Город за окном автомобиля мелькал, как одна длинная световая дорожка, голос Леонидаса звучал негромко, но с обычными властными нотками, и каждое слово отдавалось у Сьюсан не только в ушах, но и во всем теле.
Наверное, дело в том, что она очень устала. И еще чувствует себя неуютно, неловко. Может, это от платья непривычного цвета?
Нет. Платье ни при чем.
Платье насыщенного зеленого оттенка очень ей шло, и она думала о том, что Леонидас выбрал такое платье, зная, что оно ей к лицу.
Наверное, ее изматывает неопределенность. Одной ногой она в мире Бетанкуров, из которого собирается убежать как можно скорее. Недели с тех пор, как они с Леонидасом заключили договор, тянулись медленно, и жить делалось все тяжелее с каждым днем. Столько лет она изображала вдову Бетанкур, и, наверное, не трудно было бы хоть недолго сыграть роль жены Бетанкура. Но почему-то последний месяц оказался более трудным, чем то, что она переживала до сих пор.
Город за стеклом автомобиля то пропадал в тени, то снова сверкал огнями.
«Когда нет выхода, нет выбора, то легче просто делать то, что ты должен делать», — уговаривала она себя.
Головная боль усугубилась. Если бы только лечь и заснуть… Хотя когда ей удавалось уснуть, утром она все равно никогда не просыпалась отдохнувшей. Тяжесть она ощущала постоянно, словно ее давил груз.
Может, у нее аллергия на Леонидаса? Симптомы совпадали: она задыхалась, краснела, в теле зуд.
Будь это действительно аллергия, она приняла бы антигистаминный препарат, и все закончилось бы. А лечения против Леонидаса нет — он распространяет вокруг себя такие флюиды, как… другие мужчины парфюм.
Она хочет только одного — закончить общение с ним навсегда.
Всю жизнь ее готовили к браку с таким, как Леонидас. Затем так называемая замужняя жизнь — жестокая и безжалостная. Сьюсан и не знала, что значит жить собственной жизнью.
Никто никогда не спросил ее, чего же хочет она сама. Наверное, хорошо, что не спрашивали, потому что она понятия не имела. Грустно и обидно.
— У тебя опять усталый вид, — произнес Леонидас.
Сьюсан не заметила, что он закончил телефонный разговор. Она отвернулась от залитого дождем окна, от сверкающих огней Парижа и придала лицу приветливое выражение… или хотя бы вежливое.
— Я не устала. — Сьюсан охватило беспокойство от его пристального и задумчивого взгляда. — Мне просто надоела эта бесконечная игра.
Он поднял брови, и в глубине темных глаз промелькнуло что-то непонятное, но когда он заговорил, то голос прозвучал ровно:
— Сожалею, что мое присутствие настолько тебя угнетает.
— Ты попросил меня помочь тебе, и я согласилась, — натянуто напомнила ему Сьюсан. — Я могла бы положить конец нашему договору в любое время, а помнишь ли ты имена всех помощников в малазийском отделении или нет, меня никоим образом не касается.
Леонидаса ее слова явно не задели. Да и когда его задевали чьи-либо слова? Он мог не помнить многих людей, кто разговаривал с ним в течение дня, но точно помнил, что за все отвечает он. И управляет всем. Ее раздражало, что она позволила ему управлять и ею тоже. А она могла ведь взять и уйти.
Почему она не ушла?
— Позволь тебя заверить, что эта пытка скоро закончится, — сказал он, и его тон ее насторожил.
Но обсуждать с ним это у нее не было сил — голова очень болела. Сьюсан ничего не сказала и потерла виски.
— Если у тебя будут продолжаться головные боли, то следует обратиться к врачу, — пробормотал Леонидас. Если это и сочувствие, то оно прозвучало как приказ.
— Я без врача знаю, что дело в стрессе. Все, что мне нужно, чтобы оправиться от стресса, — это уединенное место. Подальше от интриг «Бетанкур корпорейшн».
Леонидас, как ни странно, не съязвил, а молча взял ее руку в свою. Сьюсан хотела отдернуть руку, потому что даже от такого легкого прикосновения ее охватило волнение.
Словно они снова лежат, обнаженные, в объятиях друг друга. Словно он сжимает ее и вонзается ей внутрь.
И еще ее волновало и смущало то, что она не чувствовала к нему ненависти или отвращения. И равнодушия она тоже не чувствовала. Наоборот — он ее околдовал. Она ощутила это колдовство в постели, когда он был Графом. И теперь ощущала, когда он брал ее за локоть, идя с ней по холлу или через толпу репортеров; когда касался ее поясницы, пропуская ее вперед; когда помогал войти или выйти из машины. И не важно, что это просто старомодная, врожденная вежливость. Тем не менее каждый раз Сьюсан бросало в жар, ее словно озаряло ярким светом. Тепло разрасталось, разливалось по телу, грудь набухала, кровь тяжело текла по жилам. Томление росло, обвивало тело, стекало горячей спиралью в низ живота.
Сьюсан утешала себя тем, что Леонидас не знает о ее состоянии, о глубине ее слабости. Ведь она так старательно это скрывает. А скоро она окажется очень далеко от него, и можно будет расслабиться.
Огни центральных улиц Парижа мелькали за окном. Голова Леонидаса склонилась к ней, он держал ее руку в своей, а в душе зрел вопрос: что, если он знает, что притягивает ее к себе?
