Он посмотрел на меня выжидающе.
И, как ни странно, хотя в голове у меня все смешалось похлеще, чем на барахолках, из его слов я понял едва ли каждое третье, а литературные аллюзии и вовсе прошли мимо, суть я уловил: ему не хватает денег на лодку.
Вывод только один: Теренс точно никакой не связной. Всего-навсего издержавшийся студент. Или проходимец, насчет которых предостерегала тетушка, — клянчит деньги на станциях. Если не хуже.
— А у Сирила нет денег?
— Откуда? — Он вытянул ноги. — Гол как сокол. Вот я и подумал: раз вы все равно собираетесь на лодке, как и мы, возможно, есть резон сложиться? Как Спику и Бертону. Истоки Темзы, впрочем, уже давно открыты, и пойдем мы не вверх, а вниз, да и разъяренные туземцы с мухами цеце нам не грозят… Так вот, мы с Сирилом интересуемся, не составите ли вы нам компанию?
— Трое в лодке, — пробормотал я, жалея, что он не связной. Всегда любил «Троих в лодке» — особенно главу, где Харрис блуждает по Хэмптон-Кортскому лабиринту.
— Мы с Сирилом идем вниз по реке, — продолжал Теренс. — Планировалась легкая прогулка до Мачингс-Энда, но можем останавливаться где пожелаете. В Абингдоне есть симпатичные развалины. Сирил любит развалины. Еще есть Бишемское аббатство, где Анна Клевская коротала дни после развода. А если вам по душе просто плыть и ни на что не отвлекаться, пускай несет нас «скользящий тихо по лесу ручей»[4].
Я уже не слушал. Мачингс-Энд! Вот название, которое я силился припомнить. «Свяжитесь с…» — сказал Дануорти. Разговоры о реке, о рекомендациях врача, кривоватые усы, такой же блейзер… Нет, это не совпадение.
Почему, спрашивается, нельзя было прямо сказать? На перроне, кроме нас, ни души. Я оглянулся на станционное окно — вдруг смотритель подслушивает, — но никого не заметил. Может, Теренс осторожничает из опасения обознаться?
— Я…
Тут дверь на перрон отворилась, выпустив осанистого мужчину в котелке, с густой щеткой усов. Приподняв котелок, он буркнул что-то неразборчивое и проследовал к расписанию.
— В Мачингс-Энд — с превеликим удовольствием, — подчеркнув название, заверил я. — Речная прогулка пойдет мне на пользу после Ковентри.
Я пошарил в кармане брюк, вспоминая, куда Финч дел кошелек с деньгами.
— Сколько нужно на лодку?
— Шесть и три. Это за неделю. Девять шиллингов я уже внес.
Кошелек отыскался в кармане блейзера.
— Не помню, сколько у меня было при себе… — Я протянул купюру и монеты.
— Ба, да здесь хватит эту лодку в вечное пользование выкупить, — обрадовался Теренс. — Или бриллиант «Кохинор». Ваше добро? — спросил он, показывая на мою поклажу.
— Да.
Я потянулся за портпледом, но Теренс уже подхватил и его, и одну из перевязанных бечевкой картонок, а другой рукой — ранец и плетеный короб. Взяв вторую картонку, саквояж и корзину с крышкой, я пошел за ним.
— Я попросил извозчика дождаться, — начал Теренс, спускаясь по лестнице, но около станции никаких экипажей не наблюдалось, только лениво почесывалась пятнистая от парши собачонка, которая при виде нас даже ухом не повела.
У меня снова все запело в душе: как прекрасно, что я нахожусь за много-много лет от злобных псов и сбитых пилотов люфтваффе, в тихом, неспешном и куда более благопристойном времени.
— Вот пройдоха! — возмутился Теренс. — Велел ведь подождать. Придется брать кеб на Корнмаркете.
Собачонка сменила позу и начала вылизывать себе интимные места. Ладно, признаю, не всегда благопристойном.
И не таком уж неспешном.
— Идемте же, некогда зевать! — поторопил меня Теренс и почти галопом припустил по немощеной, изрытой колдобинами Хайт-Бридж-стрит. Я изо всех сил старался не споткнуться и не растерять багаж. — Скорее! Солнце почти в зените.
— Иду, — выдохнул я, поправляя сползающую корзину для пикника, и принялся взбираться в горку. А взобравшись, застыл, как новичок при виде кошки. Я стоял на Корнмаркете, на перекрестке Сент-Олдейт и Хай, у стен средневековой башни.
Я стоял там тысячу раз, пережидая машины, чтобы перейти дорогу. Но это было в Оксфорде двадцать первого века, с метро и туристическими торговыми центрами. А здесь передо мной раскинулся исконный Оксфорд, «чьи башни нежатся под солнцем», Оксфорд Ньюмана, Льюиса Кэрролла и Тома Брауна. Вот изгиб Хай-стрит, за которым скрываются Квинс-колледж и колледж Магдалины; вот старая Бодлеинка с высокими окнами и книгами на цепях, а рядом Камера Рэдклиффа, и Шелдоновский театр. А там, на углу Брод-стрит — Баллиол во всем своем великолепии. Баллиол Мэтью Арнольда, Джерарда Мэнли Хопкинса и Асквита. За этими вратами правит великий седовласый Джоуэтт, громовым голосом поучающий студентов: «Никогда не оправдывайтесь. Никогда не извиняйтесь».
Часы на корнмаркетской башне пробили половину двенадцатого, пробуждая хор оксфордских колоколов: Святой Марии вторил «Большой Том» в Крайст-Черче, а над Хай-стрит несся серебряный перезвон из колледжа Магдалины.
Я в Оксфорде. «Городе проигранных дел», где еще слышны «последние отголоски Средних веков».
