Скажем, строил нам Бабицкий по найму гараж. За ним я приказал закрепить кобылу. А Кухаренка Ульяна, живая такая старушка, пришла и отобрала у Бабицкого кобылу. Ей, видите ли, картошку надо было окучивать. Да еще, как рассказывал Бабицкий, ругалась:
— На что ему, твоему председателю, сдался этот гараж? На кой черт он его делает! Всего одна машина появилась, а он уже такой гараж строит. Ничего с этой машиной не сделается, если и в землянке постоит — это же не конь…
И с дисциплиной тогда, сам знаешь, нелегко было. Порой и хитрить приходилось.
Помню, строили мы в Кобыляках конюшню. Лес выписан, а вывезти никак не можем. Тогда я подошел к женщинам, что на улице стояли, и говорю:
— Бабоньки, кто хочет за ягодами съездить?
Вижу, многие не прочь были бы. Тогда я и дальше провожу эту линию: мол, давайте поедем, машину нагрузим, а тогда собирайте себе ягоды сколько влезет. Машина постоит.
И они согласились. Особенно Александра и Татьяна Борщевские загорелись:
— Поедем, бабы, может, ягод и не наберем, так хоть сами наедимся.
Поехали мы в Рацавский лес. Пока напилили, пока сучья пообрубали, пока погрузили… А тут еще жара такая — дышать нечем. А слепни, оводы. Так и липнут — известно, мы ведь все потные. Как натаскались по бурелому мои женщины бедные, так сели на бревна и уже идти никуда не хотят.
— Спасибо тебе, председателька, за ягоды, — говорят, — не нужны они уже нам. Вези нас скорее домой.
А мне жалко их, но, думаю, ладно, что поделаешь — может, когда-нибудь простят.
Бывало — некоторые и воровали. Я иногда уже думал, что и отучить их не удастся — так привыкли к этому. И я тогда тоже одну хитрость придумал. Был у меня на примете Костевич, инвалид — одной ноги у него не было. Хороший такой человек. Вот я с ним и договорился. Залезет он на крышу, будто что-то ремонтирует, — а сам все смотрит вокруг. Я ему за это даже трудодни платил.
Одни раз увидел Костевич, что от сеялки повезли мешок ржи. Он быстренько сполз по лестнице и ко мне. Я сразу — туда. Снял мешок ржи — его везли самогонщице, чтоб самогонки дала. Я, значит, снял этот мешок, а дело — в суд. По два года дали ворам. Костик, один из тех, что мешок этот украл, вернулся из тюрьмы и в оршанскую баню работать пошел. Я думал, что с кулаками на меня накинется, как увидит, а он наоборот — в баню без очереди пускал, когда людей много было.
Не знаю, то ли меня немного боялись, то ли уважали, но как-то слушались. Даже чужие люди, не колхозники, и те стыдились, если что не так.
Как-то вечером еду я из Анибалева на своей Красавице, а Кавецкий — другой, не наш Вася — из Межколхозстроя пьяный с работы идет. Как увидел лысую кобылу, стал, собрался с силами, пряменько прошел мимо меня, даже поздоровался, а когда я проехал — снова раскачиваться начал. Так это ведь не колхозник, он же знал, что я ему ничего сделать не могу — ни наказать, ни поругать даже.
Правда, вначале с людьми трудно было. Орша ведь близко — идут туда мои колхозники, и все. Заявления несут, чтоб из колхоза отпустил, справки просят. Придет, скажем, такой здоровый как бык детина и просится в город.
— Вот видишь, смешно получается, — говорю. — Ты из колхоза уходишь, а я как раз сюда, в колхоз, приехал. Ты думаешь, я не нашел бы места потеплее? Нашел бы. Но кому-то надо и хлеб растить. А у тебя же тут мать старенькая, и отец такой же. Кто за ними присматривать будет?
— Так я ведь и иду в город, чтоб их кормить.
— Вот видишь, ты только сегодняшним днем живешь. Потерпи год-два, и посмотришь, как мы разбогатеем, как будем больше получать, чем городские…
И правда, скоро у нас самый богатый в районе трудодень стал. Тогда уже к нам из города люди пошли. Первый комбайнер свой, Иван Казакевич, в «Большевике» появился. Пришли и свои строители, Игнат и Федор Мед-вецкие. До этого они по найму ходили, другим колхозам помогали. Топор за пояс, пилою подпояшутся — и пошли. А как увидели, что и мы неплохо платим, домой вернулись.
Техника своя колхозная появилась. Как это умно сделали, что и тракторы, и комбайны самим колхозам передали! А то, бывало, просишь-просишь у МТС, а они там еще выше нос задирают — мол, давай лучше проси. Я как-то на совещании в районе покритиковал тогдашнего директора Оршанской МТС Лисовского и, поверишь, сам был не рад после. Поехал я в Москву на выставку, а у меня на овсе комбайн работал. Так, понимаешь, сам Лисовский приехал, снял с поля этот комбайн и в другой колхоз перевел. Приезжаю я с выставки, а овес мой весь осыпался. Я с Лисовским долго тогда не разговаривал. Это все, чем я мог ему как-то отомстить. Ибо попробуй его снова зацепить, так и на рожь еще комбайна не даст. Как хорошо, что сегодня вся техника в руках у председателя! А председатель сам знает, что начинать жать раньше, а что еще может постоять.
