Треугольное пространство между соломенной крышей и потолком было открыто с обеих сторон, но мне для занятий лингвистикой вполне хватало такой комнаты, коль скоро в ней можно было разместить стол и поднять туда пару стульев. Я называл это место своим кабинетом. В этом относительно замкнутом пространстве было чудовищно жарко, в соломе водились змеи, лягушки, тарантулы и прочие гады, но «кабинет» отчасти изолировал меня от обитателей деревни, благодаря чему и я, и мои учителя отвлекались гораздо меньше. Интерьер дополняла самодельная лестница, прибитая к стене жилой комнаты прямо под моим рабочим столом.
Жара стояла такая, что футболка прилипала к телу, а волосы липли к голове. На это я со временем перестал обращать внимание, однако копошение всяческого зверья заставляло быть осторожным и бдительным.
Время от времени приходилось прекращать работу, если из соломы в панике выпрыгивали мелкие лягушки, а вслед за ними плавно скользила змея. Змеи были небольшие, но среди них попадались и ядовитые. Они так и жили в соломе, которая, вероятно, служила им роскошными охотничьими угодьями. Я приучился держать у ног или рядом с собой на стуле деревянную дубинку. Заслышав шуршание соломы над головой, я стремительно отталкивал стул, хватал ее и замирал в ожидании. Сперва из соломы в панике выпрыгивали лягушки, которых мне так и не удалось выселить поголовно. Я пытался их уничтожать, но они были слишком мелкие и шустрые. Я уже знал, что лягушки, несмотря на испуг, не будут долго прятаться за моей спиной. Так что приходилось быть настороже. Несколько раз высовывала голову и змея. Я был наготове, и хищник почти всегда оказывался повержен. Удар! — и дубина расплющивает гадину о потолочные балки. Я выкидывал мертвых змей в джунгли, а затем возвращался к работе.
Находясь месяцами в деревне пираха, я буквально впитывал в себя язык этих людей, можно сказать, дышал им. Впрочем, первоначальный оптимизм угас, как только я начал осознавать, насколько объект моего исследования далек от всего, известного лингвистам. Все мы смотрели голливудские фильмы, в которых какой-нибудь ученый или первопроходец за поразительно короткий срок в совершенстве овладевает языком племени. Теперь, когда я бился над тем, чтобы побольше узнать о языке пираха и суметь изъясняться на нем, все эти истории казались мне неимоверной глупостью. Никаких учебников не было. Не было никого, кто мог бы перевести предложение с пираха на португальский — разве что пересказать с пятого на десятое. Даже через полгода я не был уверен, что понимаю что-либо из разговоров моих учителей. Временами это обескураживало. Но я видел, как язык выучивают трех-четырехлетние дети, и смел надеяться, что научусь в конце концов разговаривать не хуже трехлетнего ребенка.
Хотя во время пребывания среди пираха основным моим интеллектуальным занятием была лингвистика, я никогда не забывал, что церковь и частные жертвователи оплатили мне перевод Библии на язык этого этноса. Но для этого необходимо было глубокое знание структуры языка — а значит, лингвистические штудии и проповедь как минимум не мешали друг другу.
Язык пираха обладает одной из самых скудных фонологических систем в мире — всего тремя гласными (i, а, о) и восемью согласными (p, t, k, s, h, b, g и гортанная смычка [ɂ], на письме выражаемая с помощью x) звуками (или фонемами) в речи мужчин. В женском варианте языка используются те же гласные, но согласных всего семь (p, t, k, h, b, g и x): дело в том, что женщины произносят h и там, где мужчина сказал бы s. Таким образом, у женщин набор согласных беднее, чем у мужчин. Подобное явление нельзя назвать уникальным и неизвестным науке, но оно необычно.
Термин «гортанная смычка» (glottal stop) мало что скажет большинству читателей, поскольку именуемый таким образом звук отсутствует среди фонем большинства европейских языков, включая английский. Но он чрезвычайно важен для языка пираха. В английском гортанная смычка иногда используется при произнесении междометия uh-uh, означающего отрицание[38]. В таких согласных, как [t], движение воздуха, выходящего через ротовую полость, останавливается перед зубами, а при звуке [k] поток воздуха останавливает язык, приподнятый к задней части неба. Звук же, порождаемый «гортанной смычкой», образуется благодаря плотному смыканию голосовых связок, за счет чего струя воздуха останавливается до того, как достигнет верхней части глотки.
Чтобы оценить, насколько мал перечень звуков пираха, представьте себе, что в английском языке около сорока фонем, число которых меняется в зависимости от диалекта. Впрочем, в английском их еще не так много. В языке мяо, на котором говорит часть населения Вьетнама, их более восьмидесяти. Другая редкая крайность — это языки ротокас (Новая Гвинея) и гавайский, которые могут соперничать с пираха по скудости фонетического инвентаря: в обоих по 11 фонем, как и у пираха.