— «Чудесный город грезящих шпилей», — произнес я — и чуть не угодил под самодвижущийся экипаж.
— В сторону! — Теренс выдернул меня на тротуар. — Нигде от них спасенья нет. — Он с тоской посмотрел вслед умчавшемуся авто. — Не достать нам пролетку в этом бедламе. Лучше пешком.
Молодой человек решительно вклинился в толпу изнуренных женщин в фартуках и с рыночными корзинами, приговаривая «Позвольте!» и приподнимая шляпу краем плетеного короба.
Я поспешил за ним по Корнмаркету, сквозь шумную толчею, мимо магазинов и зеленных лавок. Однако мельком глянув на отражение в витрине шляпного салона, я застыл как вкопанный. Идущая следом женщина с полной корзиной капустных кочанов врезалась в меня и обошла, выбранившись себе под нос, но я не слушал.
Поскольку в лаборатории зеркал не было, я лишь краем сознания улавливал, во что облачает меня Уордер. Теперь же в витрине красовался самый натуральный викторианский джентльмен, отправляющийся на речную прогулку. Жесткий воротничок, элегантный блейзер и белые фланелевые брюки, а самое главное — канотье. Говорят ведь иногда «просто рожден» для чего-то — так вот я был явно рожден для этой шляпы. Светло-золотистая, с голубой лентой, она придавала мне щегольский, залихватский вид — а в комплекте с усами делала просто неотразимым. Неудивительно, что тетушка так торопилась спровадить Мод.
Если присмотреться, усы все-таки слегка набекрень, и взгляд еще немного ошалевший после переброски, но это скоро пройдет, а в целом, скажу без ложной скромности, впечатление весьма достойное…
— Что вы там канителитесь? — Теренс снова ухватил меня за руку. — Идемте же!
Он перевел меня через Карфакс и потащил по Сент-Олдейт, увлеченно болтая на ходу.
— Осторожнее, трамвайные рельсы! Сам здесь споткнулся на прошлой неделе. Хотя экипажам еще хуже, у них колеса застревают — и все, пиши пропало. Я и сам чуть не пропал — но мне повезло, ехала только крестьянская телега с мулом, дряхлым, как Мафусаил, иначе угодил бы прямиком на свидание с Создателем. Вы верите в судьбу?
Мы шагали по Сент-Олдейт. Мимо «Бульдога» с вывеской, на которой студент удирал от разъяренных надзирателей-прокторов, мимо золотистых стен Крайст-Черча и Томовой башни. Мимо огороженного деканского садика, откуда доносился детский смех. Уж не маленькая ли Алиса Лидделл с сестрами? С замирающим сердцем я стал вспоминать, когда Чарльз Доджсон написал «Алису в Стране чудес». Нет, раньше, в 1860-х. Но вот там, на другой стороне улицы, магазинчик, где Алиса пыталась что-то купить у овцы.
— Еще позавчера я сказал бы, что не верю в судьбу, — продолжал Теренс, оставляя позади поворот к крайст-черчскому лугу. — Но после вчерашнего я уверился. Столько всего произошло! И вот профессор Преддик перепутал поезда, а мне попались вы. То есть вы ведь могли направляться совсем в другие края, или у вас не хватило бы денег на лодку, или вас вовсе не было бы на перроне, и что нам с Сирилом тогда делать? «Судьба все нити наши прибрала к рукам, и люди движутся, покорны ей, как дети. Успех приходит свыше».
Рядом притормозила двуколка.
— Кдаприкажте, джентны? — осведомился извозчик, глотая половину звуков.
Теренс покачал головой.
— Пока будем грузиться, уже пешком дойдем. Тут рукой подать.
И действительно, за поворотом нашему взору открылся мост Фолли, таверна и река с пестрой мешаниной лодок у причала.
— «Судьба, решай, нам воли не дано; пусть совершится то, что суждено» [5], — процитировал Теренс, переходя по мосту. — Испытаем судьбу. Джавиц! — позвал он, спускаясь к причалу. — Вы ведь сохранили лодку за нами?
Джавиц выглядел как персонаж из «Оливера Твиста» — косматая бороденка и неприветливое выражение лица. Он стоял, засунув большие пальцы чумазых рук за немыслимо засаленные подтяжки.
Лежащий рядом с ним огромный коричневый с белым бульдог сопел, пристроив приплюснутую морду с массивными брылями на скрещенные лапы. Даже издалека видно было мощный загривок и воинственно выдвинутую вперед нижнюю челюсть. У Билла Сайкса в «Оливере Твисте», кажется, тоже был бульдог?
Не увидев никого похожего на Сирила, я встревожился. Что, если эта парочка укокошила приятеля Теренса — и концы в воду?
Теренс, беззаботно болтая, спешил по берегу к лодке. И чудовищу. Я осторожно шел следом, стараясь не особенно сокращать дистанцию и изо всех сил надеясь, что чудовище оставит нас без внимания, как та псина у станции, но бульдог, едва завидев нас, тут же вскочил.
— Вот и мы! — радостно возвестил Теренс, и бульдог понесся на него.
Выронив ранец и картонку, я загородился корзиной, словно щитом, и судорожно завертел головой в поисках палки.
Широченная бульдожья пасть распахнулась, обнажая длинные, в локоть, клыки и многорядье акульих зубов. Вроде бы бульдогов в девятнадцатом веке разводили для боев? Булл-дог, собака, нападающая на быков, отсюда и название. Вцепляется быку в яремную вену мертвой хваткой — для того им дан приплюснутый нос и мощные челюсти. Специально выводили породу, которая сможет дышать, не разжимая зубов, когда повиснет у противника на шее.