— Собор был смыслом его жизни. Гарольд всегда говорил, главное не стены, а то, что они олицетворяют, однако к новой постройке, при всем ее уродстве, он прикипел душой. И я подумала: если удастся принести туда что-то из старого собора, будет хорошая приманка для туристов. Они повалят толпой, и собор не придется продавать. Я боялась, что расставание с собором его просто убьет.
— Но ведь Дарби и Джентилла доказали, что из прошлого нельзя ничего вынести через сеть?
— Да, правильно. Однако я рассчитывала, раз эти вещи все равно уничтожены в своем времени-пространстве, то сеть их выпустит. Дарби и Джентилла пытались вытащить лишь то, что благополучно пережило свое время. — Миссис Биттнер повертела в пальцах ножку рюмки. — А я была в отчаянии.
Она подняла голову.
— И вот однажды ночью я проникла в лабораторию, перебросилась в сороковой и совершила задуманное. А на следующий день мне позвонил Джеймс и сказал, что Ласситер санкционировал переброски в Ватерлоо, и если мне нужна работа… А еще… — Взгляд ее затерялся где-то в давних временах. — Еще он сообщил, что Сёдзи совершил ошеломляющий прорыв в темпоральной физике, выяснив, почему невозможно забирать что попало из прошлого: это вызывает диссонансы, меняющие ход истории, если не хуже.
— И вы попытались вернуть позаимствованное? — догадалась Верити.
— Да. Я встретилась с Сёдзи, выпытала у него о диссонансах все, что смогла выпытать, не вызывая подозрений. Дела были плохи, но самое ужасное — Сёдзи с радостью рассказывал, как после его открытия модифицировали сеть, чтобы предотвратить подобные инциденты, и как нам повезло, что до сих пор обошлось без них, поскольку мог рухнуть весь пространственно-временной континуум.
Я оглянулся на Верити. На ее прекрасном лице, обращенном к миссис Биттнер, застыла печаль.
— Я залегла на дно, как говорят в детективах, и стала дожидаться конца света. Он наступил. Собор секуляризовали и продали Церкви грядущего, а потом устроили там торговый центр.
Она снова уткнулась взглядом в рюмку с хересом.
— Самое печальное, что все оказалось попусту. Мужу понравилось в Солсбери. Я-то боялась, что он не переживет потери Ковентрийского собора, а он вполне смирился. Он не кривил душой, называя церковные здания лишь символом, его бы даже строительство «Маркса и Спенсера» на руинах старого собора не ужаснуло. — Она ласково улыбнулась. — Знаете, что он сказал, узнав про леди Шрапнелл и проект реконструкции? «Надеюсь, на этот раз шпиль выведут ровнее».
Миссис Биттнер поставила рюмку.
— После смерти Гарольда я вернулась сюда. А две недели назад позвонил Джеймс и попросил припомнить наши давние совместные переброски, поскольку в 2018 году обнаружился очаг роста сдвигов, и он опасается, что это последствия диссонанса. Я поняла, что скоро меня выведут на чистую воду, хоть он пока и подозревает диссонанс совсем в другом месте. — Она взглянула на нас. — Джеймс рассказал мне про кошку и Тосси Меринг. Удалось вам сосватать пра-пра-пра леди Шрапнелл за таинственного мистера К?
— Не совсем. Она вышла за него, но без нашего участия.
— Это оказался дворецкий, — пояснила Верити. — Под чужим именем.
— Ну разумеется! — Миссис Биттнер всплеснула сухими, жилистыми руками. — Классические приемы не устаревают. Дворецкий, путаница с именами, самый маловероятный подозреваемый… — она посмотрела на нас многозначительно, — … украденное письмо. Пойдемте, он на чердаке.
Мы зашагали вслед за ней по лестнице.
— Я опасалась, что перевозка натворит новых бед. — Миссис Биттнер неспешно преодолевала ступеньку за ступенькой. — Поэтому при переезде в Солсбери оставила «добычу» здесь. Припрятала получше и ни в коем случае не сдавала дом семьям с детьми — дети такие любопытные, — но все равно боялась, что кто-нибудь поднимется на чердак, найдет пенек и как-то изменит ход истории. — Она обернулась, держась за перила. — Только история и без того изменилась, да?
— Да, — подтвердил я.
Миссис Биттнер замолчала. Все ее силы уходили на подъем по лестнице. На втором этаже она провела нас по коридору мимо спальни и открыла узкую дверь еще на одну лестницу, круто уходящую вверх.
— Это чердачная, — пояснила она с легкой одышкой. — Простите. Мне нужно передохнуть немного. В спальне есть стул.
Я сбегал за ним, и она уселась.
— Может быть, принести воды? — вызвалась Верити.
— Нет, милая, спасибо. Расскажите лучше, как проявился устроенный мной диссонанс.
— Не вы одна считали епископский пенек несокрушимым, — начал я. — Такого же мнения придерживалась председательница цветочного комитета по имени…
— Гортензия Шарп, — подсказала Верити.
Я кивнул.
— Она находилась у собора в ночь налета, караулила западный портал и знала, что вынести епископский пенек не могли. Когда его не нашли ни в развалинах, ни среди спасенных пожарной охраной ценностей, мисс Шарп заключила, что его похитили перед самым налетом, а значит, вор был в курсе предстоящей бомбардировки и надеялся поживиться под шумок. Мисс Шарп не скрывала своих подозрений…
— Даже изложила их в письме в редакцию ковентрийской газеты, — вставила Верити.
