— Они такие простые, славные. — Тосси выплыла на дорожку, рея всеми своими флагами. — Никакого сравнения с отвратительными современными кладбищами. — Она остановилась полюбоваться почти завалившимся надгробием. — Бейн говорит, что погосты — это негигиенично, поскольку они загрязняют подземные воды, но, по-моему, тут все так первозданно. Как в стихах. Да, мистер Сент-Трейвис?
— «Ах, может быть, под сей могилою таится прах сердца нежного, умевшего любить, — с готовностью процитировал Теренс. — И гробожитель-червь в сухой главе гнездится…»
Строка про червя подтверждала скорее правоту Бейна, однако ни Теренса, ни Тосси это не смутило — особенно Теренса, декламировавшего упоенно: «Как часто редкий перл, волнами сокровенный, в бездонной пропасти сияет красотой; как часто лилия цветет уединенно, в пустынном воздухе теряя запах свой»[15].
— Я без ума от Теннисона! — выдохнула Тосси. — А вы, кузина?
— Это Томас Грей, — ответила Верити. — Элегия «Сельское кладбище».
— О, мистер Генри, вам непременно нужно заглянуть в церквушку, — пропустив уточнение мимо ушей, продолжала Тосси. — У них там стоит чудесная вазочка. Да, мистер Сент-Трейвис?
Теренс кивнул, не сводя с Тосси завороженных глаз, а Верити прищурилась.
— На вазочку непременно нужно посмотреть. — Она подхватила юбку затянутой в перчатку рукой. — Мистер Генри?
— Вне всякого сомнения. — Я взял ее под локоть, и мы чинно прошествовали в церковь, миновав табличку «Посторонним вход строжайше возбраняется».
В церкви было холодновато, едва уловимо пахло старым деревом и плесневеющими молитвенниками. Интерьер был представлен коренастыми норманнскими колоннами, сводчатым раннеанглийским святилищем, викторианским окном-розой и большим плакатом на алтарной ограде, запрещающим проход в пресвитерий.
Начисто проигнорировав запрет и не удостоив даже взглядом норманнскую сланцевую купель, Тосси скользнула к нише в стене напротив амвона.
— Ну не прелесть ли?
Сомнения в ее родстве с леди Шрапнелл (а также в том, от кого леди Шрапнелл унаследовала свои вкусы) отпали окончательно. Хотя Тосси извиняла принадлежность к викторианской эпохе — породившей мало того что вокзал Сент-Панкрас, так еще и памятник принцу Альберту.
Ваза в нише напоминала сразу оба шедевра, уступая лишь размерами (всего один ярус) и отсутствием коринфских колонн. Вместо них имелся плющ и барельеф, изображающий то ли Ноев ковчег, то ли осаду Иерихона.
— Что это за сюжет? — спросил я.
— Избиение младенцев, — пробормотала Верити.
— Фараонова дочь купается в Ниле, — ответила Тосси. — Видите, вот Моисеева корзина выглядывает из тростников. Хотела бы я такую вещицу в нашу церковь. Там сплошная старая рухлядь, а эта как из стихотворения Теннисона. — Тосси восхищенно сжала руки. — «Поэма о римском вазоне».
Не хватало только, чтобы Теренс начал декламировать «Оду греческой вазе» Китса. Я в отчаянии оглянулся на Верити, подыскивая предлог, чтобы удалиться и поговорить. Норманнские орнаменты? Сирил? Верити, однако, безмятежно рассматривала каменную кладку, словно в распоряжении у нас была вечность.
— «В прекрасном — правда, в правде — красота; вот все, что нужно помнить…»[16], — начал Теренс.
— Как думаете, здесь водятся призраки? — спросила Верити.
Теренс оборвал чтение на полуслове.
— Призраки?
— Призраки? — радостно ахнула Тосси. — Ну конечно! Мадам Иритоцкая говорит, есть места, которые служат порталами между нашим светом и тем, потусторонним.
Я покосился на Верити, но ту, похоже, нисколько не настораживало, что Тосси в точности описала нашу сеть.
— Мадам Иритоцкая говорит, что духи часто витают у порталов, через которые душа умершего когда-то отлетела на тот свет, — объяснила Тосси Теренсу. — Поэтому сеансы так часто и не удаются, что проводятся слишком далеко от порталов. И поэтому мадам Иритоцкая всегда устраивает их у себя, ни к кому не выезжая. Погост — самое подходящее для портала место. — Тосси подняла глаза к ребристому своду и снова ахнула восторженно. — А вдруг они и сейчас там?!
— Наверное, староста знает, водятся ли тут духи, — подсказала Верити.
Это вряд ли. Где тогда таблички «Являться запрещено» и «Эктоплазма возбраняется»?
— О да! — воскликнула Тосси. — Мистер Сент-Трейвис, пойдемте спросим!
Они вышли за дверь и, сверившись с объявлением, двинулись к Харвуд-Хаусу и старосте, который, несомненно, ждет не дождется гостей.
— Мистер Дануорти сообщил только, что я вернусь в прошлое через два часа после спасения кошки, — продолжила Верити прерванный рассказ. — И велел доложить, если обнаружатся необычные сдвиги или странные совпадения, вот я и понадеялась, что Принцесса Арджуманд встретит меня в Мачингс-Энде. Но когда я вышла из сети, ее по-прежнему не было. Тосси обнаружила пропажу и подняла на ноги весь дом, я начала беспокоиться, что где-то случилась накладка. Но проинформировать мистера Дануорти и выяснить, что произошло, я не успела — миссис Меринг утащила нас всех в Оксфорд, а там Тосси познакомилась с графом де Веккио.
