Хотя в языке могут существовать строгие культурные ограничения наподобие принципа непосредственности восприятия в пираха, они не могут остановить ни действие общих сил и результатов эволюции, ни саму природу коммуникации. Имена и некоторые виды обобщений — это часть нашего эволюционного наследия, и культурные принципы не могут их отменить, хотя они, конечно, демонстрируют теснейшую связь грамматики с культурой.
С другой стороны, исследования продолжаются, и спор об отсутствии или наличии рекурсии в пираха еще далек от завершения. Все же те данные, которые собирают и интерпретируют независимые исследователи, соответствуют моим выводам.
Еще до моих размышлений о возможных связях грамматики с культурой мое внимание привлекал один феномен: научные теории, какими бы полезными они во многом ни были, могут быть препятствием для оригинального мышления. Наши теории сродни культурам. В культуре пираха есть лакуны в словаре, связанном со счетом и цветообозначениями, — и точно так же в некоторых теориях могут быть лакуны там, где другие научные школы могут дать разумные объяснения. В этом смысле и научная теория, и культура формируют способность разума познавать мир — иногда положительным образом, а иногда и не совсем, в зависимости от поставленной цели.
Если в грамматике пираха нет рекурсии, какие это влечет для нее последствия? Прежде всего, отсутствие рекурсии означает, что число возможных предложений, порождаемых этой грамматикой, конечно. Это, однако, не означает, что конечен сам язык, поскольку рекурсия обнаруживается в повествованиях пираха: развиваются отдельные элементы повествования, в них есть побочные сюжеты, персонажи, события и всевозможные взаимоотношения и связи между ними. Из этого можно сделать интересный вывод: роль грамматики в безграничности языка не так уж важна: бесконечность языка может быть достижима и с конечной грамматикой, которая не может быть ни принята, ни объяснена недавней теорией Хомского о важности рекурсии. Кроме того, отсюда следует, что можно конкретизировать верхний предел отдельного предложения в исследуемом языке, хотя нельзя конкретизировать пределы для дискурса. В отношении языка это представляется странным. Некоторые лингвисты или когнитивисты могут прийти к поспешному выводу, что отсутствие рекурсии делает язык несколько неполноценным, однако это не так.
Даже если грамматика языка конечна, это не значит, что она бедна и неинтересна. Вспомним такую игру, как шахматы. Количество ходов в ней конечно, однако это не имеет особого практического эффекта. Шахматы — невероятно плодотворная игра, в которую можно играть веками (так, собственно, и происходит). Конечное число возможных ходов мало что говорит нам о богатстве и значимости шахмат. Дискурс пираха богат, артистичен и служит для выражения всего, что говорящие хотят выразить в рамках параметров, установленных ими самими.
Итак, если существует грамматика с конечным числом предложений, то это совсем не значит, что на этом языке говорят ненормальные люди. Или что эта грамматика — плохая основа для коммуникации. Или даже что язык с такой грамматикой конечен. Если же такие языки все-таки есть, где и при каких условиях можно их обнаружить?
Если в основе вашей теории лежит ограничительный постулат, что все грамматики бесконечны и, соответственно, должны быть рекурсивны, то отсутствие рекурсии будет от вас ускользать. Вам помешает ваша собственная теория, подобно тому как заложенное в моей культуре отсутствие опыта взаимодействия с опасными животными за пределами зоопарка может сделать меня легкой добычей каймана.
С другой стороны, если в теории не требуется, чтобы рекурсия была важнейшим компонентом языка, то откуда берется рекурсия? Невозможно возразить против того, что она обнаруживается в большинстве языков. Нет сомнения, что она проявляется в мышлении любого человека. На мой взгляд, рекурсия основана на общих когнитивных возможностях мозга. Это составная часть мышления всех людей, даже если ее нет в их языке. У людей есть рекурсия потому, что они умнее, чем живые существа, неспособные к ней, хотя на данный момент, вне зависимости от утверждений в литературе, нельзя понять, причина это нашего более высокого интеллекта или же следствие.
Вообще, как мы видели ранее, Герберт Саймон в «Архитектуре сложности» писал почти то же самое. В своей статье он утверждал, что рекурсивные структуры являются основополагающими для обработки информации и что люди используют их не только в языке, но и в экономике и решении задач.
Кроме того, рекурсия необходима для практически любого повествования. Как ни удивительно, дискурс человека никогда не был предметом исследований Хомского. Как мы уже видим, это серьезное упущение, поскольку рекурсия может быть найдена вне грамматики, значительно уменьшая важность грамматики для понимания природы языка и общения. Хомский сознательно игнорировал дискурс и связные тексты как социальные (или, во всяком случае, экстралингвистические) конструкты. И все же, когда мы рассматриваем те истории, которые рассказывают индейцы-пираха, мы обнаруживаем в них рекурсию — не в отдельных предложениях, а в том, что одни идеи «встроены» в другие: некоторые элементы повествования оказываются подчинены другим элементам. Такая рекурсия не относится к синтаксису, но она составная часть их повествования.
