‘Человек был убит ягуаром’. Когда выполняется какое-либо действие, центральной фигурой является деятель.
С другой стороны, в языке, для которого более характерны пассивные конструкции, деятель в меньшей степени является основной фигурой повествования. Так, если мы сопоставим активные и пассивные конструкции, периодически встречающиеся в повествованиях, например The man killed the jaguar ‘Человек убил ягуара’ и The man was killed by the jaguar ‘Человек был убит ягуаром’ (или, что даже более вероятно для пассивных конструкций, The man was killed ‘Человек был убит’), мы быстро обнаружим: в пассивном залоге роль «человека» приуменьшается. Центральной фигурой повествования становится не субъект или деятель, а объект действия, в данном случае — ягуар. Подобные противопоставления могут работать рука об руку с культурой, порождая или героя, находящегося в центре повествования, или повествование, в котором деятель не слишком значим, находится не в центре повествования и, соответственно, не вполне героичен.
Поскольку в пираха пассивных конструкций нет, основные герои повествований, таких как рассказ о пантере, являются активными инициаторами действий. Они герои в большей степени, чем их аналоги в языках с преобладанием пассивного залога (я не даю примеров подобных языков, поскольку лишь передаю основную мысль теории Урбана простыми словами; на мой взгляд, примеры таких языков могут оказаться сложнее, чем принято считать в рамках этой теории). В любом случае это подчеркивает то, насколько важно одновременное изучение языка и культуры вместо изучения их по отдельности. Эта теория, как и моя работа (хотя они исходили из противоположных предпосылок и двигались навстречу друг другу), противоречит традициям как современной лингвистики, так и в значительной мере современной антропологии.
В пятой строке представлено изучение того, как культура может воздействовать на когницию. Отличный пример этого — язык пираха. Как было сказано выше, отсутствие в нем системы счета является Результатом культурных ограничений, однако этот побочный продукт культуры влияет на когнитивные способности пираха: взрослые, прожив всю жизнь в мире без чисел, почти не могут научиться считать.
Наконец, в последней строке таблицы представлены работы других авторов (в том числе и мои) на тему того, как культурные ценности могут на местном и глобальном уровне влиять на формирование предложений, словообразование и словоизменение, фонологию[69]. Эти исследования также неоднозначны и противоречат многим знаниям, накопленным в лингвистике. Например, именно для этого нужно исследовать принцип непосредственности восприятия.
Глава 15Рекурсия: язык как матрешка
Теории влияют на наше восприятие. Они часть той культурной информации, которая ограничивает наше мировоззрение. Существует много примеров связи культуры с восприятием, не имеющих отношения к науке, но иллюстрирующих мою точку зрения. Так, например, один раз я принял анаконду за лежащее на воде бревно: знание культуры подсказывало мне, что, путешествуя на лодке, нужно опасаться бревен (это совет, который пригодится в любой точке земного шара), а также давало мне сведения о том, как выглядит плавник — бревно, носимое течением реки. Но культура не давала мне никаких сведений о том, как выглядит крупная анаконда, плывущая навстречу.
Мы плыли на своей лодке из селения в Умайту, чтобы там сесть на автобус до Порту-Велью. Керен приготовила сэндвичи с тунцом и домашним хлебом, а запивали мы их растворимым соком из пакетиков. Я вел лодку по Маиси, а затем по Риу-дус-Мармелус. Все были расслаблены: Шеннон читала бразильский комикс «Моника», остальные или дремали, или любовались пейзажем.
Мы добрались до места, которое мне нравилось больше всего, — до encontro das aguas[70] где сливаются темно-зеленая Риу-дус-Мармелус и шоколадно-молочная Мадейра. Я закричал: «Все смотрите сюда!» — и мы вместе стали наблюдать: сначала потоки двух цветов шли рядом, потом в зеленой воде появились мутные вихри, а затем, через четыреста пятьдесят — пятьсот метров от устья, мутная вода поглотила зеленую.
Потом я стал внимательнее смотреть вперед. Мы обогнули остров в устье Риу-дус-Мармелус и шли к Аузилиадоре, где планировали остановиться на ночлег. Река Мадейра названа так из-за деревьев, которые вода срывает с илистого берега, и они плывут по течению в сторону Амазонки. На реке можно встретить огромные стволы и ветви, и особенно опасны среди них те, которые плывут у самой кромки: их труднее всего заметить. Впереди, метрах в двадцати, в стремнине я увидел изогнутое бревно. Когда я только начал путешествовать в бассейне Амазонки и все время ожидал увидеть нечто новое в этом новом мире, я принимал все бревна за змей: в воде кажется, что дерево извивается. То же самое происходило и с этим деревом, хотя я уже знал довольно много и понимал, что это не змея. Я также знал, что змеи не бывают такого размера. Это бревно было, кажется, метров двенадцать в длину и больше полуметра в обхвате.
