В любом случае, следующие несколько лет мы предпочитали добираться до селения по реке. На реке можно было докупать провизию, чтобы на этих запасах прожить там подольше, а еще мы могли останавливаться в прибрежных поселках и знакомиться с бразильцами, которые жили рядом с пираха. Многие из них часто посещали индейцев и торговали с ними.
По мере знакомства с белыми кабокло я узнал одну вещь, которая меня очень обеспокоила: многие из них зарились на земли племени пираха. Они часто спрашивали, на что индейцам эта прекрасная земля, изобилующая рыбой и зверем: «Mas, Seu Daniel, porque aqueles bichinhos têm direito à toda aquela terra bonita e os civilizados não?» ‘Но, сеньор Даниэл, почему у этих обезьянок есть права на всю эту прекрасную землю, а у цивилизованных людей нет?’ Такие речи вызывали у меня опасения, потому что я живо представлял себе, как эти поселенцы вторгаются на территорию племени и отхватывают себе куски побольше. Я понимал, что должен помочь племени пираха создать официальную резервацию, но не знал, с какого конца к этому подступиться.
К тому времени мы всей семьей уже много лет прожили в Бразилии. После того как я дописал диссертацию, мы решили провести год в Штатах, чтобы я мог заниматься научной работой в самом сердце моего лингвистического мира — на кафедре лингвистики и философии Массачусеттского технологического института в городе Кембридже; это кафедра Ноама Хомского, чья теория грамматики сыграла огромную роль в моих исследованиях.
Проработав в институте пять месяцев, я получил известие от д-ра Уода Крека[35], антрополога из Университета штата Иллинойс, что Бразильский государственный фонд по делам индейцев (ФУНАИ) предлагал мне присоединиться к экспедиции по установлению границ официальной резервации для племени пираха. Я с радостью согласился.
Мне предстоял ночной перелет из Бостона в Рио-де-Жанейро, а потом еще семь часов короткими отрезками на маленьком самолетике до Порту-Велью. В ФУНАИ хотели, чтобы я помог им определить, сколько земли нужно выделить племени. Их сотрудника, который меня вызвал, я знал только по прозвищу Шара́. Он занимал в фонде какой-то высокий пост. В свое время он провел пару лет у индейцев — у племен пираха, мундуруку, паринтинтин — и теперь хотел обеспечить им законно признанные резервации, чтобы они могли жить привычной жизнью. Шара был среднего роста, неполный, симпатичный, носил длинные волосы и окладистую бороду; за ним повсюду следовала его подруга, симпатичная блондинка Ана. Они были одновременно серьезными и беззаботными, всегда одевались неформально и напоминали хиппи, озабоченных судьбою мира. Однако они трудились ради того, чтобы индейцы Бразилии сохранили старинный уклад жизни и хотя бы не потеряли землю предков.
Мы с Шара подружились, когда он приезжал в деревню пираха Посту-Нову, где я работал с 1977 по 1985 гг. Тогда мы долго разговаривали о том, что пираха нужна резервация. С тех пор Шара вернулся в Фонд и теперь, сделав карьеру, имел полномочия организовать экспедицию, чтобы разметить границы резервации для племен пираха и паринтинтин (это был первый шаг в трехступенчатом процессе создания резерваций). Он отправил запрос Уоду, который занимался культурой паринтинтин, и мне: не можем ли мы приехать в Бразилию и помочь с переводом на индейские языки, ведь мы единственные люди из внешнего мира, кто говорит на языках этих племен. Шара сообщил, что Фонд оплатит нам расходы на территории Бразилии, а вот билет надо покупать самим. Тогда мне позвонил Уод и сказал, что организация «Выживание культур», основанная Дэвидом Мэйберри-Льюисом[36], антропологом из Гарварда (ныне покойным), возможно, согласится оплатить мне перелет. Мэйберри-Льюис ответил на мой вопрос незамедлительно и уверил меня, что его организация будет рада оплатить мою поездку на столь важное дело.
С 1979 г. я тщетно пытался убедить соответствующие органы власти в Бразилии защитить земли племени пираха от растущей угрозы внешнего вторжения. Я обращался к четырем разным директорам ФУНАИ в Порту-Велью (братья Делсиу и Амори Виейра, которые занимали этот пост друг за другом; Апоэна Мейрелис, которая приезжала ко мне в селение пираха, чтобы обсудить этот вопрос; и еще директор, которого я знал только по фамилии — Бенамор) и прямо-таки умолял их организовать резервацию. В начале восьмидесятых Амаури послал в селение на две недели одного сотрудника Фонда, чтобы получше узнать эти места, но тут его сняли с должности. А Бенамор прямо сказал: «Никто и не хочет там жить, с этими пираха. У них такой язык, как будто они плачут все время».
Я был несказанно рад возможности впервые проплыть по всему течению Маиси и побывать во всех селениях пираха. Я так много хотел увидеть и узнать: например, понять, все ли селения племени пираха устроены так же, как те, что я уже видел, и узнать, везде ли в ходу один и тот же диалект и поймут ли они мое произношение. Первые свои несколько лет в племени я провел в селении Посту-Нову, возле устья реки. В других селениях — более отдаленных и труднодоступных — мне еще предстояло побывать.
