— А если он перехватит меня на обратном пути, с Сирилом на буксире?
— Не перехватит. Я спрошу в придачу бокал кларета — «Шато-Марго» семьдесят пятого года. В загородных домах редко найдется приличный винный погреб.
Еще раз глянув туда-сюда, Теренс выскользнул в коридор и мягко прикрыл за собой дверь, а я вернулся к кровати и горестно уставился на свои носки.
Натянуть мокрый носок, а поверх него еще и мокрый ботинок — задача не из легких, поэтому дело шло туго. В пять минут я определенно не уложился. Одна надежда, что винный погреб у Мерингов располагается в противоположном крыле.
Приоткрыв дверь, я посмотрел в коридор. Никого не видно. Точнее, ничего. Эх, надо было запоминать, где что расположено, когда мы поднимались.
Темно хоть глаз выколи. Я уже собрался вернуться за лампой с позвякивающими хрустальными подвесками, прикидывая, что хуже: быть пойманным миссис Меринг, заметившей свет, или быть пойманным миссис Меринг, когда я врежусь в статую Лаокоона?
Пусть уж второе. Если слуги еще не легли, что вероятнее всего, учитывая, сколько скатертей им нужно постирать и накрахмалить, они увидят свет и прибегут узнавать, не изволит ли сэр еще чего-нибудь. Глаза постепенно привыкают к темноте, вполне достаточно, чтобы разобрать очертания коридора. Если держаться ближе к центру, все пройдет как по маслу.
Я ощупью добрался до лестницы, задев большой папоротник, который угрожающе закачался на подставке (уф, успел поймать), и пару ботинок.
До самой лестницы я гадал, что бы это значило, пока не споткнулся о вторую пару — на этот раз изящные белые ботиночки Тосси на шнуровке, — и только тогда вспомнил: вроде бы в наушниках говорилось о выставляемой на ночь у порога обуви, которую слуги начищали к утру. Само собой, когда закончат со скатертями, варкой какао и вылавливанием чужих лодок из Темзы.
На лестнице было чуть светлее. Я стал спускаться. Четвертая ступенька громко скрипнула, а когда я испуганно оглянулся, на меня с верхней площадки грозно сверкнула глазами леди Шрапнелл.
Сердце остановилось.
Когда оно наконец застучало снова, я разглядел плоеный воротник и корсет с длинным мысом — похоже, леди Шрапнелл остается «по ту сторону», а это всего-навсего кто-то из меринговских предков елизаветинской эпохи. Неудивительно, что викторианские загородные дома славятся привидениями.
Дальше пошло совсем легко, хотя перед входной дверью у меня опять похолодело внутри, когда показалось, что она заперта и теперь придется через всю заставленную гостиную пробираться к стеклянным французским. Нет, все в порядке, обычная щеколда — которая к тому же откинулась почти беззвучно. Снаружи светила луна.
В какой из построек, белеющих в лунном свете, скрывалась конюшня, пришлось выяснять методом тыка. Я сунулся в гончарный сарай, потом в курятник, и только тогда ржание лошадей, видимо, разбуженных курами, подсказало мне нужное направление.
Бедолага Сирил так обрадовался моему приходу, что я моментально выбросил из головы проклятия, которые готовил для Теренса.
— Пойдем, старина, — позвал я. — Только тихо. Как Флаш, когда Элизабет Барретт Браунинг сбегала из дома с возлюбленным.
Что, кстати, происходило примерно в эти годы. Интересно, как ей удалось спуститься по лестнице и выбраться из дома в кромешной темноте, не свернув шею? Да еще с чемоданом и кокер-спаниелем? Снимаю шляпу перед викторианцами.
Сирил, оказывается, считал, что тишина — это тяжелое пыхтение, перемежаемое всхрапами. Посреди лестницы он вдруг замер, уставившись на верхнюю площадку.
— Не бойся, — подбодрил я его. — Это всего лишь картина. Опасности никакой. Осторожнее, папоротник.
Мы преодолели коридор и без происшествий добрались до моей комнаты. Закрыв дверь, я облегченно привалился к ней изнутри.
— Молодец, Флаш бы тобой гордился, — похвалил я Сирила и только тут заметил у него в пасти черный ботинок, видимо, прихваченный по дороге. — Нет! Отдай сюда!
Бульдожья порода изначально выводилась, чтобы мертвой хваткой вцепляться быку в нос, и, как видно, эта способность никуда не исчезла. Как я ни тащил, ни тянул и ни дергал — тщетно. Я сдался.
— Брось ботинок! Или сейчас же отправляешься на конюшню.
Сирил смотрел на меня не моргая, ботинок свисал из пасти, шнурки болтались.
— Не шучу, — предупредил я. — Подхватывай там сколько влезет хоть катар, хоть воспаление легких.
После недолгого раздумья Сирил неохотно выронил ботинок и улегся, уткнувшись в него приплюснутым носом.
Я выхватил добычу, надеясь, что обувка принадлежит профессору Преддику, который вмятин от зубов попросту не заметит, или Теренсу, которому будет поделом. Но она оказалась женской. И точно не Верити. У нее была белая, как и у Тосси.
— Ботинок миссис Меринг! — ужаснулся я, потрясая испорченным предметом обуви перед носом Сирила.
Сирил тут же вскочил, собираясь поиграть.
— Веселого мало! — урезонил я его. — Ты только посмотри!
На самом деле, если не считать моря слюны, вроде бы не так уж этот ботинок и пострадал. Я вытер его о брючину и, скомандовав Сирилу «место!», пошел возвращать украденное.
Где комната миссис Меринг, я понятия не имел, а рассмотреть не привыкшими заново к темноте глазами, у какого порога недостача, тоже не получалось. Привыкать было некогда. Не хватает еще, чтобы миссис Меринг застала меня крадущимся по коридору на четвереньках.
Я вернулся к себе, взял лампу и посветил в коридор. Ага, вот она, дверь с разрозненной парой, вторая с конца. А до нее статуя Лаокоона, Дарвин и большой папоротник на подставке из папье-маше.
Делать нечего — я скрылся в комнате, поставил на место лампу, взял ботинок и снова украдкой выглянул в коридор.
— …говорю тебе, я видела свечение, — раздался голос, который мог принадлежать только миссис Меринг. — Потустороннее, зыбкое, нездешнее свечение. Это духи, Мейсел! Вставай же!
Притворив дверь, я задул лампу и поспешно нырнул в кровать. Там уже обосновался Сирил, уютно закопавшись в подушки.
— Все из-за тебя, — шепнул я и понял, что злополучная обувь по-прежнему у меня в руках.
Я сунул улику под одеяло — нет, так ее в два счета обнаружат, начал было прятать под кровать, передумал и в конце концов запихнул ботинок между пружинной сеткой и периной. А потом застыл в темноте, прислушиваясь. Голосов сквозь храп Сирила не доносилось никаких, скрипа и шагов тоже, и полосок света у порога не возникало.
Выждав еще несколько минут, я разулся, прокрался на цыпочках к двери и приоткрыл ее на волосок. Темнота и тишина. Тогда я на цыпочках же вернулся к кровати (ударившись большим пальцем ноги о зеркало, а косточкой на щиколотке — о ночной столик), зажег лампу и стал укладываться как следует.
Последние несколько минут вытянули из меня остатки сил, но я разделся аккуратно, запоминая, как застегиваются подтяжки и крепится воротник, а галстук развязывая перед зеркалом, чтобы с утра изобразить хотя бы отдаленно похожий узел. Впрочем, какая разница? Я до этого все равно не доживу — перережу себе горло во время бритья. Или меня разоблачат как вора и обувного фетишиста.
Стянув так и не высохшие носки, я надел ночную сорочку и забрался в постель. Сетка прогнулась вместе с периной, простыни были холодные, а Сирил загреб себе все одеяло. Превосходно.
Сон, сладкий сон, хранитель наш, распутывающий клубок забот, сон, смерть дневных тревог, бальзам на израненную душу…
В дверь постучали.
Не иначе как миссис Меринг ищет свой ботинок. Или духи. Или полковник, которого она все-таки подняла с кровати.
Но света под дверью не было, а стучали чересчур мягко. Значит, Теренс, явился на готовенькое — забрать Сирила.
Однако на случай, если это все же не он, я зажег лампу, набросил халат и прикрыл Сирила одеялом.
За порогом стояла Верити. В ночной сорочке.
— Что вы здесь делаете? — прошептал я. — Это ведь викторианская эпоха.
— Знаю, — шепнула она, проскальзывая в комнату. — Но мне нужно с тобой поговорить, прежде чем докладывать мистеру Дануорти.
— А если кто-нибудь войдет? — продолжал опасаться я, приглядываясь к ее сорочке. Вполне скромная, с длинными рукавами и наглухо застегнутым воротом под горло, но вряд ли это убедит Теренса. Или дворецкого. Или миссис Меринг.
— Никто не войдет. — Верити села на кровать. — Все спят. А стены в викторианских домах достаточно толстые.
— Теренс уже заходил, — сообщил я. — И Бейн.
— Зачем?
— Сказать, что весь багаж ему выловить не удалось. А Теренс просил контрабандой протащить Сирила из конюшни в дом.
Услышав свое имя, бульдог высунулся из-под одеяла, сонно моргая.
— Привет, Сирил. — Верити погладила его по голове, которую он тут же уложил ей на колени.
— А вдруг Теренс заглянет его проведать?
— Тогда спрячусь, — пообещала Верити невозмутимо. — Ты не представляешь, Нед, как я рада тебя видеть. — Она посмотрела на меня с улыбкой. — Мы вернулись от мадам Иритоцкой; Принцессы Арджуманд по-прежнему не было, и миссис Меринг перехватила меня по дороге к беседке вчера вечером, когда я собралась на доклад. Наболтала ей, что встретила духа, а она подняла весь дом и отправила обыскивать окрестности, поэтому я так и не перебросилась и не представляла, что происходит.
Хуже не придумаешь. Наяда сидела в ночной рубашке на моей постели, рассыпав по плечам прерафаэлитскую медь, и улыбалась мне, не подозревая, что сейчас я все испорчу. Что же, семь бед, один ответ.
— А утром, — продолжала она, — мне пришлось сопровождать Тосси в церковь, и…
— Кошку пронес я. В собственном багаже. Мистер Дануорти, видимо, предупредил меня, что она там, но я из-за перебросочной болезни не расслышал. Все это время она была со мной.
— Знаю.
— Что?
Неужели опять трудности со слухом?
— Знаю. Сегодня днем докладывалась, и мистер Дануорти мне сказал.
— Но…
Ничего не понимаю. Если она успела наведаться в 2057 год, то эта сияющая улыбка…