По сути, Маргарет не на что было пожаловаться: Джон, заботливый муж и любящий отец, удовлетворял все ее потребности. Дети были здоровы и хорошо учились в школе. Но ей этого не хватало. Она могла бы уйти однажды утром, проводив Джона и детей, и у нее было бы много времени, чтобы исчезнуть, самостоятельно выбрать наконец, как жить дальше. Увы, чтобы сорвать с себя железный ошейник домохозяйки, требовалось мужество, а его-то у Маргарет и не имелось.
Детские крики проникали сквозь стены. До возвращения домой Джона пройдет как минимум три часа. Она взяла с ночного столика коробку со снотворным и уронила на пол несколько таблеток. Действительно ли Джон и дети в ней нуждаются? Она почти ничего не делает по дому. Ее муж вполне сможет положиться на прислугу. За большую плату та согласится приходить чаще. Он еще молод и привлекателен, сможет снова жениться… Маргарет всего-то и требуется, что проглотить горсть таблеток и запить полным до краев стаканом воды. Все поверят в случайную передозировку. Она налила воды, вытерла слезу со щеки, поднесла к губам крошечные белые таблетки.
– Почему ты плачешь, мама?
Маргарет спрятала правую руку за спину, выронив таблетки на покрывало, посмотрела в темные глаза сына, стоявшего на пороге, и заставила себя улыбнуться.
– Не слушай мамин плач.
20
Шэрон вышла из дверей аэропорта Линдберг-Филд, направилась к стоянке такси и сразу ощутила знакомое чувство, угнетавшее ее при каждом перемещении в Сан-Диего. После предварительного слушания и передачи дела Марку Уолбейну оставалось нанести визит отцу. Она не была у него два месяца, поглощенная работой и заботой о непоседливых дочерях. Предлоги, предлоги… Шэрон боялась этих встреч, наводивших на нее тоску и печаль. В такси, на пути к «Саду смоковниц» – слишком красивое название для дома престарелых – у нее вспотели ладони.
Шэрон удивило, что движение было свободным. Обычно она навещала отца по субботам, но ближайшие уик-энды будут заняты делами по дому и походами в гости.
Машина остановилась у ограды широкого строения, где находился пансионат. Соренсен расплатилась с водителем и вышла. Вдохнув запах эфира, предпочла лестницу лифту, чтобы не слышать унылого бормотания стариков. В коридоре четвертого этажа маячили движущиеся силуэты, застывшие на границе между жизнью и смертью. Сделав глубокий вдох, Шэрон открыла дверь.
– Здравствуй, папа, – веселым голосом произнесла она.
Сидевший в полумраке отец смотрел через очки на темный экран телевизора.
– Папа… – повторила Шэрон, положив ладонь на сухую руку старика.
Он встретился со взглядом ореховых глаз дочери, и его лицо наконец осветила улыбка.
– Мэгги! Как я рад!
– Папа… Это я, Шэрон.
Отец часто путал ее с матерью, как будто воспоминания о жене преобладали над всеми остальными.
– Шэрон, ну конечно! Это ты… Как поживаешь?
Шэрон сомневалась, что ему действительно есть до нее дело. Произнесенные слова выдала часть мозга, все еще сопротивляющаяся забвению.
– В Сакраменто все в полном порядке.
– Вот и хорошо. Нет ничего важнее здоровья.
– Папа, есть вещи, о которых ты мне никогда не рассказывал. Давай поговорим о моих сестрах – Мэри и Джулии.
Старик насупился, пригладил дрожащей рукой редкие седые волосы.
– Это такая старая история…
– Почему ты молчал о них?
– Я считал, мы пришли к согласию, Мэгги. Теперь важна только Шэрон.
Шэрон решила подыграть отцу.
– Не думаешь, что ей следует знать?
– Я желаю счастья нашей дочери; надеюсь, ты в этом не сомневаешься, Мэгги?
– А как же Том?
Лицо старика сделалось изумленным.
– Забудь о Томе, Мэгги. Он мертв. Так гораздо лучше для всех, – заключил он категоричным тоном.
– Том не погиб, когда горела больница «Миттертон».
Старик не ответил. Его взгляд затуманился.
– Папа! – Шэрон крепко сжала пальцы отца, чтобы не дать ему замкнуться, но она уже потеряла его. На сегодня все кончено. Он ее не видит и не слышит.
…Она не обратила внимания на первые признаки болезни. Отец начал забывать мелкие детали, реагируя на это печальным смешком. Ситуация ухудшалась медленно, но в конце концов доктор Ховард согласился сделать ряд анализов и тестов: после компьютерной томографии диагноз подтвердился. Позже Шэрон пришлось смириться с мыслью о специализированном заведении, и она выбрала «Сад смоковниц», находившийся близко от Сан-Диего, где обитало много знакомых ей людей. Отца регулярно навещали его бывшие соседи и старые друзья, которых он больше не узнавал.
Шэрон смотрела на изношенное лицо отца и твердила про себя: «Это несправедливо!» Она всегда была очень привязана к этому человеку, он заботился о ней, внушал веру в жизнь, а сейчас так унижен и несчастен! Вместе они сумели справиться с горем после внезапной смерти матери. Октябрьским вечером 1997 года Шэрон нашла ее, вернувшись домой из колледжа. Бездыханная Маргарет лежала на ковре в своей комнате. Шэрон сразу вызвала отца, он приехал, но смог лишь констатировать смерть от сердечного приступа. Крепко прижал дочь к себе и сказал: «Маме не было больно…» Шэрон грустила, но горевала не слишком сильно – и теперь корила себя за это, ведь мать спасла ее от убийственного безумия брата. Ей следовало оплакивать такую потерю.