Возникает вопрос: может ли язык передавать полноценную информацию с помощью одиннадцати фонем? Программисты скажут, что компьютер способен выполнять наши команды благодаря нами же созданной программе, и делает он это с помощью всего двух «символов» — 1 и 0, которые можно представить себе в качестве фонем. Азбука Морзе тоже состоит из двух «букв» — короткого (точки) и длинного (тире) сигналов. Строго говоря, это все, что необходимо для любого языка. По сути, язык может функционировать даже с единственной фонемой. В таком языке слова могут выглядеть как а, аа, аааа и т. д. Неудивительно, что подобные языки с одним-двумя звуками нам неизвестны по причине их мизерного фонетического запаса. Более длинные слова вынуждены давать говорящим значительно больше информации для того, чтобы отличить одно слово от другого (в противном случае они звучали бы слишком схоже), и произносить их раздельно было бы задачей, трудной для нашего мозга. Слишком длинные слова, помимо прочих неудобств, связанных с ними, требуют для их распознавания повышенного напряжения памяти.
Таким образом, если бы человеческий язык был подобен бинарному коду компьютера, необходим был бы и компьютерный мозг, способный использовать и распознавать очень длинные слова. Представьте себе попытку отличить слово, состоящее из пятидесяти следующих друг за другом «а», от слова, содержащего пятьдесят одно «а».
В результате возникает противоречие между усвоением большого числа фонем для большей краткости слов и овладением небольшой группой фонем, за счет чего слова становятся немного длиннее. Впрочем, усложнение некоторых языков может идти обоими путями. Например, в немецком языке есть как длинные слова, так и большое количество фонем.
Пара примеров из английского языка может помочь нам увидеть, как мы используем фонемы для распознавания слов. Например, возьмем слова pin ‘булавка’ и bin ‘ящик’. Для большинства говорящих существует единственный способ различить, какое из этих слов означает маленький остроконечный предмет, а какое — деревянную емкость, и состоит он в том, чтобы понять, что одно из них содержит фонему p, а другое — b; в противном случае эти слова оказываются идентичными. Это означает, что p и b в английском языке представляют собой смыслоразличительные звуки, в отличие от двух типов самого звука p: в словах «булавка» (pin) и «вращать» (spin).
Звук р в слове «булавка» произносится с придыханием, то есть при его произношении происходит выброс порции воздуха изо рта, тогда как р в слове «вращать» произносится без придыхания. Это можно продемонстрировать, держа листок бумаги на расстоянии примерно трех дюймов ото рта и произнося эти слова нормальным голосом. Бумага согнется под «ветром» от выдоха в момент произнесения первого слова и останется неподвижной во втором случае.
По этой причине мы считаем значимыми в нашем алфавите различия между р и b, но не различаем звук р в словах pin и spin, поскольку мы распознаем эти слова совсем не потому, есть ли здесь выдох или же он отсутствует (Одри Хепберн под влиянием родного нидерландского языка часто произносила согласные без придыхания, но почти никто из англоговорящих этого не замечал).
Такое разделение звуков по их положению в слогах существенно для лингвистов, но не имеет значения в английском языке — любой англоговорящий поймет разницу в словах pin и spin независимо от того, произносится ли звук р с придыханием или без.
В словах sheet ‘простыня, лист’ и shit ‘говно’ разницу в произнесении звуков носитель английского языка установит по степени напряжения языка в момент произнесения гласного звука. Однако, хотя во втором слове используется гласный звук, отсутствующий в романских языках, подобных испанскому или португальскому, люди, для которых эти языки родные, испытывают затруднения при попытках дифференцировать такого рода слова. Ведь два звука, о которых идет речь, представляют собой отдельные фонемы в английском, но не в испанском и португальском.
Однако при фонологической системе такого размера, как у пираха, слова могут и не быть очень длинными, поскольку существуют два дополнительных фактора — контекст и упоминавшиеся ранее тоны.
Контекст помогает распознавать смысл сказанного на всех языках. Рассмотрим омонимы английского слова two ‘два’. Если я спрошу вас: How many did you say? ‘Простите, сколько?’ (букв. ‘Сколько вы сказали?’), — и вы ответите: tū (фонетическая запись), — то мы будем знать, что это было слово two, но никак не предлог to, неуместный в данном контексте. Фактически с помощью контекста устраняется большая часть неопределенностей.
Однажды мы с Ко’ои сидели за столом под моей соломенной крышей, пытаясь лучше понять структуру звуков в словах пираха. Вошла Керен с чашкой кофе. Она сделала движение рукой в сторону Ко’ои, словно спрашивая, не налить ли и ему кофе. Тот улыбнулся и сказал: