Тут по крайней мере запросы вводятся на человеческом языке, а не каким-нибудь кодом. Я напечатал: «Текущее местоположение?» Экран потемнел и выдал ошибку. Подумав минуту, я ввел: «Помощь». Экран снова потемнел и больше ничего не выдавал. Чудесно. Я начал нажимать кнопки. На экране замигало: «Назначение?»
За дверью кто-то завозился. Я судорожно завертел головой, ища, куда спрятаться. Некуда. Если только в сеть, а это совсем не дело. Но я все же нырнул за бархатные шторы и плотно их задернул.
Побороть дверь входящему удалось не сразу: распахнулась она только после долгого дерганья ручки, толчков и нажимов с разной силой. Я попятился в центр сети и застыл. Дверь, судя по звуку, закрылась, и наступила тишина.
Я прислушался. Ничего. Может, входящий передумал — только заглянул и ушел обратно? Шагнув на цыпочках к шторе, я раздвинул пыльный бархат буквально на миллиметр. У входа в аудиторию, покусывая губу и глядя прямо на меня, стояла молодая красивая женщина.
Я едва удержался, чтобы не отпрянуть. Нет, она меня не видит. Она, похоже, и сеть не видит, с головой уйдя в какие-то мысли.
Надетое на ней белое платье до щиколотки могло принадлежать любому десятилетию начиная с 1930-х. Длинные рыжие волосы закручены в небрежный пучок на затылке с выпущенным хвостом — прическа начала двухтысячных, но и это еще ни о чем не говорит. В наших пятидесятых их тоже носят, а также косы, корзинки и сетки — изощряются как могут, заплетая отращиваемые для перебросок длинные волосы.
Женщина выглядела моложе Тосси, хотя на самом деле, наверное, была старше. На пальце обручальное кольцо. Кого-то она мне смутно напоминала. Это не Верити, хотя и похожа слегка — общей самоотверженностью. И не леди Шрапнелл или какая-нибудь из ее пра-пра-пра. Может, попадалась мне где-нибудь на ярмарках?
Я прищурился, вглядываясь попристальнее. Волосы, кажется, должны быть другие. Светлее? Рыжевато-блондинистые?
Постояв минуту с характерным для Верити выражением лица — смесь испуга, возмущения и решимости, — она стремительным шагом направилась к компьютерам, пропав из виду.
Снова тишина. Я вслушивался в тихое щелканье кнопок, надеясь, что она не переброску там готовит. И не дает команду поднять занавеси.
С этого ракурса не разобрать. Я осторожно передвинулся к соседней щели между шторами. Женщина стояла перед компьютерами, глядя на них или, вернее, сквозь них с прежней целеустремленностью.
И что-то еще было в ее лице — чего я никогда не наблюдал у Верити, даже после объявления о помолвке Тосси и Теренса, — какое-то безрассудное отчаяние.
За дверью снова послышался шум. Женщина резко обернулась и двинулась туда — опять покинув мое поле зрения. А у входящего явно имелся ключ: когда я прокрался к первоначальной точке обзора, он уже стоял в дверях, глядя на хозяйничающую в лаборатории.
На нем были джинсы, потрепанный свитер и очки. Волосы темно-русые, слегка длинноватые, как водится у историков, чтобы легче было состряпать подобающую эпохе прическу. Он тоже казался знакомым — хотя, возможно, не он сам, а взгляд. Еще бы. Именно такой у меня неизменно появлялся при виде Верити.
Он держал пухлую кипу бумаг и папок и в придачу ключ от лаборатории.
— Привет, Джим, — сказала женщина.
Жаль, что она стоит ко мне спиной и ее глаз не видно.
— Что ты тут делаешь? — спросил Джим.
Голосом, который я знал не хуже своего собственного. Вот так номер! Это же мистер Дануорти собственной персоной.
Мистер Дануорти! Он, конечно, рассказывал мне о заре путешествий во времени, но я всегда представлял его — ну, вы понимаете, мистером Дануорти. А не тощим, неловким юнцом. Да еще влюбленным в недоступную красавицу.
— Пришла поговорить с тобой. И с Сёдзи. Он где?
— У начальства, — ответил мистер Дан… Джим. — Опять.
Он подошел к столу и сгрузил на край оттягивающую руки стопку бумаг и папок. Я переметнулся к другой щели. Что ж им на месте-то не стоится?
— Я не вовремя? — догадалась женщина.
— Да, времена не лучшие, — ответил Джим, перебирая стопку. — С тех пор как ты вышла за Битти и уехала, у нас успел смениться декан. Мистер Арнольд П. Ласситер. «П» означает «перестраховщик». Осторожничает сверх меры, за три месяца ни одной переброски. «Путешествие во времени — это ответственное дело, к которому нельзя приступать, не изучив досконально его механику». То есть без горы бланков и отчетов. Он требует полного анализа по каждой переброске (когда все-таки раз в сто лет соизволит дать добро) — проверку параметров, графики сдвигов, статистическую вероятность вмешательства, проверку страховочных мер… — Он оторвался от перебирания бумаг. — Как ты попала в лабораторию?
— Было не заперто, — соврала собеседница.
Я вывернул шею, пытаясь рассмотреть ее лицо.
— Отлично, — вздохнул Джим, наконец отыскивая нужную папку в кипе. — Перестраховщика удар хватит, если он узнает. А куда ты епископа Битти задевала?
— Он в Лондоне, подает апелляцию против указа Церкви.
Джим помрачнел.
