Xaió! ‘Правильно!’.
Поэтому, составляя грамматику пираха, в черновом варианте раздела «Сложноподчиненные предложения» я написал было, что их нет. Но однажды Кохои делал стрелу для того, чтобы бить рыбу из лука, и в качестве наконечника ему понадобился гвоздь. Он обратился к своему сыну Паите (Paitá): Ко Paitá, tapoá xigaboopaáti. Xoogiái hi goo tapoá xoáboi. Xaisigíai ‘Эй, Паита, принеси немного гвоздей. Дэн купил именно те гвозди. Они те же самые’.
Я услышал его и застыл как вкопанный. Я понял, что эти предложения функционируют совместно, подобно единому сложноподчиненному предложению, и их даже можно перевести на английский в таком виде, но они совершенно иные по форме. Это были три отдельных предложения, а не одно предложение, содержащее другое внутри себя, как в английском языке. Соответственно, эта конструкция пираха не содержала придаточных предложений в том смысле, который в этот термин обычно вкладывают лингвисты. Здесь особенно важно то, что последнее предложение (Xaisigíai ‘Они те же самые’) было тождественно слову «гвозди» в первых двух. По-английски можно сказать: Bring back the nails that Dan bought ‘Принеси гвозди, которые купил Дэн' (придаточные выделены курсивом). Получалось, что передо мной две отдельных клаузы, которые толковались вместе, хотя и не были формально частью одного предложения. Значит, даже если нет придаточных предложений как таковых, в принципе возможно сформулировать то, что аналогично им по значению.
Для большинства лингвистов предложение — это выраженная словами пропозиция, единица значения, которая представляет отдельную мысль (я поел, Джон увидел Билла) или отдельное состояние (мяч красный, у меня есть молоток и пр.). Правда, в большей части языков есть не только вот такие простые предложения, но и возможность вставить одно предложение или словосочетание внутрь другого, подобно матрешке. В лингвистике, философии, психологии и информатике эта характеристика называется рекурсией. Из-за нее разгорелись яростные дебаты среди лингвистов, философов языка, антропологов и психологов: они пытаются понять, насколько важна грамматика пираха для понимания человека вообще и языка вообще.
В связи с этим, на основе собираемых сведений у меня начали формироваться две идеи о структуре предложений в пираха. Первая: в предложениях на этом языке отсутствует рекурсия. Вторая: значение рекурсии сильно преувеличено: вероятно, все, что можно сказать на одном языке с помощью рекурсии, можно выразить на другом без нее. Лингвисты давно полагали (хотя регулярно расходились в вопросе терминологии), что рекурсия играет крайне важную роль в языке. Я понял поэтому, что любые данные о языке пираха имеют большое значение.
Хомский был одним из первых, кто задал вопрос: как люди могут производить неограниченное число предложений, используя явно ограниченный объем мозга? Очевидно, существует некий инструмент, благодаря которому возможно — если верить распространенной сентенции — «бесконечное использование конечного числа средств» (хотя, на мой взгляд, ни один лингвист не может дать адекватное научное толкование данной фразы). Хомский утверждает, что этим фундаментальным инструментом, основой для всех творческих возможностей человеческого языка, является рекурсия.
Традиционно рекурсия понимается как способность «вкладывать» один объект или процесс внутрь другого объекта или процесса, относящегося к тому же типу (или, для читателей со склонностью к математике, функция, содержащая процедуру или подпрограмму, которая ссылается на самое себя). Визуальную форму рекурсии можно наблюдать, если поднести одно зеркало к другому: в отражениях можно увидеть бесконечную перспективу зеркал. Акустической формой рекурсии является заводка сигнала, или «фидбэк», — высокочастотные колебания усилителя, постоянно нарастающие по амплитуде и усиливающие сами себя.
Существуют стандартные определения рекурсии. В синтаксисе она, как уже было сказано, понимается как помещение одной единицы внутрь другой, относящейся к тому же типу. Например, такое словосочетание, как John’s brother’s son ‘сын брата Джона’, содержит слова и словосочетания John ‘Джон’, his brother ‘его брат’ и son ‘сын’. А в составе предложения I said that you are ugly ‘Я сказал, что ты страшный’ содержится предложение you are ugly ‘ты страшный’.
В своей статье 2002 г., опубликованной в журнале Science[71], Марк Хаузер, Ноам Хомский и Уильям Текумсе Фитч взвалили на рекурсию огромное бремя, объявив ее уникальным компонентом человеческого языка. По их словам, рекурсия — это ключ к творческому потенциалу языка: благодаря наличию этого инструмента грамматика может производить бесконечное множество предложений неограниченной длины.
