Вместе с тем к нему окончательно вернулась его бодрость, и он решил точно таким же манером покончить и со вторым зверем. Между тем, пока происходила схватка с первым кабаном, второй бросился на слугу Дзюзо, и тот, загнанный на дно ложбины, отчаянно отбивался теперь от наседавшего зверя. Как только Дзюзо заметил это, он хищной птицей полетел к месту схватки. Крутой склон ложбины, переплетенный корнями деревьев, однако, задержал его бег, и слуга, в конце концов, был поднят кабаном на клыки. Несмотря на отчаянное сопротивление, враг оказался слуге не под силу. Дзюзо устремился на зверя, горя желанием справить кровавую тризну над трупом своего верного слуги. Он поразил кабана тем же приемом, что и раньше: как только зверь бросился на него, Дзюзо, чуть уклонившись в сторону, пропустил кабана мимо себя и наотмашь ударил его поперек туловища. Туловище распалось надвое, словно разрубленная сухая ветвь.
Дзюзо впервые постиг тогда, каким образом можно разрубить пополам любого кабана. Обычно, когда кабан приблизится на расстояние 5–6 саженей, его хвост с потертой щетиной моментально вздергивается кверху, и тогда он бросается на человека. Нужно уловить этот момент и, когда хвост поднимется, уклониться в сторону и на ходу сильно ударить мечом по туловищу.
Дзюзо было жаль своего погибшего слугу, но мысль о том, что ему удалось разрубить пополам двух огромных зверей, наполнила сердце Дзюзо гордостью и восхищением перед своею ловкостью. Через некоторое время к месту схватки подошли охотники. С их помощью Дзюзо предал земле тело своего слуги, а затем, взвалив на плечи охотников разрубленные туши кабанов, победоносно пошел впереди к спуску с горы. Когда группа прибыла в деревню, мальчишки встретили изуродованные охотничьи трофеи смехом:
– Глядите! Что это такое? Ну и нарубили. Только шкуры попортили.
У Дзюзо похолодело сердце. Охотники нарочно не сказали ему ни слова, ребятишки же, которым было неизвестно, чьих это рук дело, совершенно спокойно делились ироническими замечаниями.
В эту самую ночь, справляя поминки по погибшему слуге, Дзюзо выслушал из уст одного старого охотника секрет, как следует убивать кабанов. По словам старика, когда кабан, собираясь броситься, поднимает кверху хвост, следует уклониться в сторону, как это сделал и Дзюзо, но в этот момент никогда нельзя рубить по голове или по туловищу. Самое чувствительное место у кабана – это нос, и нужно постараться отрубить его. Тогда кабан завертится на одном месте, как волчок, и можно смело бросаться к нему, чтобы нанести последний удар в горло. Таким способом без промаха можно уложить любого кабана. Если не удался первый удар в горло, нужно разить под лопатку и затем еще раз кольнуть в горло. При таком условии можно быть спокойным и за целость клинка, и за невредимость шкуры. Добыча достанется в руки в цельном виде. Кроме того, если кабан напал на спутника или несется в его сторону, то прежде всего нужно громко крикнуть «О-ой!». Это самый верный способ выручить товарища из беды. Стоит только издать крик, как кабан обернется на голос и устремится в сторону кричащего.
Все это Дзюзо впервые узнал в ту памятную ночь. Будь известно это ему ранее, он несомненно не дал бы погибнуть своему спутнику в горах. Всему виной были его хвастливость и рисовка своей ловкостью. Это они привели к непоправимому несчастью. Вот отчего Дзюзо сегодня бросил навстречу несущемуся кабану громкий возглас:
«О-ой!». Этому научил его горький опыт. Блестящие результаты превзошли все его ожидания. Дзюзо хотелось только одного: заставить разъяренного зверя, стремительно наступавшего на господина, изменить направление. Этого было бы вполне достаточно. Дзюзо совершенно не думал о том, что он сам может попасть на клыки зверя. Все его мысли были сосредоточены на том, как бы отклонить опасность от господина. И вот господин остался не только совершенно невредимым, но этот матерый кабан, на хребте которого, казалось, пора уже было вырасти лесу, пал, сраженный одним его ударом. Нечего и говорить, что самодовольству Дзюзо не было пределов. Чувствуя приятное прикосновение падающих сверху холодных крупинок снега к разгоряченному лицу, Дзюзо тихими шагами направился в сторону сёгуна. Он готовился к тому, чтобы рассказать князю, если тот спросит, о неудаче, какую потерпел он несколько лет тому назад, и о секрете, открытом ему престарелым охотником. Но Хидэтада уже не было на прежнем месте. Дзюзо узнал, что князь прошел в хижину, чтобы отдохнуть, и направился туда с намерением справиться, как князь себя чувствует. Но сёгун не проявил желания его видеть. Это показалось Дзюзо странным. Он не рассчитывал удостоиться княжеских похвал, но непозволение даже явиться пред светлые княжеские очи привело его в недоумение.
– Что это, сегодня князь не в духе? – тихо спросил Дзюзо одного из слуг.
– Страх как серчает.
– Из-за чего же? И охота как будто ничего.
– Из-за того, что лезешь куда не спрашивают, – сердитым тоном ответил слуга.
Дзюзо продолжал оставаться в недоумении. Он хлопал глазами, растерянно глядя на собеседника.
Тот продолжал:
– Ты что думаешь? Кто сегодня охотится, князь или ты? – Дзюзо стоял, словно оглушенный ударом бревна. Потом его голова и руки вдруг бессильно ткнулись в землю, покрытую белым саваном.
2
– Ты что это затесался в свиту? Отправляйся-ка назад.
– Не пойду.
– Тебе же было приказано старейшиной, чтобы дома сидеть и не сметь никуда показываться. А ты тут разгуливаешь! Захотел, чтобы еще больше наказали?
– Как хочешь, а только я старейшине не слуга. Не ему служить рядился, а князю. Так в случае чего не задумаюсь и ослушаться, будь то хотя и приказание старейшины.
– Околесицу несешь. Давно ли испортил настроение князю в Сосю, в Тоганэ? А тут опять такие вещи говоришь.
– Это правда, что изволил тогда на меня князь разгневаться, а только никакого распоряжения мне, чтобы сидеть и никуда не показываться, не было. А раз не было, то разве не надлежит подданному находиться возле особы господина? Пусть говорит мне кто хочет, а я слуга своему сёгуну и буду следовать за ним, куда он пойдет.
– Ох, и упрям же ты, просто сладу нет.
– А ты не изволь тревожиться. В ответе не останешься.
Разговор этот происходил спустя несколько дней после охоты на кабанов в Тоганэ. В этот день Хидэтада отправился охотиться с соколами в Синдзюку. Узнав об этом, Дзюзо, находившийся в затворе как опальный, поспешно собрался в путь и тихонько пристал к княжеской свите. Товарищи пробовали отговаривать его, чтобы не попасться на глаза князю, но Дзюзо упрямо стоял на своем. Он лишь старался держаться подальше от князева паланкина.
Самовольный выход из-под ареста, наложенного старейшиной, был противозаконен и недопустим. Это хорошо знал и сам Дзюзо. Но он был из тех людей, которые не остановились бы и перед нарушением воинской дисциплины, как это уже было проделано во время летней осады Осакского замка.
В то время Дзюзо числился в свите ямасироского воеводы Доки и нес службу в отряде, которому назначено было оставаться в Эдо. Но ему нетерпимо хотелось быть участником сражения. Он несколько раз подавал прошения об этом, но разрешения так и не последовало. Тогда Дзюзо тайком отлучился из отряда, распродал свою одежду, собрал деньги на дорогу и в одном кимоно из коричневой ткани «цумуги» отправился догонять войско Хидэтада, поручив нести военные доспехи своему оруженосцу. Они шли день и ночь без отдыха, двигаясь по Токайдоскому тракту быстрее лошадей. Ноги у Дзюзо распухли от ходьбы, но он добился своего: он догнал наконец войско в городе Фусими.
Нарушение воинской дисциплины было непозволительным проступком, но искренний порыв Дзюзо вскоре получил огласку и Хидэтада дал ему молчаливое разрешение следовать за войском. Мало того, Хидэтада в знак сочуствия к порыву Дзюзо подарил ему даже три серебряные монеты. Дзюзо пережил тогда незабываемое чувство. Вот и сегодня он нарушил постановление, но это не значило, что нарушил он его намеренно. Нет, он просто считал, что как поданный он непременно должен быть там, где находится его господин, – этого требовала совесть.
Группа вышла из густого леса возле Окидо и подошла к озеру, находившемуся возле Синдзюку. Хидэтада вылез из паланкина и пошел пешком через рощу криптомерий. Она окаймляла озеро, поросшее растрепанными зарослями сухого тростника. Хидэтада оглянул озеро. На поверхности воды плавало пять-шесть уток. Хидэтада подозвал сокольничего и, взяв сокола, посадил его себе на кулак. Он уже нацелился было на уток, как вдруг остановился: за узким и длинным мыском, выдававшимся направо, он заметил что-то белое. Он вгляделся попристальнее. За мыском сидел аист, какие редко залетают в Японию: белый с черными подкрылками, по которым словно провели наваксенной щеткой. Неожиданная и редкостная добыча, находившаяся прямо перед глазами, заставила серце Хидэтада забиться от волнения. Продолжая держать сокола на руке, Хидэтада не сводил глаз с большой белой птицы, следя, как она шарила клювом в воде в поисках корма.
– Ружье! – тихим голосом приказал Хидэтада и, осторожно сняв сокола с кулака, передал его сокольничему. Глаза его тем временем ни на мгновение не упускали из виду стоявшую в воде птицу.
Охота была соколиная, но это не значило, что Хидэтада будет пользоваться исключительно соколами. Если, смотря по обстановке, выгоднее было пускать в ход ружье, Хидэтада не стесняясь пользовался им. На первом месте стояло достижение цели, и именем соколиной охоты смущаться было нечего. Таково было правило, которого Хидэтада всегда держался.
Хидэтада принял от одного из слуг свиты ружье и твердой рукой навел дуло в сторону белой птицы, стоявшей у края воды.
Почуял ли аист, что ему грозит опасность, но он вдруг встрепенулся и, громко захлопав крыльями, взвился в воздух. В тот же самый момент Хидэтада нажал курок.
– Ба-бах! – прогремел оглушительный выстрел. Он разнесся над поверхностью воды и отдался где-то в глубине рощи. Еще не успел затихнуть звук выстрела, как белая птица сорвалась и устремилась вниз. Казалось, что это оторвался и покатился книзу кусок белого облака, плывшего в небе.