— Ну уж нет. Это посмертный дар, таким он и останется. Меня воротит при мысли, что Чак Берри или еще кто из той же шайки протянет свои жадные ручонки к этому роскошному «Эльдорадо».
— Я ведь не пытаюсь тебя обдурить, Джордж. Я и правда уверен, что те два типа вовсю разыскивают тебя. Ты того и гляди по-крупному влипнешь.
— Ты и про музыку все верно говорил, — примирительно заметил я. — Она принадлежит тем, кто ее сочинил…
— Ага, просек! Но не такой уж я и озверелый расист: церковные гимны не то чтобы принадлежат черным, просто мы лучше их чувствуем. Гимны, рок, Бетховен, кантри — вся эта музыка если кому и принадлежит, то только Святому Духу. Эта твоя Харриет через музыку почувствовала, что такое любовь. Так уж получилось, что это были песни Боппера, да упокоится его душа в роке, но если копнуть поглубже — окажется, что за его музыкой стоит Святой Дух. Ты задумал принести огненную жертву, возжечь во имя любви свечу на каменном алтаре, и я не имею ничего против. Но если у могилы Боппера будет слишком многолюдно — слышишь меня? — ты можешь передать подношение прямо Святому Духу. Уж он-то позаботится, чтобы Боппер получил свое.
Я хотел было возразить, но Дважды-Растворенный вдруг вскинул руку, призывая к тишине. Его ладонь дрожала.
— Есть! — ликовал он. — Господь — да будет Он благословен! — только что говорил со мной. Я ясно слышал Его голос прямо у себя в голове. Ну-ка, покрепче держись за баранку, Джордж, и слушай: ПРЕСВЕТЛАЯ ТВЕРДОКАМЕННАЯ ЦЕРКОВЬ СВЯТОГО ОСВОБОЖДЕНИЯ!
— Мне нравится, — закивал я, разделяя его радость.
И стоило мне только произнести эти слова, как в моем одурманенном мозгу тоже прозвучал голос (сильно напоминающий мой собственный). Он сказал: «Если не к его могиле, то к месту гибели». И передо мной открылась новая невероятная возможность: сделать свой жест шире и масштабнее, посвятить его еще и Ричи Валенсу (в честь Донны) и Бадди Холли (в честь миллионов его поклонников), ну и Святому Духу тоже. Принимая во внимание предостережения Дважды-Растворенного — дескать, Мусорщик мог нанять кого-то из своих нечистоплотных дружков, чтобы они поджидали меня на могиле Боппера, — имеет смысл подкорректировать планы и доставить «кадди» не к могиле, а на место авиакатастрофы, преподнести тачку в дар им всем и заодно избежать риска.
Я поделился своей идеей с Дважды-Растворенным.
— Да! — воскликнул он. — Хитро придумано! Ну, а теперь скажи: не я ли твердил твоей неверующей заднице, что Господь хранит нас? Не для того ли я проповедовал тебе о Книге Иова, чтобы твои уши открылись Его буреподобному гласу? О, слава, слава и аллилуйя Святому Духу! Ты услышал Господне Слово твердо, без сомнений и ясно, как божий гребанный день! Точно так же Он вложил мне в уши и название моей церкви!
— Погоди-погоди, — охладил я его восторги. — Не то чтобы я сомневался в Боге, но тот голос я слышал не так уж и ясно. Не исключено, что я всего лишь болтал сам с собой.
— Джордж, — устыдил меня Дважды-Растворенный, — учись принимать божественную благодать, не противясь.
— Я просто не уверен, что это был Бог…
— Точно Он, кто же еще? Уж я-то знаю, Он ведь только что говорил со мной. Это Он вбил мне в голову это чудесное название! А раз уж Он был тут поблизости, то, видимо, решил дать полезный совет и тебе — Он ведь не любит лишних телодвижений, вкапываешь? Вот и придумал обработать двоих одним махом, чтобы второй раз к нам сюда не гонять! — Должно быть, мои сомнения явственно отражались на лице, поэтому Дважды-Растворенный не унимался: — Джордж, чувачок, не совершай ошибку. Не надо сомневаться в советах, которые спускаются к тебе свыше. Понял, что я тебе говорю? А?
— Нужно прислушиваться к откровениям, — резюмировал я его речь.
— Не просто прислушиваться, как ты слушаешь музыку, нет! Нужно принимать их всем сердцем. Вкапывать. Использовать их. Оседлывать их и скакать. И главное — самое-самое главное — отдавать что-то взамен. Чтобы ток постоянно бежал по проводам, не прерывался. Пусть в Его голосе вечно звучат молитва и хвала, а не гнев и порицание. Уважай изобильность и щедрость Святого Духа, и сам будь столь же щедр. Загляни в кошелек своей души и отслюни сколько не жалко.
— Кстати, стоило мне только услышать, как сладко звучит название твоей церкви, как я подумал: ничто не сделает меня счастливее, чем небольшое пожертвование ради воплощения твоей мечты. Можешь называть это инвестициями в веру.
— Эй, ты чего? Разве ты видишь у меня тарелку для сбора пожертвований?
— Это только потому, что ты пока и тарелку-то себе позволить не можешь. А ведь она тебе понадобится, а в дополнение к ней еще и свежая древесина для креста и деньги, чтобы на первое время арендовать помещение, где будет собираться паства.
— А позволь-ка полюбопытствовать, сколько тебе отвалили за то, чтобы раздолбать эту тачку?
— Четыре куска, половину вперед — собственно, только ее-то я и поимел.
— Если мои математические способности меня не подводят, итого выходит две тысячи.