Фонд пригласил меня в качестве переводчика. Я должен был переводить рассказы и ответы на вопросы их сотруднику-антропологу, который должен был изучить их способы землепользования. Ему нужно было расспросить всех знакомых нам членов племени, живших у реки, об их землях и нанести на карту те территории, которыми племя пользуется сейчас, и те, которые они по традиции считают своими.
После многочасовой поездки я добрался до Умайта́. Теперь нужно было найти корабль, который доставит меня к устью Маиси; поэтому я поймал такси и велел водителю отвезти меня на берег Мадейры. Я мог бы пойти пешком — там километра три, — но температура уже перевалила за тридцать пять, я весь взмок и устал. В гавани стояли десятки деревянных суденышек, в основном некрашеных и довольно хлипких на вид. Я никого тут не знал и не был уверен, возместит ли Фонд расходы на наем судна, и поэтому просто спросил, есть ли свободные места, надеясь сразу получить самое дешевое предложение. Я обратился к двум братьям, владельцам некрепкого на вид деревянного корыта длиной метров восемь. Один в это время ползал в воде под носом своей посудины, пытаясь залатать пробоину, — так на Амазонке приходится делать часто. Второй лениво глядел на меня, лежа в гамаке; я подошел к ним и хлопнул в ладоши: так делают бразильцы, если надо постучаться, а двери нет.
— Olá! ‘Здравствуй!’ — прокричал я, пытаясь переорать грохот лодочных моторов, вопли механиков и возню детей, носившихся по берегу.
— Olá, — ответил мой собеседник лениво.
— У вас можно взять внаем судно до реки Маиси? Вам заплатят на месте люди из ФУНАИ.
— А если нет? — скептически переспросил обитатель гамака.
— Тогда я сам заплачу, — пообещал я.
Он меня не знал, не мог быть во мне уверен, но все же ответил:
— Ладно, отвезем вас.
— Отлично. Давайте я пообедаю, и потом отчалим.
— Идет, — ответил он.
Оттуда я резво пошел по берегу, против течения, и зашел в одну из десятка портовых забегаловок.
— Quero um prato feito, рог favor ‘Комплексный обед, пожалуйста’, — попросил я у полной женщины, стоявшей за сколоченной из досок барной стойкой. В Бразилии комплексный обед — это очень большая порция мяса, обычно с фасолью, рисом и макаронами, обсыпанная желтой маниоковой мукой, по виду похожей на мелкие мюсли[37].
— Você quer carne ou peixe ou frango? ‘Мясо, рыба, курица?’ — спросила женщина.
— Todos ‘Всё сразу’, — ответил я, так хотелось есть.
Не прошло и десяти минут, как передо мной поставили тарелку горячей, исходившей паром и обильно политой маслом еды и пластиковую бутылочку с «тукупи» — желтым острым соусом из маниокового сока с перцем чили. Я заглотил всю порцию за пять минут, запил литром ледяного бразильского светлого пива «Брама»; на всё ушло около трех долларов.
— Obrigado, — бросил я на бегу, выходя из кафе, и направился в порт.
— Pronto? ‘Готов?’ — спросил меня владелец судна.
Его брат тем временем вылез из воды и уже заливал топливо в баки.
— Да, поехали, — ответил я.
Я взошел по узкому трапу и сбросил на палубу свои две сумки. Вытащил гамак и повесил его в главной (впрочем, весьма небольшой) каюте. Потом вышел обратно и пошел на корму.
— Сколько нам плыть? — спросил я, хотя в этом смысла не было: будем плыть столько, сколько придется, другого судна ведь нет.
— Если будем идти всю ночь без остановки, придем завтра к полудню. (На часах было три часа дня.)
Тут завелся и громко затарахтел двигатель. «Отдать концы!» — закричали на нашем судне.
Мы двинулись вниз по могучей реке Мадейра, постепенно набирая скорость, и горячий неподвижный воздух сменился освежающим дуновением с воды. Стали сказываться усталость с дороги, плотный обед, выпитое пиво и теперь еще и чувство облегчения от того, что я смог продолжить путь, — и меня сморило. Я улегся в гамак и заснул. Теплая погода, ветерок с реки и удобный гамак возымели свое действие: я так и проспал всю дорогу, просыпаясь иногда на несколько минут и еще на завтрак, состоявший из галет с маслом, кофе с сахаром и стакана молока. Во время трехчасового плавания по Риу-дус-Мар-мелус я наблюдал, как под нами лениво катятся темные волны, и вновь напоминал себе, какая это редкая удача — попасть в этот мир, который, казалось, может только присниться. Высокие песчаные берега Мармелус были совсем не похожи на глинистые берега Мадейры.
Мы прибыли на место почти через сутки, в точности как предсказал капитан. Я проснулся от звуков речи на языке пираха, доносившихся с берега. Пираха, если они чем-то возбуждены, ни с кем не перепутаешь: они непрестанно смеются, что-то кричат, громко разговаривают. Мой гамак еле заметно закачался: это наше судно замедлилось и подошло к другому, стоявшему на якоре возле тропы, которая вела от берега к селению племени пираха в устье реки Маиси. Это второе судно было больше нашего. Я рассчитывал, что меня встретят, скорее всего, двое сотрудников ФУНАИ, но на палубе меня ждали люди из двух государственных ведомств Бразилии: антрополог и картограф из Фонда и специалист по межеванию земель из ИНКРА (Национального института внутренней колонизации и сельскохозяйственных реформ).