Иногда председателя, мне кажется, слишком опекают, дергают: все хотят ему подсказать, как говорится, разжевать и в рот положить. Будто председатель — мальчишка несмышленый.
Понаедет, бывало, разных инспекторов, ходят, руководят — только мешают работе.
И мне, случалось, перепадало. В последнее время за искусственное осеменение критиковали очень. У нас на ферме коровы не породистые, а потому молока дают немного. Я и сейчас слежу за сводками — плоховато выглядит «Большевик» по молоку: стадо все надо менять. И я в свое время хотел обновить коров. Поехал к Орловскому. А тот тоже не терпел этого искусственного осеменения.
У Орловского были породистые бычки. Я сдал тогда за «Рассвет» мясо первой категории, а Кирилл Прокофьевич дал мне семь бычков.
Боже мой, что тут началось! В «Большевике», мол, бычков держут! И Орловский тоже держал, но ему-то уже можно было. А меня сразу вызвали в Оршу.
— Почему, Михаил Иосифович, игнорируешь искусственное осеменение? — спрашивают.
— Так это же породистые бычки. А мне стадо обновлять надо, — оправдываюсь.
Узнали в производственном управлении — тоже крику наделали. Как только какое собрание, какое совещание, ни о чем, кажется, не говорят, только про наших бычков.
— Надо кастрировать, — кричит кто-то ершистый с места.
— На мясо сдать, — уточняют другие.
Прославили «Большевик» на весь район те бычки. Даже в народный контроль дело передали: мол, я плохо занимаюсь этой проблемой. Не знаю, правду я скажу или нет, но мне кажется, что тут есть какая-то загвоздка, если вот уже столько времени председатели колхозов восстают против этого искусственного осеменения и «подпольно» держат породистых бычков. Мы еще не знаем, как это искусственное осеменение отразится на породе через одно, два, три поколения и какой приплод будет давать телка, зачатая таким непорочным способом…
Всякое было у меня. Была и слава, было и уважение. «Большевик» крепко стал на ноги, сделался одним из лучших в районе. Был я и депутатом, был и членом пленума райкома. А теперь вот на пенсии. Председателей-пенсионеров мало у нас в районе. Только вон, кажется, Громыка из Дубровок да я. Говорят, что и Титович с Салтановичем собираются.
Нелегко нам, старикам, на пенсии: кто еще не дожил, доживет — почувствует. Я же душою все равно там, на поле. Даже газету нашу районную беру утром в руки, так на городские материалы и не смотрю, только на деревню — и как сеют, и как убирают хочется быстрее узнать. Поверишь ли, даже руки дрожат от нетерпения…
И не удивительно, Геннадий, что в «Большевике» часто вспоминают добрым словом бывшего председателя — твоего беспокойного предшественника. Механизированный ток построил он, мастерскую — он, гараж — он, контору — он. Приятно все же вот так оставить после себя на земле, там, где ты жил, где ты работал, доброе слово, доброе воспоминание.
И хоть и сегодня в колхозе есть много своих забот, своих неприятностей (это только когда со стороны смотришь, так кажется, что все там хорошо, что работа в «Большевике» — праздник, а если приглядишься — увидишь, что и то порой делается не так, и это не эдак — одним словом, идет обычная жизнь со своими радостями и огорчениями), все же тебе, председателю семидесятых годов, намного легче, чем было тем, кто постепенно, настойчиво возвращал силу и веру небогатому в то время колхозу. Сегодня ты идешь по более ровной, куда более ровной дороге, потому что сегодня проблемы, если можно так сказать, немного «подобрели» — крестьянину нужен уже водопровод в доме, газовая плита на кухне, электрическое освещение на улице да разве еще близкая очередь на «Жигули».
Уезжал я из «Большевика» теплым и солнечным утром, когда август еще выглядит только августом и лето пахнет только летом. Это потом уже появится тот холодок, те звонкие дни конца лета, когда каждый невольно почувствует, что август выглядит уже сентябрем…
Возле конторы колхоза на легком утреннем ветерке, будто натянутый упругим и щедрым солнцем, тихо шелестел красный флаг — экономист Святослав Яркович только что поднял его на мокром еще от утренней росы древке — в честь колхозницы Лиды Сидоровны Пачкай, которая вчера вытеребила 10 соток льна при норме 4 сотки. Завтра он будет поднят в честь другого человека: комбайнера, тракториста или простого колхозника — того, чья работа в этот день будет лучшей во всем колхозе.
Комбайны уже вовсю жали рожь, на мехтоку тарахтела сортировка, на льняном поле тихо перекликались, переговаривались женщины.
Гудели трактора, поднимая зябь. Конечно, чтобы получить урожай по тридцать и более центнеров с гектара, надо поднимать зябь одновременно с уборкой. А ведь и нынешнее жаркое лето торопит подготовку почвы под новый урожай — надо вспахать пораньше, пока земля не успела еще утратить много влаги. Да и сам сев уже не так далек…
Словом, начался обычный летний день.
На другом конце города, в другом колхозе, возле зеленоватого, еще не доспевшего жита несмело топтались комбайны, не отваживаясь войти в него, не зная, с какой стороны подступиться. И, наконец, найдя поле желтого, спелого жита, весело съезжали в него с дороги…
Из окна вагона я смотрел на этот праздник жатвы, который наконец докатился и до нашей северной Витебщины, и вспоминал твои слова: