За каждые пять — десять лет к Еревану прибавляется часть, равная досоветскому Еревану (сейчас город уже в двадцать раз перерос его), а население возросло в несколько десятков раз…
Что касается Эребуни, первыми поселенцами которого были 6600 военнопленных из краев Хаде и Цупани, то лишь на одном из стадионов Еревана во время футбольного матча поместится в 10 раз больше зрителей, чем было жителей в основанном царем Аргишти городе-крепости.
Армянская архитектура…
Вероятно, ни в одной области искусства и духовной культуры не отразились с такой полнотой сущность, характер нашего народа, как в архитектуре.
К несчастью, до нас мало что дошло от гражданской архитектуры прошлого — единичные полуразрушенные здания в Ани, несколько древних гостиных подворий и мостов, и, говоря о старой армянской архитектуре, мы преимущественно имеем в виду церкви и монастыри, крепости и великолепные хачкары.
Если архитектура — это музыка в камне, то памятники эти — песни нашей самобытности, выстоявшие под бурями веков.
И не случайно это искусство, достигшее у нас совершенства еще в эпоху раннего средневековья, оказало влияние и наложило отпечаток на архитектуру других стран.
Островерхий купол армянской церкви, который, точно под гнетом насилия, был несколько придавлен и распластан, перекочевав в Европу, беспрепятственно устремился ввысь, дав, по свидетельству многих видных мировых теоретиков искусства, начало готическому стилю.
Архитектура безмолвно, исподволь, уже одним своим существованием воспитывает вкус. И впоследствии, впервые в жизни увидев знаменитые готические храмы мира, я… узнал их стремительные линии и формы, которые впитал в себя еще в те времена, когда босоногим деревенским мальчишкой со своими сверстниками протирал штаны на «Скользком камне», вросшем в землю во дворе аштаракской церкви «Сурб Маринэ». Точно так же, еще в ту пору, совсем ребенком, я уже был во власти обаяния гармонии и совершенства, играя в чехарду у часовни Кармравор, у изумительных хачкаров старого деревенского кладбища. Кстати, Илья Эренбург, побродивший по белу свету, повидавший все и всяческие архитектурные шедевры, не мог сдержать волнения перед Кармравор, посетив ее…
Впоследствии, узнав историю нашего народа, я смог понять, почему наши храмы, породив готическое искусство, сами не могли иметь его блеска, великолепия и грандиозности (разумеется, помимо различий, исходящих из чисто религиозных догматов).
Ведь великолепие храма тотчас привлекло бы внимание чужеземного захватчика — вечно действующей силы на армянской исторической арене — и обрекло бы его на разрушение…
Наши архитектурные памятники не могли быть и грандиозными — возведение большого сооружения требовало долгого мира, а у нас слишком коротки были промежутки между войнами…
Не были они ни легкими, ни воздушными — ведь земля наша все время сотрясалась под копытами конницы завоевателей, и легкое сооружение не выдержало бы.
Что до блеска — откуда было взяться ему в постоянно разоряемой стране!..
Наши памятники очень разные — скитающиеся по чужим берегам армяне-изгнанники по-своему вспоминали и воссоздавали свою духовную родину — всегда одну и ту же по корням, но каждый раз неповторимую по стволу и кроне…
Лучшее тому доказательство — высеченный в скале храм Гегард, непритязательный с виду (чтоб не привлекать внимание чужого глаза) и чудо искусства внутри. Линии его не стремительны и не изящны — но это сама Армения, глубоко запрятавшая в тяжелый камень свою подлинную красоту и тайную суть…
Убеждает в этом и храм VII века Рипсиме — внимательный взгляд может прочесть по нему всю историю нашего народа, познать его сущность и характер: он не грандиозен — но величествен, красив — но какой-то твердой, мужественной красотой, суров — но не мрачен, и в своем безмолвии — красноречив.
Даже исключения в виде трехъярусного Звартноца и богато украшенного снаружи резьбой Ахтамара не противоречат жестким законам нашего национального искусства. Могила творца армянского алфавита Месропа Маштоца еще одно доказательство этих законов.
В течение веков враги нашей земли больше всего и наиболее яростно уничтожали то, что связано было с письменностью. И если в этих условиях в течение тысячи шестисот лет не была осквернена могила Маштоца, то лишь потому, что была она неприметной, скрытой от вражеских взоров в подполье невзрачной часовенки, вернее — врыта в ее основание под стеной…
Наша история была преимущественно историей разрушений и потерь, плачем на развалинах.
Есть у нас, например, богатейшая литература о развалинах храма Звартноц, но почти ничего не сохранилось о Звартноце, каким он был в целости и сохранности.
Можно сложить целый холм из книг о развалинах города Ани и о его раскопках — это будут книги древних историков, хроники, путевые заметки, стихи, современные научные труды… Но мы очень мало знаем об Ани, каким он был в пору расцвета, о жизни и быте города, об искусствах и ремеслах, о событиях и людях.
Да, история наша была в прошлом историей потерь (сожгли столько-то рукописей, убили, забрали в полон столько-то человек, разрушили столько-то домов и памятников…) и минувшей славы. И мы слишком часто говорили о блестящей славе и священных развалинах прошлого, забывая о настоящем; шли вперед, непрестанно оглядываясь назад (и потому часто спотыкаясь о камни и пороги).
Порой мы забывали, что невозможно творить настоящее, восхваляя лишь прошлое, нельзя сегодня создавать совершенные творения, лишь восхищаясь развалинами старых.
Цитировать себя для подтверждения собственной мысли — не самый лучший способ. И если я хочу призвать в свидетели одно из моих стихотворений 1947 года, то лишь потому, что там лучше выражено то, что я только что изложил в прозе:
Ты очень любишь древние творенья,
Я тоже дань былому отдаю,
Когда-то в нем искал я вдохновенья,
Теперь давно уж о другом пою.
Не замечаешь ты того, что ново,
Любуешься мощами да быльем.
А я горжусь, что на камнях былого
Мы памятники наши создаем.
Когда бы предки в давние столетья
Любили старину, как ты сейчас, —
Кто создавал бы памятники эти,
С которых ты теперь не сводишь глаз?[28]
Да, так было… Со священным трепетом паломника шли мы к прекрасным развалинам Ани, бросая лишь мимолетный взгляд на встречающиеся по пути живые города и села, словно они были только приложением к развалинам. Тогда как справедливее было бы наоборот — идти в эти города и села, взглянув по пути и на развалины прошлого, пусть самые священные, но лишь сопутствующие главному — жизни и созиданию.
Наверно, семь новых Ани можно было бы построить, если обратить в созидательную энергию все обожание, все эмоции и вздохи, обращенные к руинам Ани…
И если сегодня я разрешаю себе говорить об этом столь горячо и с такой болью, то лишь потому, что это — тоже прошлое, и разрушенные шедевры сейчас, рядом с прекрасными памятниками новой Армении, обрели свое истинное значение.
Все свое лучшее они отдали новым зданиям и памятникам Армении. Гагикашен возродился в великолепном здании Оперного театра, храм Рипсиме — в Доме правительства, барельефы храма Ахтамар донесли до нас тайны нашего древнего театра и теперь украшают новое здание драматического театра имени Сундукяна. А с многочисленных хачкаров, камней-крестов, великолепные орнаменты перешли на поставленные у армянских дорог родники-памятники, дорожные указатели и другие творения архитектуры малых форм.
Лишь тот, кто видел колоннады, арки, великолепную резьбу по камню нового Еревана, может оценить по достоинству наше прошлое и его место в нашей жизни.
Ведь самое славное прошлое любой страны теряет смысл, если остается только прошлым, если на него приходится лишь оглядываться, как павлину на свой пышный хвост.
Резьба на уцелевших камнях Звартноца стала нам еще дороже потому, что мы украсили ею стены наших новых зданий, а камень с клинописью Аргишти — тем, что стал первой ступенькой, ведущей нас от Эребуни к сегодняшнему Еревану.
Сама гора Арарат приобрела более глубокий смысл и значение после того, как мы своими руками подняли ее на наш герб.
Ереван, насчитывающий двадцать восемь веков истории, лишь теперь становится известным миру и рассказывает ему о себе.
Ереван… Город, имеющий свое лицо, свой особый национальный стиль. Однако, развиваясь лишь в этом направлении, город может многое потерять. Ведь, как замечали справедливо в старину, наши недостатки — всего лишь преувеличение, одностороннее развитие наших достоинств…
И если сегодня во имя верности национальному стилю оформить в виде монастырских ворот VII века вход на современный завод, можно сделать смешным и скомпрометировать само понятие национального стиля в архитектуре.
Если бы не появляющиеся в последние годы в Ереване образцы (к сожалению, пока немногочисленные) новой, современной архитектуры, вернее — удачные попытки выразить национальную форму средствами современности, то мне лично день ото дня становилось бы труднее показывать свой родной Ереван сведущим гостям. Здесь, как и во всех других областях, сохранять национальные традиции прошлого — значит не повторять их механически, а продолжать и развивать, создавая качественно новую национальную форму, воплощающую новое национальное содержание нашей жизни.
Не надо обладать большим умом, чтобы понять, что туф красивее бетона… Но как бы ни красива и ни предпочтительна была традиционная кладка из туфа, возможно ли сегодня, вручную укладывая камень за камнем, строить высотные дома современных городов, огромные новые районы?
Так что же — безликие бетонные коробки без прикрас, однообразные застройки, в которых не то что человек навеселе, но и знаменитый Шерлок Холмс не в состоянии был бы отличить свой дом от других, — или облицованные туфом новые районы, та «розовая скука», которая по ошибке зовется Ереваном?..