Сильная рука ухватил Егора за лоб и прижала его затылок к спинке кресла.
Горин забился, тщетно пытаясь высвободиться.
– Отпустите меня, негодяи! – закричал он.
Но голос его был заглушен молитвами, которые принялся выкрикивать предводитель крестоносцев.
Егор увидел, как на него наплыл глазок видеокамеры, запечатлевая все тонкости предстоящей казни.
«Как глупо, – подумал Горин, – как глупо!»
Он почувствовал, как к его шее приставили колючее острие ножа. Голос гиганта зазвучал особенно громко и торжественно, наполняя своды камеры сплошным гулом.
«Ничего не успел, – обожгла Егора последняя мысль. – Теперь уже поздно…»
Он закрыл глаза, чувствуя, как по щекам его струятся некстати полившиеся слезы. Но плакал он не от страха, нет. Чудовищное разочарование сломило его. Столько лет борьбы – и все впустую. Зачем он так упорно работал, так яростно доказывал себе и миру, что имеет право на то, чтобы этот мир к нему прислушался? Он умрет от рук людей, чьих лиц он даже не видел, умрет, не достигнув и сотой доли того, о чем мечтал. Лучшие его страницы исчезнут вместе с ним, а вместе с ними исчезнет шанс на оказание помощи всем несчастным, заблуждающимся и так горячо любимым им людям. И никогда, никогда не узнает он, кем были его родители.
– Аминь! – провозгласил гигант.
– Нет! – отчаянно выкрикнул Егор.
Но дюжие руки держали его слишком крепко.
Заведенными под лоб глазами он увидел два черных колпака над собой и зажмурился в ужасе и отвращении.
И в этот миг наступившая тишина разорвалась с оглушительным грохотом.
Державшие Егора руки разжались, и что-то со звоном покатилось по полу.
В глазах Горина все расплывалось, но он сумел разобрать, что в помещение ворвались два человека в черных кожанках и палят во все стороны из пистолетов.
Двое сторожей Егора уже валялись на полу в лужах крови. Дергаясь от попадавших в него пуль, гигант отлетел к стене и тяжело осел на пол. Оператор, отбросив камеру, юркнул было за кресло, но тут же со стоном повалился на одного из сторожей.
Егору казалось, что он видит сон. Он внезапно утратил слух, точно все происходило под водой.
К нему шагнул приземистый, необычайно широкоплечий человек с седым ежиком волос на голове, о чем-то спросил.
– Что? – проговорил Горин, не слыша своего голоса.
– Вы в порядке? – скорее не услышал, а догадался он.
– Да, – кивнул Егор, боясь, что сейчас потеряет сознание.
Седой ощупал наручники.
– Витя, браслеты! – крикнул он.
Второй из стрелявших подбежал к ним, доставая из кармана ключи.
Через несколько секунд наручники были сняты с рук Егора, его подхватили под мышки и поставили на ноги.
– Надо уходить, – сказал ему на ухо седой.
Егор кивнул, не имея сил говорить. Все случилось так скоро, что он еще не успел прийти в себя.
А от него уже требовали каких-то новых немедленных действий.
– Витя, помоги ему, – приказал седой.
Витя, атлетически сложенный парень, ничего не говоря, вскинул руку Егора себе на плечо и потащил его вслед за своим командиром к дверям. На ходу Егор переступил через вытянутые ноги гиганта, обутые в грубые солдатские ботинки. Но на то, чтобы обернуться, времени уже не было.
Увлекаемый своими спасителями, он шел сначала длинным коридором, затем поднялся по лестнице вверх и оказался в каком-то заброшенном фабричном цеху. Сломанные, запыленные станки громоздились вокруг, освещаемые падающим сквозь разбитые окна светом далекого фонаря. Егор потерял всякую ориентацию в пространстве, голова у него кружилась, в ушах отдавались звуки выстрелов, и стояли перед глазами разбросанные, как утюги, огромные ноги гиганта. Четыре смерти, последовавшие одна за другой на его глазах, поразили его больше, чем возможность собственной гибели. Все, что до этого напоминало какой-то нелепый сон, оказалось вдруг чудовищной реальностью, которую он никак не мог предугадать. И страшнее всего было то, что он стал участником событий, происходящих в этой реальности. Он ощущал под своей рукой железное плечо и бугристую спину увлекающего его за собой Вити, слышал твердые шаги седого, идущего впереди, чувствовал запах пороха, забившего, казалось, ему ноздри до самой гортани, и понимал, что это уже стало частью его жизни, хотел он того или нет.
Они молча пробрались через цех и вышли наружу, где Егор увидел широкий, захламленный двор. Посреди двора стоял черный микроавтобус, посверкивая чисто вымытыми боками и стеклами.
Егор думал, что они сейчас сядут в микроавтобус, но седой проследовал мимо.
– Куда мы? – спросил Егор Витю.
– Тихо, – отозвался тот.
От его отрывистого шепота веяло новыми страхами, и Егор подумал, что, возможно, он рано уверовал в свое избавление.
– Я пойду сам, – сказал он, опасаясь, что Витя не отпустит его, превратившись, таким образом, из спасителя в конвоира.
Однако тот снял с плеча его руку и пошел рядом, лишь искоса поглядывая на своего подопечного.
Егор почувствовал себя увереннее.
– Это их машина? – спросил он, испытывая острое желание поговорить вопреки явному неодобрению со стороны Вити и оглянувшегося на них седого.
– Да, – односложно отозвался Витя.
– Разве ее не надо поджечь? – не унимался Горин.
– Не надо, – последовал ответ.
Егор решил, что, вероятно, в поджоге нет смысла. Пылающая в ночи машина даже за фабричными воротами привлечет внимание, и скоро сюда явится наряд милиции, а за ним и розыскная бригада. Дальнейшие поиски приведут к обнаружению четырех трупов в подвале, после чего будет объявлен план-перехват и, как следствие, тихий побег с места преступления – а именно так следовало трактовать место несостоявшейся казни Егора – может окончиться неудачей.
Все это за неимением собеседника Егор говорил сам себе, поскольку не мог удержаться от того, чтобы не облекать в слова то, что с ним происходило. Тут сказывалась и профессиональная привычка, и выброс адреналина, и желание хоть как-то упорядочить события, которые никак не должны были случиться в его тихой, размеренной жизни.
А тем временем они выбрались за пределы фабрики и подошли к стоящему в тени кустарника джипу марки «Тойота».
– Садитесь, – сказал седой, распахивая задние двери.
Егор заколебался, глядя на темный проем, несущий ему новые испытания, по сравнению с которыми, возможно, все, что с ним произошло до этого, окажется детским утренником.
– Но я даже не знаю, кто вы, – заметил он.
Прищуренный взгляд седого блеснул в свете луны желтым, как у волка, зрачком.
– Хотите, – сказал он ровным, почти без интонаций голосом, – оставайтесь.
Он отвернулся, открыл переднюю дверь и сел за руль.
Витя молча занял место рядом с ним.
Егор остался стоять один перед распахнутой дверью. Мозг его лихорадочно работал.
Итак, ему дали право выбора. Никто не принуждал его к тому, чтобы он сел в машину. Напротив, он был предоставлен самому себе и сам мог решать, как ему поступить дальше.
Он мог захлопнуть дверцу и уйти. Вряд ли эти люди стали бы его задерживать. В их действиях по отношению к себе Горин не усмотрел ничего, что намекало бы на желание подчинить его или силой склонить к принятию какого-либо решения. И, стало быть, задерживать они его, надумай он уйти, не станут. Он волен сесть в любую пробегающую в двух сотнях метров отсюда машину и поехать домой. Или в аэропорт, или куда угодно.
Но в том-то и дело, что садиться в первую попавшуюся машину Егор не хотел. Не то, чтобы он боялся. После того как он своими глазами видел гибель людей, которые едва не перерезали ему горло, он мог быть уверен, что повторного захвата в эту ночь не произойдет. Ибо вряд ли крестоносцы располагали силами, способными расставить посты по всему городу, включая и те заброшенные уголки, в одном из которых Егор сейчас находился.
И все же риск попасть в руки неким радикальным сектантам, желающим его смерти и обвиняющим его ни много ни мало в колдовстве, оставался. Кто знает, до какой степени они заинтересованы в его показательной казни. Для чего-то ведь они снимали все на видеокамеру. А сейчас они узнают о гибели своих товарищей и двинут против него все свои силы, поскольку подобные люди полумер не признают. И что тогда? Бояться вылезти на свет божий? До скончания дней обречь себя на сидение в четырех стенах, под усиленной охраной, что для Егора, превыше всего на свете ценящего свободу передвижения, равно как и свободу вообще, было равносильно погребению заживо?
Все что угодно, только не это.
Тогда что?
Выбор невелик. Чтобы выяснить, кто за ним охотится, откуда явились седой и Витя, какую помощь они смогут оказать – ибо понятно, что кое на что они способны, – Егор должен сесть в машину и довериться им.
Но все-таки он колебался. В голове вертелись мысли о знакомом генерале, о могуществе прессы, о дальних островах, о том, что все случившееся – некое одно большое недоразумение, об оставленной в самый разгар работы книге, о Жанне, которая, возможно, смогла бы пролить свет на происходящее, встреться он с ней еще раз, и Егор медлил, не решаясь сделать шаг, который от него терпеливо ждали его спасители.
Терзаемый сомнениями Горин вдохнул свежий и чистый воздух и, глядя на усыпанное звездами небо, взялся было за дверцу, собираясь ее захлопнуть с тем, чтобы остаться снаружи и решать свои проблемы самостоятельно.
И вдруг дикий крик потряс окрестность.
Мертвея от этого крика, Егор обернулся.
В воротах фабрики, держась одной рукой за опору, высилась фигура в развевающемся балахоне. Красный крест на груди казался нарисованным кровью. Остроконечный колпак сдвинулся набок, отчего фигура казалась еще более устрашающей.
Выставив в сторону Егора напряженную руку, человек, скрывающийся под балахоном, прокричал, содрогаясь на каждом слове, точно выхаркивая:
– Смерть колдуну! Смерть!
Было в этом крике, в этом окровавленном балахоне, в выставленной руке что-то до того противоестественное, жуткое, что Егора продрало морозом до самых костей. Хорошо, что он держался за дверцу, иначе он так и осел бы на землю, ибо ноги его вдруг ослабели и в голове послышался далекий, нарастающий звон.