Подобно Саймону, мы можем предположить, что рекурсия жизненно необходима для головного мозга человека и что она вызвана его размерами, превышающими размеры мозга у других биологических видов, или большим числом извилин. Однако в конечном счете мы не можем утверждать наверняка, присуща ли рекурсия исключительно человеку. И совершенно неясно, является ли рекурсия компонентом грамматики или же она появляется в языках людей, будучи полезным когнитивным инструментом, существовавшим еще до возникновения языка.
Предположение Саймона имеет важное практическое значение для лингвистических исследований: иерархические структуры, которые обнаруживаются в языках и уже долгое время находятся в фокусе научных исследований Хомского и его сторонников, являются не базисными свойствами языка, а, так сказать, «производными». Иначе говоря, они появляются в языках в качестве реакции на взаимодействие мозга, способного рекурсивно мыслить, и проблем или ситуаций в культуре или обществе, в рамках которых наиболее эффективна рекурсивная коммуникация.
Если рекурсия провозглашается основным умением в рамках языковой способности, или языковой компетенции, человека (как это делают Хомский и многие его последователи) и если она при этом отсутствует в одном или нескольких языках, то хомскианская гипотеза опровергнута. Если же рекурсия не является основным умением, то пример пираха показывает, что нам нужна такая теория языка, которая не рассматривает язык как инстинкт. Возможно, лучше смотреть на синтаксис и другие составляющие языка как на один из компонентов решения задачи коммуникации, т. е. необходимости общаться сообразно с конкретным окружением.
Я сомневаюсь, что пираха — единственный язык, который заставит нас переосмыслить представления о рекурсии, языке и взаимодействии культуры и грамматики. Если мы взглянем на другие группы людей в Новой Гвинее, Австралии и Африке, то мы, вполне вероятно, обнаружим аналогичные случаи эзотерической (внутренней) коммуникации и обществ друзей, которым не нужна рекурсия. Эзотерическая коммуникация может быть хорошим подспорьем при объяснении некоторых дискуссионных аспектов грамматики пираха.
Пользу понятия эзотерической коммуникации в деле понимания пираха можно частично проиллюстрировать современными исследованиями психологов Томаса Роупера[77] (Thomas Roeper; Университет штата Массачусетс) и Барта Холлебрандсе[78] (Bart Hollebrandse; Гронингенский университет, Нидерланды). В их работе делается предположение, что рекурсия является полезным способом «укладки» в предложения дополнительной информации в человеческих социумах с высоким уровнем экзотерической (внешней) коммуникации. В подобных социумах, к которым можно отнести, например, современное индустриальное общество, часто требуется достаточно сложная информация. В обществе, устроенном так же, как у пираха, рекурсия не так нужна в силу эзотерического характера коммуникации. С нею также несовместим принцип непосредственности опыта.
Нам необходимо искать группы, по разным причинам изолированные от больших культур. Изоляция пираха вызвана ощущением собственного превосходства и презрением к прочим культурам. Они не считают себя ниже других оттого, что у них нет чего-либо, имеющегося в других языках и культурах, наоборот, они считают собственный образ жизни лучшим из возможных. Они совершенно не желают перенимать чужие ценности, поэтому культурные и языковые заимствования почти не просачиваются в пираха. Именно такое культурно-языковое сопряжение и нужно исследовать.
Творческое использование языка можно описать, в частности, так: человеческий язык (без отсылок на рекурсию) свободен от контроля со стороны окружения и среды и не ограничивается простыми «практическими» функциями. Чарльз Хоккет называл это свойство «продуктивностью языка». Как гласит народная мудрость, говорить можно о чем угодно.
Разумеется, на практике это не так. О чем угодно говорить невозможно. Нам неизвестна большая часть явлений, о которых можно говорить в принципе. Мы даже не знаем, что они существуют. Более того, многое из того, что мы делаем или встречаем изо дня в день: лица людей, увиденных нами, дорога к любимому ресторану и т. д., — нам очень тяжело описать. Вот почему мы полагаемся на фотографии, карты и прочие наглядные пособия.
Тем не менее идея языковой креативности почти четыреста лет пользовалась заслуженным влиянием. Мысль, что человек — особенное существо, которое (по крайней мере, в своем сознании) лишено ограничений, сковывающих остальных представителей царства животных, представляется весьма привлекательной. Французский философ Рене Декарт, которого Хомский популяризовал среди лингвистов, полагал, что человека от животных отличает особая мыслящая и творческая субстанция. Этой точке зрения близка идея о том, что у человека есть не только физическая структура, но и некая духовная сущность. Этот дуализм очень напоминает представления о «боговдохновенности»: язык объявляется чем-то совершенно «особым», нечто одушевляет физическую форму человека — тот прах, что служит оболочкой нашему сознанию.