Однако, когда моя идея об отсутствии в языке пираха рекурсии (в математическом, «матрешкообразном» смысле) приобрела определенную известность в научном мире, произошло нечто любопытное: у некоторых последователей Хомского поменялось определение рекурсии. В каком-то смысле это можно считать иллюстрацией к изречению философа Ричмонда Томасона о людях, поменявших мнение на какую-либо тему: «Если с первого раза ты не добился успеха, придумай для слова „успех“ другое значение».
Новейшее определение рекурсии у последователей Хомского превращает ее в подвид композициональности. Проще говоря, они утверждают, что для создания чего-то нового можно бесконечно соединять вместе отдельные компоненты. В рамках этого оригинального определения, которое, насколько мне известно, не было принято никем в математической лингвистике, информатике и вычислительной технике, если я могу соединить вместе слова, чтобы получить предложение, и предложения, чтобы получить связный текст, то это рекурсия.
На мой взгляд, это определение ошибочно, потому что в нем логическое мышление и язык сведены воедино. Очевидно, что мы можем складывать слова в предложения, а затем интерпретировать их как текст, но это умение ничем не отличается от умения полицейских интерпретировать разнородные и, на первый взгляд, не связанные между собой доказательства на месте преступления и создавать на этой основе хронологию произошедшего. Это не язык, а мышление, а ведь притягательность теории Хомского для лингвистов именно в том, что она отделила мышление от языка и, в частности, структуру повествования от структуры словосочетаний и предложений. Он много раз заявлял, что повествования и предложения строятся по совершенно различным принципам. Как это ни парадоксально, невозможность провести эту границу в новом определении рекурсии противоречит теории самого Хомского, однако укладывается в мою теорию.
Если я прав и в пираха нет рекурсии, то Хомскому и другим ученым придется немало поломать голову над тем, как встроить подобный язык в теорию, в рамках которой рекурсия — самый важный компонент языка.
Одним из возражений Хомского и других авторов было то, что рекурсия — это инструмент, который доступен человеку благодаря развитому мозгу, однако его использование не строго обязательно. Но в таком случае очень сложно совместить эту идею с мыслью, что рекурсия — неотъемлемая часть человеческого языка; ведь если рекурсия необязательна в отдельно взятом языке, то ее появление необязательно в любом языке. В результате Хомский и его последователи оказываются в незавидном положении: они утверждают, что уникальное свойство человеческого языка как такового может не проявляться в любом человеческом языке.
На самом деле не так уж и сложно определить, играет ли рекурсия какую-то роль в понимании грамматики конкретного языка или нет. Для этого надо ответить на два простых вопроса. Во-первых, может ли грамматика, составленная без помощи рекурсии, описывать изучаемый язык проще, чем грамматика с рекурсией? Во-вторых, если в этой грамматике действительно есть рекурсия, то какие словосочетания и предложения вы ожидаете в ней найти? Язык без рекурсии будет выглядеть не так, как язык с рекурсией: прежде всего, в нем не будет одних словосочетаний и предложений внутри других. Если там найдется одно словосочетание внутри другого — значит, в этом языке есть рекурсия. Точка. Если вы таких предложений не нашли, то, может быть, рекурсии и нет (хотя понадобится больше данных). Итак, первый вопрос: есть ли в пираха предложения и словосочетания внутри других предложений и словосочетаний? Ответ: их нет. Этому ответу предшествует стандартная аргументация, используемая в теоретической лингвистике для того, чтобы установить: в этом языке нет такого интонационного рисунка, таких слов или предложений такого размера, как в языке с рекурсией.
В грамматиках языков мира есть различные средства для маркирования рекурсивной структуры, т. е. для того, чтобы показать, что одно предложение находится внутри другого. Подобное маркирование не является обязательным, однако оно широко распространено. Некоторые из таких маркеров — отдельные слова. Например, по-английски можно сказать: I said that he was coming ‘Я сказал, что он приезжает’ (букв. ‘я сказал, что он приходил’). В этом предложении придаточное he was coming ‘он приходил’ находится внутри главного предложения I said… ‘я сказал’. Не was coming — это содержание того, что было сказано. Слово that ‘что’ — это своего рода «дополнительная частица», которая часто используется в английском языке для маркирования рекурсии. Если мы посмотрим на сложное предложение, которое произнес Кохои, здесь мы увидим три независимых предложения, интерпретируемых совместно, без каких бы то ни было признаков включения одного предложения в другое.
Еще одним распространенным маркером рекурсии является интонация, использование высоты звука для выделения иного значения и структурных отношений между предложениями и их компонентами. Например, в сложноподчиненных предложениях английского языка сказуемое главного предложения часто произносится более высоким тоном, чем сказуемое придаточного. В самом типичном варианте произношения фразы