— Результат ты можешь получить очень не скоро, — тихо заметила она, придвинувшись к нему поближе и просунув ноги между его ног. — Если вообще получишь.
У него вырвался смех, но смех был скорее предостерегающий, чем шутливый.
— Быстрее, чем тебе представляется, малышка. Это неизбежно. Так что тебе лучше смириться уже сейчас.
— Меня ты не сможешь покорить, — ответила она, и голос у нее не дрогнул. — Разве ты не понимаешь? Когда удерживаешь кого-то против воли, то можешь упорствовать в своем намерении, но никогда не покоришь.
Она прижалась к нему еще ближе, потому что это то, чего она хочет. Она слишком околдована им, и сердце у нее замирает, когда он около нее. И она уступит велению сердца.
По собственному желанию она вспыхнет и обожжется в роковом пламени, и это будет продолжаться, пока он не устанет от нее и от их любовной игры. А это произойдет — она знает.
Сьюсан прижалась к нему в темноте и скрепила свое гибельное решение единственной печатью.
Поцелуем.
Глава 11
Леонидас, убрав мобильный телефон в карман, направился к бассейну во внутреннем дворике.
— Судя по твоему виду, клетка делается все более уютной с каждым днем, — сказал он, глядя на Сьюсан.
Она сидела в шезлонге, набросив поверх платья широкую шаль и выставив голые ноги, грелась на солнце и читала книгу. Светлые волосы были убраны в привычный узел на затылке. Выглядела она… потрясающе. Вообще-то она всегда так выглядела.
Можно ли желать ее еще сильнее? Леонидас спрашивал себя об этом каждый день. И каждую ночь.
— Уютно или нет, но клетка остается клеткой, — ответила она почти шутливо, словно все, что с ними происходит, — это шутка, розыгрыш.
Но Леонидасу было не до шуток. Он все еще был вне себя от гнева после последнего телефонного разговора, но при виде жены ему стало чуть легче. Глядя на нее, он подумал о том, что не важно, кто действовал против него и почему, раз именно она спасла его.
Она — вот что важно для него. Сьюсан и ребенок, которого она носит. Только это имеет смысл. Он найдет способ вернуть тот лучистый свет, который замечал в ней лишь иногда, обычно когда они лежали, обнаженные, в объятиях друг друга. Он, черт его подери, даст ей счастье. Он ведь всегда добивался успеха в том, чем занимался. И с ней тоже добьется.
Сьюсан хотела сохранить в себе часть, не затронутую им, но он не может с этим мириться. Он переждет, преодолеет ее упрямство, хотя ему все труднее и труднее выносить сопротивление Сьюсан.
Ему нравилось, что прекратилась игра в отдельные постели. Она перестала уходить от него в гостевую спальню каждую ночь. Теперь всю ночь она спит в его комнате. Она перестала демонстрировать ледяное молчание и закипающий гнев.
И она отдавалась ему с таким жаром и жадностью, которые могли бы полностью умиротворить его.
— Я твой муж, а ты моя жена, — сказал он ей в ту первую ночь, когда она не убежала от него после того, как довел ее до полного изнеможения. Он отнес Сьюсан в туалетную комнату, опустил в огромных размеров ванну в проеме арочного окна, из которого было видно море. — И я совершенно не намерен впредь пробираться по холодному коридору к собственной жене, когда хочу ее видеть. Я не сторонник раздельных постелей и против всего того, что нам с тобой мешает, даже чертовой ночной рубашки. Надеюсь, мы наконец-то в этом едины.
— По-моему, ты не представляешь себе, что такое брак, — ответила Сьюсан, погрузившись в горячую воду. Ее клонило ко сну после любовных удовольствий, но она посмотрела на него таким взглядом, словно еще не насытилась. Леонидас залез в ванну и улегся, прижав ее спиной к своей груди. — Что ты можешь знать и помнить о браке? А я помню все о тех четырех годах.
— Я сделаю так, что мы оба будем помнить вот эту часть нашего брака, — прошептал он ей на ухо, водя зубами по тонкой мочке. — Будем помнить очень отчетливо.
Семь недель Сьюсан заботилась о нем, заполняя провалы в его памяти. После общения с ее родителями Леонидас старался своей заботой восполнить в ее жизни то, чего она от них не получила. Он снимал ей головную боль. Он следил за ее питанием, за ее здоровьем.
Леонидас никогда ни о ком не заботился в прямом смысле, но о Сьюсан он заботился.
А она благодаря ему узнала, что такое секс. До этого она наивно полагала, что секс — это та единственная физическая близость, которая случилась у них с Леонидасом в далеком горном поселке. Он научил ее множеству способов постичь науку любви. Она научилась доставлять ему наслаждение языком, садилась поверх него, чтобы управлять им.
— Ты уже давно не жалуешься на головную боль, — сказал Леонидас, подойдя к шезлонгу, где сидела Сьюсан.
Она отложила книгу, сдвинула солнцезащитные очки на лоб и, прищурившись, посмотрела на него.
— Что-то случилось? — спросила она.
Отвечать на этот вопрос Леонидасу не хотелось. Как и признать ее проницательность.
— Вероятно, с худшим покончено, — сказал он.
Сьюсан встала, натянула на себя шаль и слегка склонила голову набок.
— Так что же произошло?
— Какое это имеет значение для тебя? — вырвалось у него. — Ты же продолжаешь повторять, что я никогда не завоюю тебя полностью.
Взрыва негодования от нее не последовало. Она долго стояла и глядела на него, потом протянула руку и дотронулась до его руки.
— У тебя есть то, что ты имеешь, Леонидас, — тихо произнесла она. — Возможно, этого достаточно.
Эти слова вонзились ему в душу. Он подумает об этом позже. Позже разберется в себе.
— Это оказалась моя мать, — хрипло произнес он, сдерживая гнев. Он очень боялся, что за гневом прячется обида и горе маленького мальчика, который до сих пор, несмотря на прожитые годы и горькие уроки, хочет, чтобы Аполлония была настоящей матерью. — Именно она стоит за этой аварией.
Сьюсан сдвинула брови, но ничего не сказала. Она куталась в шаль и не сводила с него взгляда.
— Я не переставал выяснять причины крушения. Твои детективы привели тебя ко мне, но я хотел узнать больше. Потому что, разумеется, если кто-то пытался убить меня один раз, то почему бы не сделать это снова.
— Возможностей очень много, — пробормотала она, — и они ведут к определенному кругу людей.
Леонидас усмехнулся.
— Да. Особенно греет душу, когда узнаешь, насколько меня ненавидят родные люди.
— Леонидас, это не ненависть, — с жаром запротестовала она. — Они тебя не знают. Они — мелкие, жадные людишки, стремящиеся к наживе и власти. Они жертвы своей же алчности, они вечно ищут виновного, если не получают чего-либо. То, что они тебя ненавидят, не говорит ни о чем, ну, возможно, лишь о том, что ты намного лучше их.
— Смотри, малышка, — оборвал он ее, — как бы я после твоих слов в результате тебя не завоевал.
Она отвернулась, но он успел заметить ее улыбку.
— Правда в том, что твоя мать — самая страшная из них, — сказала Сьюсан. — Прости. Я не собиралась проявлять непочтительность.
У Леонидаса вырвался смешок.
— Я все еще отказываюсь верить, что это могла быть она. Я не хочу в это верить. Вот родственники… да, их подозревать имело смысл. Для интриг они отлично умеют сплачиваться. Так почему было не затеять самую что ни на есть большую интригу? — Он покачал головой. — Они не хотят за что-то отвечать. Ответственность — вот чего они не выносят. Они просто хотят денег. Денег, статуса и власти. Они хотят, чтобы власть сама плыла к ним в руки. Хотят власти, не прилагая никаких усилий.
— Ты уверен, что это твоя мать? — спросила она.
— Детективы пришли к такому заключению несколько недель назад, — с горечью ответил он. С большей горечью, чем хотел показать. — Но я отказывался это признать.
— У них есть неопровержимые доказательства?
— До сих пор не было, а сейчас есть.
Они смотрели друг на друга, стоя под ярким солнцем греческого острова, не в силах ничего сказать перед лицом ужасной правды.
Леонидас подумал, что он никогда не одолеет эту женщину, но она так глубоко вошла ему в душу, что он не мог дышать. И это происходит помимо его желания.
— Как мне реагировать на то, что она оказалась намного хуже, чем я предполагал? — выдавил из себя Леонидас эти слова, потому что лучше уж их произнести. — Она начисто лишена материнского инстинкта… Все одно к одному. Нет ничего удивительного в этой новости. — Леонидас покачал головой. — И все же…
— И все же… — эхом вторила ему Сьюсан. Она протянула руку, положила ему на грудь и долго держала. — Что ты будешь делать?
— Что я могу? — Он словно потерял способность защититься своей обычной твердостью, непробиваемостью. И в этом виновата женщина, которая стоит здесь. Она прижала к его груди руку, а ее ладонь — талисман для него. Он знал, что это она причина того, что его душа окончательно не очерствела.
У него есть Сьюсан. И он вдруг ощутил уверенность в чем-то важном для себя. До сего момента он считал, что не способен на глубину переживаний, что ничего не знает о любви. Совсем ничего. Никогда не знал и сомневался, что когда-нибудь узнает. А теперь…
— Я не могу привлечь мать к ответственности, — сказал он, с трудом сохраняя хладнокровие. — Я не хочу чрезмерного внимания к аварии с самолетом и еще меньше к тому, что случилось потом. Отдать ее под суд? Это было бы всего лишь мимолетное удовлетворение и повредило бы компании, вызвало бы излишние вопросы. Зачем создавать еще проблемы? Их и так достаточно. — Леонидас старался держать себя в руках. — Она забрала четыре года моей жизни. Хватит.
Глаза Сьюсан сверкнули.
— Я восхищаюсь твоей практичностью. Но я хочу, чтобы она расплатилась, пусть ты этого и не хочешь.
Леонидас знал, что запомнит этот момент навсегда. Рука Сьюсан лежала у него на груди, голубые глаза полны огня — вот она, его защитница. На душе никогда не было так светло. Он не верил, что такое бывает.
— Заставить ее расплатиться — это просто, — ответил он, не справившись с хрипотой в голосе. — Ее заботит только одна вещь — деньги. Лишить ее этого — подобно высылке в лагерь в Сибирь. — Он пожал плечами. — Я урежу ей содержание, закрою доступ ко всем денежным средствам, и уже через неделю она будет тише воды ниже травы.