— Да, я уже слышал, что Ковентрийский собор упраздняют. Мне искренне жаль, Лиззи.
Ковентри. Лиззи. Так вот она кто — Элизабет Биттнер, жена последнего ковентрийского епископа. Хрупкая седовласая старушка, с которой я беседовал в Ковентри. Понятно, почему ее волосы показались мне слишком яркими.
— Упраздняют… — горько вздохнула она. — Собор. А дальше упразднят религию, потом искусство и истину. Не говоря уже об истории.
Она снова скрылась из виду, направившись к затянутым бумагой окнам.
Да постой ты уже смирно!
— Это так несправедливо, — продолжила она. — Бристоль и тот оставили. Представляешь, Бристоль!
— А Ковентри им чем не угодил? — спросил Джим, тоже выходя из поля зрения.
— Церковь постановила, что все религиозные учреждения должны обеспечить себе семидесятипятипроцентную самоокупаемость. Это значит, туристы. А туристов манят только редкости и могилы знаменитостей. В Кентербери есть Беккет, в Винчестере — Джейн Остен и купель из черного турнейского мрамора, а Сент-Мартин-ин-зе-Филдс — в Лондоне, где есть еще Тауэр и музей мадам Тюссо. Редкости у нас были, но, к сожалению, все уничтожены люфтваффе в сороковом, — закончила она с горечью.
— В новом соборе есть окно баптистерия, — подсказал Джим.
— Да. А еще есть здание, напоминающее фабричный склад; витражи, развернутые в обратную сторону, и самый уродливый на свете гобелен. Середину двадцатого не назовешь золотым веком искусства. И архитектуры, в частности.
— Но ведь кто-то приезжает посмотреть на развалины старого собора?
— Мало кто. Битти убеждал Комитет по ассигнованиям, что Ковентри — особый случай и собор имеет историческую ценность, но его не послушали. Вторая мировая была слишком давно, ее почти никто не помнит. — Элизабет вздохнула. — И апелляция тоже ничего не даст.
— И что тогда? Вам придется закрыться?
Она, видимо, покачала головой.
— Нет, мы не можем такого себе позволить. Епархия в долгах по уши. Придется продавать. — Она резко вернулась в поле зрения. На лице застыла решимость. — Уже поступило предложение от Церкви грядущего — это такая нью-эйджевская секта, гадальные доски, явления призраков, беседы с усопшими… Его это убьет.
— Он останется совсем без работы?
— Нет, — усмехнулась Лиззи саркастически. — Религия упраздняется, а значит, священнослужителей днем с огнем не сыскать. Крысы бегут с тонущего корабля. Ему предложили место старшего каноника в Солсбери.
— Хорошо! — с чрезмерным жаром отозвался Джим. — Солсбери ведь в кандидатах на упразднение не состоит?
— Нет. Там масса ценностей. И Тернер. Что ему стоило ездить на пленэр в Ковентри? Но ты не понимаешь — Битти убьет сама мысль о продаже. Он же потомок Томаса Ботонера, того самого, который строил изначальный собор. Битти к нему душой прирос. Он все сделает, чтобы его спасти.
— А ты сделаешь все ради него…
— Да. — Элизабет посмотрела на Джима пристально. — Сделаю. Поэтому я к тебе и пришла. Хочу попросить об одолжении.
Она порывисто шагнула к нему, и оба снова пропали из виду.
— Что, если отправлять людей через сеть посмотреть на собор? — изложила она свою идею. — Пусть увидят, как он горит, поймут, что это значит, как это важно…
— Возить людей в прошлое? Мы Перестраховщика на научные переброски уломать не можем, какие уж тут экскурсии…
— Не экскурсии! — оскорбилась Элизабет. — Просто перебросить туда несколько человек.
— Комитет по ассигнованиям?
— И визорепортеров. Если на нашей стороне будет общественное мнение, если они увидят собственными глазами, то поймут…
Джим, похоже, покачал головой, потому что Элизабет сменила тактику.
— Не обязательно тащить их под бомбы. Можно в развалины сразу после налета — или, наоборот, в старый собор. Среди ночи, чтобы там никого не было. Пусть посмотрят на орган, на мизерикорды с «Пляской смерти», на детский крест пятнадцатого века — они поймут, что потерял Ковентрийский собор однажды, и не допустят этого снова.
— Лиззи… — начал Джим категоричным тоном.
Неужели она сама не знает, что ее предложение неосуществимо? Даже в старые добрые времена Оксфорд не пускал в прошлое туристов. Да и сеть не пускала.
Нет, знает, прекрасно знает.
— Ты не понимаешь! — произнесла она в отчаянии. — Это его убьет.
Дверь открылась, и в аудиторию вошел невысокий худосочный парень с азиатскими чертами.
— Джим, ты провел проверку параметров?..
Он застыл, глядя на Лиззи. Похоже, за ней половина Оксфорда бегала. Вторая Зулейка Добсон[58], не иначе.
— Привет, Сёдзи, — поздоровалась Лиззи.
— Привет, Лиз. Какими судьбами?
— Как там Перестраховщик? — вмешался Джим.
— Предсказуемо, — ответил Сёдзи. — Теперь его беспокоят сдвиги. В чем их функция? Откуда такие колебания? — Он заговорил с надрывом, передразнивая Ласситера: — «Прежде чем переходить к делу, необходимо учесть все вероятные последствия». Он не санкционирует новые переброски, пока мы не представим полный анализ рисунка сдвигов по всем уже совершенным, — закончил Сёдзи своим обычным голосом и удалился из поля зрения к компьютерам.