— Дальше мы, как и мисс Шарп, вступаем в область домыслов и догадок, — предупредил я. — В качестве улик у нас только свидетельство Каррадерса, список женских церковных комитетов 1940 года и пресловутое письмо в редакцию, не отыскавшееся ни в одной из газет.
Миссис Биттнер понимающе кивнула.
— Собака, которая не лаяла.
— Именно! — обрадовался я. — Фашисты взяли за правило читать газеты противника, выискивая неосторожно разглашенные ценные сведения. Наверное, письмо мисс Шарп со словами «знали о бомбежке заранее» попалось на глаза кому-нибудь из фашистской разведки, радеющему за безопасность шифровальных машин. Последующее расследование выявило, что британское верховное командование выслало в Ковентри в ночь налета истребители ВВС и пыталось заблокировать радиосигналы самолетов-разведчиков.
— И фашисты догадались про «Ультру», — подхватила Верити, — и сменили шифры в «Энигме».
— И мы проиграли кампанию в Северной Африке, а может, сорвали высадку союзных войск…
— И фашисты победили в войне, — глухо проговорила миссис Биттнер. — Но ведь они не победили. Вы им помешали.
— Им помешал континуум, включив систему аварийных мер похитрее, чем в «Ультре», — поправил я. — Единственное, что не укладывалось в общую картину, — сдвиг на переброске Верити. Полное его отсутствие означало бы, что аварийные меры почему-то отказали, но сдвиг был, значит, система защиты работает. Однако, по теории Фудзисаки, диссонансы возникают, когда размер сдвига превышает возможности сети. В нашем же случае сеть легко могла обеспечить как четырнадцатиминутный сдвиг, так и четырехминутный — и все, никакого диссонанса. Выходит, континуум намеренно выпустил Верити именно в этот момент прошлого…
— Хочешь сказать, континуум подстроил спасение Принцессы Арджуманд?
— Да. Чтобы мы подумали, будто ты вызвала диссонанс и его нужно устранять, провели сеанс и завлекли Тосси в Ковентри, где она увидит епископский пенек и напишет в дневнике о событии, перевернувшем всю ее жизнь…
— И дневник прочитает леди Шрапнелл, — продолжила Верити, — и решит восстановить собор, и пошлет меня в Мачингс-Энд выяснять, что произошло с пеньком, чтобы я спасла кошку…
— Чтобы меня отправили ее возвращать, и чтобы потом я подслушал в «Блэкуэлле» про детективы и провел ночь в башне…
— И разгадал тайну епископского пенька, — закончила миссис Биттнер, вставая и решительно взбираясь по крутой лестнице. — И я рада, что вы ее разгадали. Нет ничего тяжелее, чем груз нераскрытого преступления на душе.
Она отворила дверь чердака.
— Меня и так уже скоро бы раскусили. Племянник вовсю уговаривает перебраться в одноэтажную квартиру.
В книгах и визиках чердаки обычно выглядят довольно живописно: велосипед, коллекция больших шляп с перьями, облезлая лошадка-качалка и, разумеется, огромный сундук, где отыскивается пропавшее завещание — или труп.
На чердаке у миссис Биттнер не было ни сундука, ни лошадки-качалки — по крайней мере в обозримом пространстве. Но они вполне могли скрываться где-нибудь в недрах — заодно с потерянным Ковчегом Завета и пирамидой Хеопса.
— О Боже… — Миссис Биттнер в ужасе посмотрела по сторонам. — Боюсь, это скорее «Загадка Ситтафорда», а не «Украденное письмо».
— Агата Кристи, — растолковала Верити. — Улику никто не заметил, потому что она затерялась в шкафу среди клюшек для гольфа, теннисных ракеток и прочего хлама.
Прочий хлам — это мягко сказано. Комната с покатым потолком была забита под завязку картонными коробками, штабелями складных стульев, старой одеждой, висящей на горизонтальной трубе, пазлами с видом Гранд-каньона и марсианской колонии, набором для крокета, ракетками для сквоша, пыльными елочными игрушками, книгами, разнокалиберной завернутой в покрывала мебелью — и все это громоздилось друг на друге осадочными слоями.
— Не подадите вон тот стул? — попросила миссис Биттнер, указывая на пластиформовое убожество двадцатого века, примостившееся на стиральной машине. — Мне тяжело долго стоять.
Я достал его, отцепив от алюминиевых полозьев совок и несколько вешалок, а потом смахнул пыль. Миссис Биттнер осторожно опустилась на сиденье.
— Спасибо. А еще вон ту жестянку.
Взяв поданную с почтением коробку, миссис Биттнер поставила ее на пол рядом с собой.
— И вон те большие картонные. Просто сдвиньте. Теперь эти чемоданы.
Когда в результате моих усилий образовался узкий проход, миссис Биттнер встала и направилась по нему в темноту.
— Воткните лампу. Розетка вон там. — Она показала на стену за гигантской пластиковой аспидистрой.
Я потянулся за ближайшим светильником — массивной штуковиной с большим складчатым абажуром на приземистой металлической ножке с обилием лепнины.
— Нет, не эту! Розовую.
Миссис Биттнер кивнула на извилистую штукенцию с бахромой — что-то из начала двадцать первого века. Я воткнул шнур в розетку, нажал хитроумно запрятанную кнопку, но делу это не помогло. Лампа отлично освещала бахрому и уотерхаусовское лицо Верити — больше ничего.