Он нажал пальцами ей на ладонь.
— Что ты делаешь?
— Меня научили, как надо массировать определенные точки, чтобы облегчить головную боль, — объяснил Леонидас.
Он сказал это бесстрастным голосом, как мог сказать врач. Но потом поймал ее взгляд, и твердые губы чуть заметно дрогнули в улыбке, а сердце Сьюсан сделало кульбит.
Через несколько минут боль в висках чудесным образом уменьшилась.
— Твоя семья научила тебя более полезным вещам, чем моя, — не подумав, сказала она. — Моя мать верит в необходимость страданий.
— А мой отец получал удовольствие от боли других, — сухо произнес Леонидас. Он взял ее другую руку и стал нажимать на ладонь. Боль прошла почти мгновенно. — Особенно ему нравилось причинять боль мне, и он говорил это каждый раз, когда бил меня, а делал он это регулярно, пока мне не исполнилось шестнадцать. Тогда он переключился на психологическое давление. Мою мать ты знаешь. Единственная боль, известная Аполлонии Бетанкур, бывает у нее по утрам после выпитого накануне спиртного.
— Я была рада, что меня отдали в закрытую школу в Швейцарии еще совсем маленькой девочкой, — тихо произнесла Сьюсан. — Хотя мне было очень одиноко, но, думаю, это лучше, чем жить с родителями.
— Я бы тоже хотел, чтобы меня отсылали из дома почаще, но, видишь ли, на следующего наследника Бетанкуров возлагалось слишком много надежд, а как же их вбивать в меня, если я отсутствую.
Леонидас отпустил ее руку. Он выглядел неприступным, недосягаемым… как скала, а ей хотелось… его утешить. Хотелось проявить заботу. Сделать что-нибудь, лишь бы ослабить тиски, в которых они оба, как ей казалось, находились.
Но она не осмелилась и пальцем его коснуться.
— Головная боль прошла, — сказала она. — Спасибо. У тебя здорово получается. Уж не знаю, где ты этому научился.
— Польза от жизни в изоляции на высокой горе. Никто не мог побежать в ближайшую аптеку, чтобы купить таблетки каждый раз, когда что-нибудь заболит. Мы там освоили собственные методы.
— Я-то думала, что ты излечивал силой своей божественности.
Леонидас усмехнулся:
— Вероятно, как бог я всех разочаровал.
Автомобиль подъехал к входу в шикарный «Бетанкур-отель». Сейчас она ощутит у себя на спине поддерживающую руку Леонидаса. Хватит ли у нее душевных сил сохранять хладнокровие? Она едва смогла встать и идти, преодолевая дрожь в коленях.
У входа в отель их ослепили вспышки фотокамер, папарацци выкрикивали их имена. Они вошли в вестибюль, сияющий золотом, мрамором и ониксом, и Леонидас заметил:
— У тебя безрадостный вид, но, учитывая перспективу вечера с моей семьей, вполне подходящий.
Они шли по сверкающим коридорам, кивая европейской элите, собравшейся на гала-прием.
Сьюсан усмехнулась:
— С твоей семьей я справлюсь. Меня беспокоит моя семья.
— Я плохо помню нашу свадьбу, — сказал он и посмотрел на нее взглядом, который лишал ее самообладания. Самообладанием она оборонялась, как мечом. Сегодня она явно лишилась своего оружия.
— Не думаю, что дело в потере памяти, — тихо ответила она. — Тебе просто было это безразлично.
— Да, мне было все равно, — согласился он. — Но теперь я вспомнил. И твою мать тоже.
— Она гордится тем, что запоминающаяся особа, но зря себе льстит, потому что она — самая известная мегера в Европе.
Сьюсан сказала это в шутку, но слова повисли в воздухе, и шутки не получилось.
Рука Леонидаса, лежащая у нее на спине, скользнула вниз, потом вверх. И при этом он не сводил с нее глаз. Неужели он представляет, что это такое — воспитываться в холодной обстановке пансиона, знать, что родителям она нужна исключительно как ставка в их амбициозных планах? Представляет, что такое не иметь семьи в обычном, нормальном смысле? И всегда быть совершенно одинокой.
«До сих пор было так, но не сейчас», — прошептал ей внутренний голос.
Господи, о чем она думает? Нет! И сейчас у нее ничего нет. Леонидас не только Бетанкур, он худший из них. Он олицетворяет то, к чему приводят алчность и непомерные амбиции, вжившиеся в плоть и кровь поколений аристократов — к полному отсутствию благородства. Если невероятно богатые семьи решили бы создать аватара, то Леонидас стал бы идеальным выбором для Бетанкуров. Жесткий, беспощадный и губительный.
И теперь он восстал из мертвых, словно ему было необходимо добавить себе мистицизма.
Она много раз повторяла это, но… стоило ему дотронуться до нее, как она забывала о своих суждениях о нем.
— Готова? — тихо спросил он у дверей зала. От тембра его голоса, низкого, чувственного, у нее зачастил пульс. А взгляд? Сьюсан растворилась в его взгляде.
— Готова, — ответила она. Теплое томление разливалось внутри, и ничем этого не унять. Она, видно, обречена испытывать это с того момента, как поднялась на богом забытую гору в Айдахо и потребовала встречи с человеком, которого жители селения называли Графом.