Впоследствии к преследованиям местных мракобесов прибавились гонения царских чиновников-ассимиляторов, жертвой которых стал Абовян на сорок четвертом году жизни.
Ранним утром 2 апреля 1848 года он вышел из своей ереванской квартиры при школе — и больше никто никогда не видел его…
Взошел ли он на Арарат, чтобы найти вечный покой в его чистых снегах, утопили его в реке Раздан или, как рассказывает легенда, в черной карете увезли в Сибирь… кто знает?
Думаю, что последнее наиболее вероятно, и когда-нибудь следы его обнаружатся во глубине сибирских просторов…
Факт остается фактом — Абовян исчез, не оставив даже могилы, и камнеобильная Армения в который уж раз не смогла поставить надгробье одному из любимейших своих сыновей…
Если точно известно, что он родился, то никто не может точно сказать, как и когда он умер. Завидная судьба бессмертных, чья жизнь не вмещается между датами рождения и смерти, между колыбелью и могилой…
Хотя Абовян видел и воспевал Россию, он инстинктивно понимал, что есть в ней и Пушкин, которого он обожал и переводил на армянский, и Фаддей Булгарин, которого он назвал мракобесом во время одной ссоры в Дерпте…
Младший соратник Абовяна Микаэл Налбандян оказался более счастливым, если вообще уместно применять это слово в отношении армянского писателя прошлого, особенно писателя талантливого и принципиального. Он рано понял, и не инстинктивно, а вполне сознательно, что есть две России — Россия Чернышевского и Герцена и Россия царских сатрапов.
Своими страстными и пламенными книгами, выходящим в Москве журналом «Юсисапайл» («Северное сияние») и революционной деятельностью бок о бок с Герценом, Чернышевским и Огаревым в России, а потом в Лондоне Налбандян боролся против самодержавия за свободу и равноправие народов.
Вместе с Чернышевским томился он в Петропавловской крепости (их камеры были рядом) и умер в ссылке в городе Камышине тридцати семи лет от роду.
Налбандян — первый революционный деятель в нашей новой литературе, первый истинный поэт-трибун:
Молчи же, лира, больше не звени,
Возьми ее обратно, Аполлон,
Отдай тому, кто может жить слепым,
Любовью милой навсегда пленен.
А я пойду на площадь, на простор,
Без лиры, без нарядных, пышных слов,
Мне должно бушевать, негодовать,
К сраженью с тьмой я должен быть готов.
Не лира нежная теперь нужна,—
В руке бойца неотвратимый меч.
Огонь и кровь на голову врага! —
Вот жизни смысл, вот боевая речь…[68]
Даже в те времена, когда большая часть Армении стонала под игом турецких султанов, в постоянном страхе грабежей и погромов, и литература наша, естественно, должна была иметь подчеркнуто национальную окрашенность, Налбандян, верный своим высоким общечеловеческим идеалам, писал: «До сих пор человек не дошел до того, чтобы, без вторичного или официального имени, выступать лишь под естественным именем человека. До сих пор нет на свете человека, есть лишь нации…» И далее: «Когда человек, появляясь среди того или иного народа, не называет себя именем человек, когда он называет себя англичанином, немцем и пр., и пр., и пр., нам остается лишь принять это явление как реальность».
Эти строки написаны в девятнадцатом веке, однако кажется, будто звучат они не из прошлого, а из-за светлых горизонтов будущего…
Несмотря на полную тяжких мучений короткую жизнь, мы называем Налбандяна счастливым — и имеем на то основания. Не высшее ли счастье для человека честного и принципиального страдать и погибнуть во имя своих убеждений…
А Налбандян сознательно был готов и к страданию, и к смерти, готов давно, с тех самых пор, как в знаменитых «Двух строках» поведал миру свое кредо: «Мы добровольно посвятили себя защите прав простого народа… Защищать нещадно попираемые права… вот подлинный смысл и цель нашей жизни. И чтобы достигнуть этой цели, мы не остановимся ни перед тюрьмой, ни перед ссылкой и будем служить ей не только словом и пером, но и оружием и кровью, если когда-нибудь удостоимся взять в руки оружие и освятить своей кровью проповедуемую нами доселе свободу…»
Величайшим армянским поэтом нового времени несомненно является Ованес Туманян. Туманян — поэт-классик в истинном смысле этого слова, понятный взрослому и ребенку, крестьянину и интеллигенту, лирику и физику.
Понятие «гениальный писатель», означающее высшую степень таланта, по всей вероятности, может быть отнесено и просто к факту гениального осмысления и отражения какого-либо определенного материала. Суть понятия «великий» — безгранично шире.
О Туманяне мало сказать — гениальный, он велик, велик и необходим, как хлеб насущный.
