, для тех, кто в латыни плавает,
процедура ориентации по инферно воистину нелегка:
этот сукин сын хотел для выгоды вызвать дьявола,
а накликал – боевой эпидотряд ЧК.
Из Самары, из тумана, из двадцать первого,
от котлов с проваркой и тифозных огней,
от небывшей пайковой перловки со всеми перлами,
от воды, поднявшейся до городских корней.
Ошибиться нетрудно, но думать надо заранее,
прежде чем «oro te» превратится в такую мать —
ведь на дьявола существует процедура изгнания,
ну а с этими бесполезно и начинать.
Пентаграммы, замки не требовали усилия,
и уже по улице стелется дымный след.
дальше – далее по тексту и без Вергилия,
и на Блока – как все мы знаем – надежды нет.
«за леспромхозом, сверху едва видна…»
за леспромхозом, сверху едва видна,
ходит луна, морозна и голодна,
брошена плавать среди пустых полей,
не во что плакать, некуда деться ей,
синяя стужа, белые провода,
пищей ей служат передовики труда,
вполоборота взглянет, измерит срок,
прямо с доски почета нырнет в зрачок,
дымом давнишним, черным снегом дразня,
если приснишься, не узнавай меня,
звон ее кожи, стон ее шестерней,
если проснешься, не вспоминай о ней.
Часть третья
«Посмотри, над нами кружится фразеологический оборот…»
Посмотри, над нами кружится фразеологический оборот
с лапами и хвостом,
это птица рух, и она сейчас нас сожрет
вместе с пристанью и кустом,
и площадью, и статуей Марата Казея
из воздуха и стекла,
что стоит на клумбе, на нас глазея:
считает, весна пришла.
Эта птица не реликт, они у рассказчиков в моде,
вставят в сюжет, потом забудут обнулить и учесть,
а ей что, она не вымрет сама и знать не знает,
что у нас происходит,
она просто стремится есть.
Вот она заходит, тяжела, пестра и перната,
но наличие киля показывает, что эпиорнисы ей не родня,
желтый дым провожает ее от химкомбината,
переливами мата цветная речка полна,
вот сейчас не останется ни города, ни дня, ни заката,
но у статуи есть в запасе граната,
и (как обычно бывает с детьми врагов народа
польско-белорусского происхождения) —
наверняка, не одна.
Но когда чудовище в розовых клубах пыли
восстает перед ним во всю свою птичью стать,
пионер говорит: Пеструха, очнись,
оставь дураков, где были.
Ты им миф, они несъедобны. Пошли летать.
«Во Франции гастрономия, в Италии гастрономия…»
Во Франции гастрономия, в Италии гастрономия,
а за пределами их уюта царит одна астрономия,
а в окружающей вселенной разбегаются небеса
и плоть становится более тленной каждые полчаса.
Плыви, моряк, по будничным рекам, молочным и ледяным,
веди подсчет по будущим грекам, варягам и всем иным,
расти свое небесное тело всех цветов хохломы —
два поколения звезд сгорело, чтобы здесь появились мы.
Вода, кислород, зеленая масса, стены, пол, потолок,
белок, который до смертного часа поглощает белок,
складирует свет умело и тщательно,
складирует смысл, углекислый дым.
Привет, процесс, пришел наблюдатель —
возможно, вы поладите с ним.
«По луне, по самой росе выходил из дома…»
По луне, по самой росе выходил из дома,
заклинал Вельзевула именем Совнаркома,
заклинал вредителей сессией выездною,
светлым именем Павлова – ветрянку и паранойю,
понимал, что пустое, что ритм уже не поможет,
не помогут скрещенье звезд и знаки на коже,
синий ветер за водохранилищем, тьма речная,
отступи, отплыви, отпусти, ничего не знаю,
от костей, от сетей, от плотин, от щедрого лова,
самогонного сна, гуляния удалого,
от щелей в продналоге, от черных дыр на дороге,
только если отстанешь, что останется здесь в итоге?
Не бывало такого, хочет ответить слово,
стоит мне отойти, меня призывают снова,
лучше ты не гони лихоманку, жару, горячку,
а гори и смотри, как садится за водокачку
самолет случайный, точка передвижная,
отступи, отлети, отпусти, ничего не знаю.
«Проболтавшись в когтях над лесом…»
Проболтавшись в когтях над лесом,
от страха едва живой,
слепозмей уцелел и вступил в симбиоз с совой,
и теперь у совы чистота и порядок в гнезде,
здоровые дети,
так и люди – странная форма белковых тел,
вступают во всякое с теми, кто их не съел,
но обычно не лично и без пользы планете.
«крокодил восстает из бескрайних водных зыбей…»
крокодил восстает из бескрайних водных зыбей,
крокодил состоит из пластин, хвоста и зубей,
коль не хочешь погибнуть, сразу его убей,
а не то он скажет тебе, ухмыльнувшись вдаль,
что страшней его – Дитмар Эльяшевич Розенталь,
чьих огромных зуб не избегнет любая шваль.
«человек, допустим, звучит достаточно гордо…»
человек, допустим, звучит достаточно гордо,
но куда прекрасней «гигантская анаконда»,
«панголин», «капибара», «окапи», «ушастый еж» —
человек – претенциозен и малознающ,
сто потов сойдет, покуда его поймаешь,
а когда поймаешь, пока еще прожуешь…
Стихотворение, написанное на палеонтологическом семинаре, где никому, включая китайцев и динозавров, не требовался переводчик
Ихтиопод и сауропат отправились за малиной,
теперь сам Кювье не разберет, кто из них где лежит
под этой роскошной – на метры вглубь —
насквозь промерзшей периной,
поди верни им привычный вид и угадай их вид.
А тем, кто в коже и чешуе, жить сравнительно просто,
если, конечно, они не лежат под синей горной грядой —
выбравшись из глубин земли, отыскав жилище по росту,
ихтиопод и сауропат нас назовут едой.
«Это кто, скажите, проплывает по реке…»
Это кто, скажите, проплывает по реке,
это кто обычно проплывает по реке,
пароходик беленький и две подводных лодки,
и русалка в синем фильдеперсовом чулке,
и корявый дым, что застревает в носоглотке,
и поэт Некрасов в разноцветном пиджаке
и обыкновенных гимнастерке и обмотках,
как с весны угнали всех на торфоразработки,
он пропал, а выплыл непосредственно в строке,
а у самой пристани, куда к ней ни пристань,
морщится воды мерсеризованная ткань,
ищет, как прорваться сквозь молекулы причала
и начать с начала, чтоб носилась «Главпродрыба»
над безвидной глыбой, над вселенной молодой,
размечая в воздухе все то, что мы могли бы,
все, что не могли бы, ни травою, ни рудой,
лодки засыхают, засыпают на песке,
ворох, их засыпавший – не листья и не лица,
время передумало ветвиться и струиться
и теперь роится на двоичном языке.
«стану теплокровной, мутирую в панголина…»
стану теплокровной, мутирую в панголина, сделаюсь
героиней романа, это Адама творили из красной глины,
а нас из планктона и океана, из густого питательного
бульона, вот мы до сих пор по краям не вполне
реальны, и большей частью – электронной, бессонной,
сводимы к второй сигнальной.
«Всё они врут – альмагесты, словари, альманахи…»
Всё они врут – альмагесты, словари, альманахи,
чертят эпициклы, спрягают луну с прибоем:
мир не стоит на китах и единственной черепахе —
он держит их над собою.
И когда тебе некуда собраться из праха,
когда ты был живым на земле и в море —
и значит погиб там,
посмотри – наверху плывет зеленая черепаха,
прекрасная, как Ра над Египтом.
Светлый сетчатый панцирь на полуденном небосклоне —
и бессмысленно лезть со свитком, мерой,
трубой и чашей,
ты уже идешь под Ней в своем эшелоне,
паруса гудят под тобой колыбельной,
нет, корабельной чащей.
«Хмарь – озóрна, туча – óбла…»
Хмарь – озóрна, туча – óбла,
с невысока бережка
романтическая вобла
провожает морячка.
Говорит ему: – Товарищ,
не ходи куда-нибудь,
тут со мною кашу сваришь,
там тебе одних пожарищ
в рифму вывалят до самой мировой революции —
ни поплыть, ни утонуть.
Отвечал: – Мой друг любимый,
ты питай, кого найдешь,
в этой песне ходят мимо,
пропадают ни за грош,
существуй уют на свете,
где не светят те и эти, эти их прожектора,
я б с тобою на газете,
я б с тобою до утра…
А она: – Тебя подарят
от морей и до тайги,
но глаз мой воблый, глаз мой карий
ты у сердца сбереги,