– Вот это да! – выдохнул Брауни спустя несколько секунд. – Ну, Уайт, ай, да белый дварв! Превзошел самого себя, заставить служить самих Летучих обезьян, это – высший пилотаж!
– Было непросто, – скромно согласился белый дварв. – Правда, есть одно ограничение. Владелец может загадывать только три желания, а потом шапка должна перейти к другому.
– Так что, Мося, теперь ты сможешь отомстить Уор-Ре, придумав для него задание позаковыристей! – засмеялся он, потрепав медвежонка по загривку. – Правда, есть одна загвоздка. Золотая шапка не дотянется до них через Большую лужу, так мы называем Атлантический океан. Её владельцу тоже, вслед за Летучими обезьянами, придётся отправиться в Америку. Смотри, вот здесь внутри, по периметру, написано заклинание, которое позволит туда перелететь.
– И я могу воспользоваться этой шапкой? – недоверчиво переспросил Мося.
Уайт утвердительно кивнул головой: – Конечно, можешь! – Она – безразмерная и замечательно сидит на любой голове, даже такой, как у тебя, с ушками на макушке! – пошутил он.
– И смогу заставить Летучих обезьян сделать всё-всё, что захочу? Даже убить друг друга?
– Всё, что захочешь! – подтвердил Уайт. – Вопрос только в том, готов ли ты сам стать убийцей?
Медвежонок задумался. Он как наяву вдруг представил себе умирающих в страшных мучениях Летучих обезьян; искажённые ужасом лица; сломанные белоснежные крылья, запачканные алой кровью…
– Н-наверно, не смогу… – заикаясь, прошептал он еле слышно. – Может, они и так уже достаточно наказаны за свои злодеяния, став слугами Золотой шапки? – с надеждой взглянул Мося на друзей. – Теперь каждый сможет сделать их посмешищем. Если уж для медведей это – нож острый, то для гордых Летучих обезьян, думаю, это как серпом по горлу! И вполне бескровно!
– Конечно, малыш! – поддержал его Брауни. – А ведь то не заметишь, как и сам станешь таким же кровожадным! И чем ты тогда будешь отличаться от них?
– Правильно! – одобрил решение медвежонка и белый дварв. – А ещё ты сможешь воспользоваться Золотой шапкой в трудную минуту. Летучие обезьяны станут твоими ангелами-хранителями. Это ведь тоже серьёзное наказание, для закоренелого злодея делать добрые дела – мука смертная! Только постарайся никогда не расставаться с амулетом, чтобы им не смог воспользоваться кто-нибудь с грязными помыслами.
– Большое спасибо, Уайт, но не нужна мне эта Золотая шапка! – вздохнул медвежонок. – Она будет всегда напоминать мне о маме и вызывать желание отомстить Летучим обезьянам. А я не хочу больше думать об этом…
– Вот и славно, что ты сам так решил! Тогда пойдёмте петь и танцевать под луной, это гораздо лучше, чем убивать! – предложил Уайт.
И они пошли по лунной дорожке, услужливо расстеленной ночным светилом прямо от Дымящейся пирамиды до той самой полянки, где окрестные духи обычно устраивали свои магические танцы. Да, кстати, любой, у кого ещё не ожесточилось сердце, может легко найти это место!
В память о Высоцком
В этот день мы не слышали траурных слов
И прощальный салют автоматов,
Только ночью узнали от наших врагов
То, что умер Высоцкий, ребята.
Он для многих из нас был кумиром дворов,
Не просил за поддержку награды,
Он в любой из газет заслужил добрых слов.
Почему же молчать о нём надо?
Да, на жизнь не накладывал краску и мел,
Резал прямо в лицо правду-матку,
Так показывать песни один он умел…
Вы со мною согласны, ребята?
Его лучшие песни «Маяк» не крутил,
Мы их пели тайком в подворотнях,
Но он всё пережил и за всё заплатил
Комом в горле и болью в аорте!
Так давайте за то, чтобы с нами он был
Не в последний раз,
Выпьем стоя, ребята,
Кто помнит и чтит его песенность!
Аллея соловецких юнг
Я думал, что «аллея юнг» —
Деревья возрастом в полвека,
В честь тех, кто вечно будет юн,
Став настоящим человеком!
А там остановилась жизнь
В землянках, ямах без наката,
Они так и не дождались.
Когда вернутся в них ребята.
Кто на торпедных катерах,
Кто караван беречь в конвое,
Рванули юнги умирать,
Чтобы успеть попасть в герои.
Под реквием прощальный рынд
Вспорхнули бантики, как птицы.
Ушли мальчишки в лабиринт,
И им уже не возвратиться.