Потом были многолюдные похороны. Пришли коллеги и знакомые отца. Как только гроб опустили в могилу и засыпали землей, все вернулись в дом, и Шэрон с подносом птифуров в руках лавировала между приглашенными; те с удовольствием угощались, не обращая на девушку никакого внимания – наверное, принимали за нанятую официантку. Все – за исключением мужчины лет сорока с глазами цвета океанской воды. «Ты ведь Шэрон?» Она кивнула. «Я очень тебе сочувствую. Ты, должно быть, скучаешь по маме. Я близко ее знал…»
Отец подозвал Шэрон – ее поднос опустел, – а когда она вернулась, незнакомец уже исчез. Похоже, с ним общалась только мама. Неужели он был ее любовником? Что за абсурдная мысль! Чувство, которое питали друг к другу ее родители, было всепоглощающим и исключало вмешательство третьего лица. Шэрон и сама порой чувствовала себя лишней.
Папа не стал начинать новую жизнь и всецело посвятил себя заботам о дочери… Если Лиам, не дай бог, умрет, сумеет ли она прожить четверть века без любви другого мужчины? Шэрон прогнала мрачные мысли. Сейчас иное время. Отец безумно любил свою Мэгги, до чувства такой силы трудно дотянуться. Он даже поморщился, услышав, какие имена она выбрала для близняшек. Выбрала… Они прятались в подсознании! Почему он тогда не поговорил с ней начистоту?
Шэрон мало что помнила о матери, и ее это не угнетало: она всегда считала, что та не слишком ее любила.
Фотоальбом, который отец держал в ящике прикроватной тумбочки, отражал жизнь семьи из трех человек в солнечной Флориде. Листая его, Шэрон жалела, что не задавала вопросов о существовании Ховардов, начавшемся, когда ей исполнилось четыре года. В альбоме не было ни одного более раннего снимка. А она никогда не задавалась вопросом почему.
Шэрон вспомнила слова Питера Мэтьюза, то есть Тома Ховарда: «Жизнь – всего лишь череда моментальных снимков, отражающих ключевые моменты. Остальные фотографии – бледная иллюзия реальности».
Что осталось от матери Шэрон? Портрет новобрачных на буфете в гостиной их дома в Майами? Фотография с первой дочерью на руках? Фотография всей семьи в местной газете? Трагедия того самого Рождества? Меланхолия во взгляде, которую уловил объектив жарким летним днем под небом Флориды? А кто сказал, что все значительные моменты жизни – счастливые?
Мысли Шэрон путались, комната постепенно заполнялась темнотой.
– Здравствуйте, Ричард. Вы что-то припозднились сегодня…
Шэрон взглянула на силуэт в прямоугольнике открывшейся двери.
– Зажгите свет, пожалуйста. Я не заметила, как стемнело.
– Прошу прощения! – Медсестра нажала на клавишу, и бледный свет озарил обставленную со вкусом комнату. – Я обозналась. Думала, это друг вашего отца. Вы ведь обычно приезжаете по субботам…
– Да, я… У меня отпуск. О каком друге вы говорите?
– О Ричарде, конечно! Извините, фамилии не помню.
Ричард… Это имя ничего не говорило Шэрон, никого из ее знакомых так не звали.
– Как выглядит этот Ричард?
– Ну, он ровесник вашего отца…
– Думаете, они давно знакомы?
– Конечно! Он сказал, что они встретились в Миннесоте, в семидесятых, а потом, если я правильно поняла, потеряли друг друга из виду.
Миннесота. Дулут.
– Он часто здесь бывает?
– Не реже раза в неделю.
– Когда увидите Ричарда в следующий раз, попросите его позвонить мне, если не трудно.
Шэрон вырвала листок из блокнота и записала свою фамилию и номер телефона. Она сознательно назвалась девичьей фамилией. Женщина пообещала выполнить просьбу.
Выйдя на улицу, Шэрон закрыла глаза, с наслаждением вдохнула нежные ароматы магнолий и пионов, сунула руку в сумку, пытаясь нашарить мобильник, и в этот момент рядом с ней остановилась роскошная белая машина.
– Карета подана! – торжественно объявил водитель в опущенное окно.
– Лиам!
…Они прошли тенистым парком, и Шэрон коротко рассказала о встрече с отцом. Главной задачей Лиама было защитить жену, но никого нельзя уберечь от глубинных страхов. Ночные кошмары – свидетельство подавленных страхов.
– Теперь, когда я знаю правду, должна была бы вспомнить мою жизнь до того ужасного дня. Сестер, счастливую маму… Но по-прежнему натыкаюсь на пустоту.
– Я понимаю, ты жаждешь вспомнить детство. Возможно, тебе необходима помощь…
Шэрон напряглась. Психиатр? Она никогда не понимала, зачем люди, стремясь решить свои проблемы, откровенничают с незнакомым человеком. В этом есть нечто неприличное. Она махнула рукой, отвергая предложение мужа.
– Тебе нужен катализатор, чтобы разблокировать память. Помощь профессионала ускорит дело.