Его стихи и поэмы, рассказы и статьи, басни и мудрые обработки фольклора сопровождают армян с раннего детства до глубокой старости. Читательская жизнь их начинается с детского стихотворения «Пес и кот», завершаясь «Четверостишиями», «Прощанием Сириуса» и «Панихидой»…
Туманян пишет так, словно пишет не он сам, а ущелья и горы Армении, ее прошлое и настоящее, армянское горе и светлая вера в будущее.
Вот характерное для Туманяна стихотворение «В армянских горах», в котором выражены вся суть и смысл армянской истории:
Нелегок был путь, полночный наш путь…
Но выжили мы
Средь горя и тьмц:
Веками идем, чтоб в выси взглянуть
В армянских горах,
В суровых горах.
Сокровище дум издревле несем,—
Что море, оно
Душой рождено,
Народной душой в пути вековом,
В армянских горах,
В высоких горах.
Из светлых пустынь кидались на нас
Орда за ордой:
Разили бедой,
Весь наш караван терзая не раз
В армянских горах,
В кровавых горах.
Ограблен, разбит был наш караван…
Разрознен средь скал,
Дорогу искал,
Считая рубцы бесчисленных ран,
В армянских горах,
В печальных горах.
И наши глаза взирают с тоской
На сумрак земли,
На звезды вдали:
Ну, скоро ли утро вспыхнет зарей
В армянских горах,
В зеленых горах![69]
Соратник и ровесник Туманяна, Аветик Исаакян- сложная поэтическая натура. Его творчество как бы вместило в себя не только «армянское горе», но печаль и гнев всего страждущего человечества, которые поэт страстно выразил в своей знаменитой, переведенной почти на все языки поэме «Абул Ала Маари».
Сын армянского крестьянина, Исаакян исколесил весь мир, учился в России, Германии, Швейцарии, долго жил во Франции и Италии…
Исаакян был знаком со всеми религиями и учениями народов — от Будды и Конфуция до Христа, от Лао-цзе, Ницше и Шопенгауэра до марксизма, и выражал в своих безыскусных, почти народных песнях весь этот сложный сплав человеческих мыслей и чувств. Родившись при свете лучины, он сомкнул свои усталые веки уже в космический век.
Поэзией Исаакяна, особенно его «Песнями изгнанника», стихами о любви и природе, восхищались многие выдающиеся поэты XX века, а Александр Блок, еще в 1915 году переводивший его на русский язык, назвал Исаакяна одним из крупнейших поэтов Европы начала века.
Стихи Исаакяна так укоренились в народе, что почти все они поются, причем мелодии большинства этих песен созданы неизвестными авторами — крестьянами и ремесленниками…
Вот одна из «Песен изгнанника», в переводе Блока знакомая многим русским читателям:
Караван мой бренчит и плетется
Средь чужих и безлюдных песков.
Погоди, караван! Мне сдается,
Что из родины слышу я зов…
Нет, тиха и безмолвна пустыня,
Солнцам выжжена дикая степь.
Далеко моя родина ныне…
…………………………………………
Уводи, караван, за собою,
В неродную, безлюдную мглу.
Где устану, — склоняюсь главою
На шипы, на утес, на скалу…
Исаакян — мастер мудрых лирических миниатюр, они близки народу и всегда у него на устах:
Где он лежит,
Тот камень простой,
Что станет моей
Могильной плитой?
Быть может, не раз
На пути моем
Я в скорбном раздумье
Сидел на нем…[70]
А маленькое, написанное в Равенне стихотворение Исаакяна об Арарате, наверно, лучшее из стихов об этой священной горе:
На глухой вершине Арарата
На мгновенье век остановился —
И ушел…
Острый меч сверкающей зарницы
Об алмазы яркие разбился —
И ушел…
Взор гонимых смертью поколений
Соскользнул по гребню исполина —
И ушел…
Наступил черед твой на мгновенье,
Чтоб и ты взглянул на ту вершину, —
И ушел…[71]
…«Уйдем» и мы — к Даниэлу Варужану и Сиаманто. Выдающиеся поэты Западной Армении начала века, оба они были зверски убиты турецкими погромщиками в 1915 году.
Удивительный поэт Варужан, один из крупнейших наших поэтов, пожалуй — поэт из поэтов. О чем только не писал он — начиная от юношеского «Трепета» до трагического «Сердца народа», от мужественных «Рабочих песен» до великолепных «Языческих песен», шедевра армянской поэзии, который мог бы потягаться с лучшими творениями поэзии мировой, от поэмы «Наложница» до прекрасной крестьянской «Песни хлеба»…
О чем бы ни писал истинный поэт — даже если это сугубо личные ощущения или явления неприметные и несущественные, — это всегда интересно, потому что его «я» настолько глубоко, что вмещает в себя весь мир.
Об этом очень метко сказал русский поэт Батюшков: «Почему мы Кантемира читаем с удовольствием? Потому что он пишет о