А тем, кто выжил в том бою,
Лишь помолчать хватает силы…
Землянки на «аллее юнг» —
Их незарытые могилы!
Глас выпивающего в пустыне
Не из-за тяги к алкоголю
Я напиваюсь допьяна,
А просто вдруг почую волю,
Когда попробую вина.
В себе я преодолеваю
Всю робость, скованность свою,
Душой компании бываю
И песни громче всех пою.
Мне вдоволь хочется наржаться,
Ступив на молодости луг,
А мне кричат: – Опять нажрался?
И за грудки меня берут.
Ну что поделаешь с собою,
Мой организм – заклятый враг,
Ведь от великого – к смешному
Я сделал шаг, не помню как.
И я, как Гамлет, вопрошаю
Пространство быта: – Пить? Не пить?
Не пить – тебя не уважают,
А если пить – то сколько пить?
Где та проклятая граница,
Чтоб разделить в себе навек,
Вот столько выпил – ты напился,
Вот столько выпил – Человек!
Стихотворение о спящей электричке, увиденной мимоходом из окон ночного скорого поезда
Посвящается лошади Маяковского, упавшей на Кузнецком мосту
Спит электричка у вокзала,
Как утомлённый старый змей.
Кто знал бы, как она устала,
От суеты из двери в дверь.
Спит электричка, и ей снится
Стальное кружево дорог,
Снежок на жалюзях-ресницах,
Нахально-бойкий ветерок.
Ах, если б ей чуток взбодриться,
Глотнуть ампер сто пятьдесят,
В Мытищах заново родиться
Лет шестьдесят тому назад…
Настанет утро, снимут шоры
С её угрюмых окон-глаз,
Вонзится в спину бугель-шпоры
Гоня неведомо куда,
И вновь помчится, превозмогая
Склероз омических потерь,
С противным лязгом раздвигая
Автоматическую дверь.
Увы, как схожи судеб блоги:
Одно начало и венец,
Одни мечты, одни тревоги
И, наконец, один конец!
Нам не суметь вокзальной площадью
Сбежать из жизни в дымку грёз.
Быть может, вы немножко лошади,
А я чуть-чуть электровоз!
Песенка, сочинённая под скрип уключин на речке Вуоксе
Где-то каждому дан очаг,
Есть своё ремесло,
Почему же вдруг по ночам
Стало сниться весло?
Ты сжимаешь его в руке,
Как клинок мушкетёр,
Снится, снова ты на реке,
Снится, снова костёр.
А когда в изгибе бедра
Видишь лодки обвод,
Понимаешь, пришла пора
Собираться в поход,
Мчать, как старый конь боевой,
Звук заслышав трубы,
Лететь бабочкой на огонь,
Не уйдя от судьбы.
На штормовки сменив бостон,
Приодевшись в рюкзак,
Для туристского братства он,
Как мундир или флаг,
И в обед снова переев,
Ночью вновь недоспав,
Под уключин гребёшь напев,
Сам себя приковав.
Если крепче любых оков
Тебя держит вода,
Не заменит магнитофон
Соловья никогда,
И не нужно особых клятв
Породненным в пути,
Ты и так расшибиться рад,
Чтобы друга спасти.
Надежда умирает последней
Сам виноват, надежды больше нет,
Найдя её в дорожной обезличке,
До станции «Любовь» купив-таки билет,
Я опоздал к отходу электрички.
Всё кончено, куда теперь спешить,
Ведь я же сам себе создал препоны.
Состав ушёл, успев кусок души,
Билет мой превратить в клочок картона.
Я сберегу его, пусть, душу пепеля,
На донышке её перо любви таится,
До той поры пока, ведь круглая Земля,
По своему перу найдёт меня Жар-птица.
Я подожду, мне ждать – не привыкать,
Вернись ко мне, я азимут оставил,
Когда в твоих глазах, двух карих озерках,
Градинки-льдинки от моей любви растают!
Ностальгия
Весенним днём, осенней непогодой
Впотьмах ложится, с солнышком встаёт
Внебрачный сын торговли и природы —
Цветочный ряд у Знаменских Ворот.
Пускай вокруг дырявят небо краны,
Пусть город метастазами растёт,
Ласкает глаз завидным постоянством
Цветочный ряд у Знаменских ворот.
Когда весь мир покажется унылым,
Когда пустых обид невпроворот,
Помирит и с женой, и с любимым
Цветочный ряд у Знаменских ворот.
А если вдруг забросит на чужбину
Судьбы-индейки странный поворот,
Мы не забудем городок старинный,
Цветочный ряд у Знаменских ворот.