— Граф де Веккио?
— Присутствовал на одном из сеансов. Молод, богат, красив, обворожителен. Идеален во всех отношениях, только фамилия начинается на «В», а не на «К». Увлечен теософией. И Тосси. Отвоевал место рядом с ней за спиритическим столиком (предлог подержать ее за руку) и предупредил, чтобы не пугалась, если вдруг почувствует прикосновение к ноге — это, дескать, все духи. Вот я и предложила прогулку вдоль Темзы, чтобы увести Тосси от него, а тут объявился Теренс, но его фамилия тоже не на «К». Зато он уже у ее ног. Это, впрочем, в порядке вещей, Тосси любого молодого человека сражает наповал. — Она посмотрела на меня из-под вуалетки. — Кстати, а вы как уцелели?
— Она уверяет, что у Генриха Восьмого было восемь жен, — буркнул я.
— Знаю, но мне казалось, из-за перебросочной болезни вы, как бедняжка Титания, готовы были влюбиться в первую встречную?
— Первой встречной оказались вы, — уточнил я.
Будь передо мной и в самом деле нежная английская роза, под вуалеткой разлился бы очаровательный смущенный румянец, но Верити была дочерью двадцать первого века.
— Ничего, это пройдет, — в тон медсестре из лечебницы обнадежила она. — Главное — выспаться. Жаль, ухажерам Тосси этот простой рецепт не поможет. Особенно Теренсу. Тосси явно ему симпатизирует. Выклянчила эту поездку в Иффли, хотя мадам Иритоцкая устраивала специальный сеанс для поисков Принцессы Арджуманд. А по дороге интересовалась у меня, что я думаю насчет сливового пирога в качестве свадебного. И вот тогда я всерьез начала опасаться, что создала диссонанс, ведь вряд ли граф де Веккио и Теренс познакомились бы с Тосси, не явись она в Оксфорд, тем более ни тот ни другой не начинаются с «К».
Я в очередной раз запутался.
— А почему они должны начинаться с «К»?
— Потому что тем летом — этим летом — она вышла замуж за кого-то с фамилией на «К».
— Откуда это известно? Дневник ведь раскис от воды.
— Да. — Верити уселась на скамью рядом с табличкой «Сидеть разрешается только во время службы».
— А не может в таком случае эта «К» относиться к поездке в Ковентри, перевернувшей ее жизнь? — предположил я. — Ковентри на «К».
Она покачала головой.
— В записи от шестого мая 1938 года говорится: «Этим летом мы отмечаем пятидесятилетие со дня свадьбы, и я непередаваемо счастлива, что вышла за мистера К… замуж». Оставшаяся часть имени заляпана вместе с буквой «З» в «замуж».
— Заляпана?
— Клякса. В те времена часто ляпали кляксы.
— А там точно «К», а не что-то еще?
— Точно.
Значит, отпадают не только граф де Веккио и Теренс, но и профессор Преддик, и Джавиц. И я, к счастью.
— И кто же этот мистер Копперфильд, или Кольридж, или Китс, которого ей предстоит осчастливить?
— Не знаю. Она никого подходящего не упоминала, и в Мачингс-Энд никто подходящий не наведывался. Я спросила у Колин, горничной. Говорит, ничего подобного не припомнит.
Снаружи послышались голоса.
— Идемте со мной, — шепнула Верити, вставая. — Сделаем вид, что любуемся архитектурой.
Она устремилась к купели и с интересом принялась разглядывать чашу.
— Значит, пока неизвестно, кто этот мистер К, но вы знаете, что Тосси его еще не встретила и выйдет за него замуж этим летом, — резюмировал я, изучая табличку «Запрещается трогать церковное убранство». — Мне казалось, у викторианцев была принята долгая помолвка.
— Так и есть, — мрачно подтвердила Верити. — А еще помолвку положено оглашать в церкви три воскресенья подряд, и это я молчу о родительском сговоре и шитье приданого. На дворе между тем почти середина июня.
— Когда же они поженились?
— Тоже неизвестно. Церковь в Мачингс-Энде сгорела в Пандемию, а в более поздних дневниках дата не упоминается.
— Но ведь где-то его фамилия должна фигурировать, — осенило меня. — Вряд ли владелица дневника за пятьдесят лет ни разу больше не назвала собственного мужа по имени?
Верити грустно вздохнула:
— Исключительно «мой драгоценный» и «мой возлюбленный супруг». «Драгоценный» и «возлюбленный» подчеркнуты.
— И восклицательные знаки частоколом, — понимающе кивнул я, начитавшись дневников в поисках упоминаний епископского пенька.
Мы переместились в боковой неф.
— Дневники на некоторое время прерываются — как раз после этого лета, — и Тосси возобновляет их только в 1904 году. Тогда они с мужем уже перебрались в Америку, и он снимался в немом кино под сценическим именем Бертрам Фаунтлерой, которое в 1927 году, когда пошли звуковые картины, поменялось на Реджинальд Фицхью-Смайт.
Верити остановилась перед витражом, наполовину скрытым под табличкой «Не открывать».
— Он долго и с успехом играл британских аристократов.
— Тогда, возможно, он и сам был из высшего света? Это ведь хорошо. По крайней мере не заезжий бродяга. А что в его некрологе? — озарила меня новая мысль.