Я взглянул наверх: там с криками пролетели два попугая-ара. Потом я снова посмотрел на бревно. Теперь оно было ближе. Странно, — подумал я, — оно плывет к берегу, перпендикулярно течению. Когда бревно приблизилось, оказалось, что оно действительно извивается. Внезапно оно направилось в сторону лодки, к той части, где сидел я. Это было не бревно. Я раньше никогда не видел такой крупной анаконды. У нее голова была больше моей, туловище в поперечнике тоже толще моего, а длина была больше десяти метров. Удав широко раскрыл пасть и рванул ко мне. В тот момент, когда змея нырнула под лодку, я резко свернул в сторону, с такой силой, что жену и детей отбросило к борту лодки. При этом я сумел ударить ее гребным винтом (от пятнадцатисильного мотора). Удар был сильным. Вроде бы я попал в голову, но не знал наверняка.
Змея исчезла, но через секунду встала из воды во весь исполинский рост, демонстрируя белое брюхо. Мы полетели вперед со скоростью около десяти миль в час, и она стала удаляться, а потом упала на спину, подняв тучи брызг.
Я и не знал, что анаконды так могут. Эта мерзкая тварь вполне могла прыгнуть к нам в лодку! Я смотрел на то место, где раньше была она. В этот момент Шеннон оторвалась от комикса и сказала: «Ух ты!»
Этот опыт с обманутым восприятием научил меня тому, что давно известно психологам: восприятие является не врожденным, а приобретенным. Мы воспринимаем мир (и как теоретики, и как граждане Вселенной) в соответствии со своим опытом и ожиданиями и не всегда — а возможно, и вообще никогда — в соответствии с реальным положением вещей.
Когда я начал лучше говорить на пираха, у меня появились подозрения, что люди специально говорят проще, чтобы я лучше понимал. Говоря со мной, они, похоже, строили только короткие предложения с одним глаголом. Чтобы не делать выводов на основе речи, обращенной ко мне, я решил тщательнее слушать, как они говорят друг с другом. Удобнее всего было слушать Баигипохоаи (Báígipóhoái), жену Ахоабиси (Xahoábisi). Каждое утро, около пяти, она начинала громко разговаривать. Она сидела у себя в хижине и говорила, а Ахоабиси поддерживал огонь в очаге. Все это происходило буквально в двух шагах от моей спальни. Она рассказывала всему селению о том, что ей снилось накануне. Она спрашивала у односельчан, чем они думают заниматься в течение дня, причем называла каждого по имени. Мужчинам, садившимся в каноэ, она говорила, какую надо поймать рыбу, где ловится самая лучшая рыба, напоминала, что надо держаться подальше от чужеземцев и так далее и тому подобное. Она была глашатаем и сплетницей одновременно. Слушать ее было одно удовольствие. В ее речи был какой-то артистизм: она говорила низким грудным голосом, с переходом интонации от очень низкой к очень высокой и обратно, а слова она произносила как будто на вдохе, а не на выдохе. И уж кто-кто, а она точно обращалась не ко мне, а к носителям языка пираха. Важно отметить: когда я записывал, а потом транскрибировал высказывания Баиги, по структуре они ничем не отличались от высказываний Кохои и других учителей, обращенных ко мне; и у нее, и у них в предложениях был только один глагол.
Это было особенно тяжело, потому что, анализируя грамматику пираха, я пытался найти примеры употребления одного словосочетания или предложения внутри другого. Так поступает любой лингвист, потому что такие структуры должны раскрывать особенности грамматики больше, чем те простые предложения, которые собирал я. Я начал искать предложения вида Человек, который поймал рыбу; находится в доме (The man who caught fish is in the house), где придаточное предложение который поймал рыбу находится внутри именной группы (человек, который…), входящей в состав главного предложения (человек находится в доме). В те времена я считал, что придаточные предложения существуют во всех языках.
Пытаясь выяснить, существуют ли в пираха придаточные предложения, я однажды решил спросить у Кохои. Я поинтересовался: хорошо ли сказать: «Человек вошел в жилище. Он был высокий». Это два простых предложение. В английском языке, как правило, мы предпочитаем «вложить» второе предложение в первое, получая в результате сложноподчиненное предложение: The man who was tall came into the house ‘Человек, который был высоким, вошел в жилище’ Когда я спрашивал мужчин-пираха, «хорошо» ли звучит моя речь, они обычно отвечали утвердительно, чтобы не показаться грубыми. С другой стороны, если я действительно выражался плохо и неправильно, мне не указывали на ошибки, а произносили всю фразу правильно. По этой причине в этот раз я тоже надеялся, что Кохои произнесет что-то вроде «Человек, который высок, вошел в жилище». Однако он ответил, что я говорю хорошо, и повторил оба предложения в том же виде, в каком их произнес я (а пираха так поступают редко, если фраза построена неправильно). Я экспериментировал с разными предложениями и опрашивал разных людей. Ответом было: «Да, ты говоришь хорошо» или