— Минус расходы, — напомнил я. — Мне выдали всю сумму чистыми, но потом туда-сюда, наркота, бензин, еда, номера в мотелях, да еще я выкупил у одной женщины из Аризоны эту коллекцию пластинок за четыреста баксов…
Дважды-Растворенный сложился пополам, как будто ему дали под дых.
— О-о-о, как больно слышать, что ты просадил столько бабок на кучу винила. Нет, музыка, конечно, вещь хорошая, но меня блевать тянет, как увижу, что тут понапиханы всякие Пэт Бун, Фабиан и Фрэнки Авалон. — Он усмехнулся. — Должно быть, эта тетка как следует тебя обслужила, прежде чем всучить это барахло… прокрутила твою пластинку с обеих сторон, так сказать.
— Ей нужны были деньги. Она живет в трейлере с двумя детьми.
— Ясненько. Значит, у тебя осталось тысяча двести или около того?
— Около того.
— Ну что ж, половины будет вполне достаточно. Духовность нынче ценится высоко — уверен, ты вкапываешь.
— Это с вычетом налогов?
— Да при чем тут налоги? Когда речь идет о душе, чувак, никаких налогов быть не может, только долг.
Тут меня осенило.
— Насколько я понимаю, стандартная церковная подать — десятина, то есть десять процентов. Но раз уж силы духа в тебе хватит на двоих, то и я удвою ставку. Пусть будет двести пятьдесят. И только при условии, что ты пожертвуешь своей шляпой.
— Ну ты и жмот! — скривился Дважды-Растворенный. — Сбить цену с шести сотен до двух с половиной, да плюс еще моя шляпенция! Она-то тебе зачем? Будешь выглядеть еще бледнее, чем сейчас — чисто мертвец.
— Мне она нравится, — упорствовал я.
— Представляешь, мне тоже — потому и купил.
— Тогда двести баксов. А на остальные пятьдесят я куплю себе другую шляпу. Уж полтинника-то должно хватить с лихвой.
— Джордж, чувачок, за что ты так со мной? Я ведь старался, проповедовал. Практически спас твою душу. Если б я не наставил тебя на путь истинный, ты бы направился прямиком в лапы к бандюганам. И если начистоту, неужели ты и правда думаешь, что Господь заговорил бы с тобой, если бы Он как раз в это время не спустился на землю, чтобы подсказать своему верному слуге название для церкви?!
— Именно поэтому двести пятьдесят и Шляпа.
Дважды-Растворенный уставился на дорогу, бормоча себе поднос и всем своим видом выражая недовольство, а потом с протяжным стоном все-таки снял шляпу и передал мне. Я тут же нахлобучил ее на голову и стал любоваться собой в зеркале заднего вида, а Дважды-Растворенный на это только качал головой.
— Тебе не идет, Джордж. Ну ни капельки!
— Что мне действительно по вкусу, так это цвет, — заявил я. — Как будто фламинго прошили миллионом вольт.
— У меня из-за тебя в глазах рябит, — проворчал Дважды-Растворенный. — Такое чувство, будто меня по твоей милости лишили сана. Вряд ли я когда-нибудь смогу смириться с потерей, не такой я человек, чувак. А я ведь привык быть в мире с самим собой. Если мне что и может теперь повысить настроение — и обязательно повысит, факт! — так это немножко твоих волшебных пилюль.
— Бери. Только оставь мне сотню. И знаешь что, Дважды-Растворенный? Нечего мне тут распускать притворные сопли!
— Твоя правда. Уделал ты меня. Ладно, проехали и забыли, — он помахал рукой, жест был явно адресован моему головному убору. — Прощай, крутая шляпа. Береги ее, Джордж. Да, и как там насчет благотворительного взноса?..
Пока мы катили дальше, Дважды-Растворенный отсчитал мне сто таблеток, а остальное вместе с деньгами затолкал в потайной карман плаща. Потом откинулся на спинку сиденья и улыбнулся.
— Странный ты крендель, Джордж. Хороший, но странный. Никак не могу разобраться, где ты настоящий…
— В двадцати милях от Хьюстона и стремительно к нему приближаюсь.
— Слыхал одну старую присказку: ты можешь убежать, но все равно не скроешься? Я бы на твоем месте подумал над этим.
— Изыди, Сатана! — усмехнулся я.
— Джордж, — мягко, почти нежно промолвил Дважды-Растворенный. — Знай, что мысленно я всегда с тобой. Поэтому мне и хочется, чтобы у тебя все получилось.
— Это вопрос веры, преподобный.
— Так и есть, — улыбнулся Дважды-Растворенный.
Через полчаса мы распрощались у ступеней Хьюстонской публичной библиотеки. Вняв совету Дважды-Растворенного, я решил заняться изысканиями. Напоследок я сказал ему:
— Желаю, чтобы твоя мечта сбылась, преподобный. Надеюсь, вскоре ты начнешь читать проповеди в своей твердокаменной пресветлой церкви, будешь вместе со своей паствой как сыр в масле кататься в божественной благодати, пока не отбросишь коньки от счастья — разумеется, лет через сто, не раньше.
Дважды-Растворенный благословил меня элегантным жестом — я так и не разобрался, то ли он меня перекрестил, то ли начертал в воздухе размашистую букву «Z», словно наглотавшийся наркоты негритянский Зорро.
— Джордж, чувачок, я хочу, чтобы ты довел свое дело до конца. Ты наконец-то поймал верный ритм, так не сбивайся с него, ага?
Я помахал ему и зашагал вверх по ступенькам, и тут меня настиг его баритон. Услышав свое имя, я развернулся. Он ткнул указательным пальцем в направлении моей головы.