Этим индейцам мы предложили кое-что новое: только что переведенное на их язык Евангелие от Марка. Я вложил в эту работу много сил и закончил за несколько недель до окончательного переезда в дальнее селение.
Однако перед тем, как начать распространять этот перевод в племени, ЛИЛ потребовал организовать так называемую «апробацию» перевода. Для этого я убедил Исао’ои (Xiasaóxoi; его португальское имя — Доуто́р — от doutor ‘доктор’) приехать в Порту-Велью и провести пару недель в миссионерском комплексе, чтобы вместе со мной отредактировать перевод. Директор Общества переводчиков Библии имени Уиклифа[86] Джон Тейлор, изучавший древние языки в Оксфорде, согласился проверить точность перевода.
На первой рабочей встрече Джон раскрыл греческий оригинал Нового Завета и велел мне спрашивать Доутора на языке пираха, как он понимает некоторые пассажи в переведенном Евангелии. Доутор выслушал первый вопрос, почти не глядя на меня и сосредоточенно ощупывая мозоль на пятке. В комнате работал кондиционер; потеряв интерес к пятке, Доутор указал подбородком на кондиционер и спросил: «Это что?» Потом он повторил этот вопрос о дверных ручках, столе и так далее — почти обо всем, что было в комнате. Джон заволновался, что Доутор просто не понимает мой перевод.
Я тоже волновался, потому что хотел, чтобы проверка прошла хорошо. Я снова и снова спрашивал Доутора, и он наконец стал отвечать на вопросы прямо. Мы быстро установили режим работы — пару часов в день. Через две недели Джон убедился, что Доутор понимает текст Евангелия от Марка. Одним из требований Общества переводчиков было, чтобы ассистент при апробации не участвовал в самой переводческой работе, а значит, слышал бы этот текст впервые и не был заинтересован в удачном исходе проверки.
Однако уровень понимания Доутора меня больше беспокоил, чем радовал. Если он действительно так хорошо воспринимал текст, как нам казалось, то почему библейская история так мало его волновала? Доутора вообще не интересовал и не трогал смысл Евангелия. Когда мы вернулись в селение, я зачитал Евангелие под запись, чтобы индейцы могли его слушать. Потом я привез кассетный магнитофон с ручной динамо-машиной и научил индейцев им пользоваться; к моему удивлению, некоторые дети сразу стали вертеть ручку. Мы с Керен уехали на несколько недель. Когда мы вернулись, индейцы все еще иногда слушали Евангелие; ручку крутили дети. Сначала я был очень этому рад, но вскоре стало ясно, что им было интересна только казнь Иоанна Предтечи: «Ух ты, голову отрубили! Давай еще раз послушаем!»
Может быть, они не слушают запись целиком из-за моего акцента, подумал я. Чтобы решить эту проблему, мы попросили одного мужчину из племени надиктовать перевод на пленку: я читал перевод по строчке, а он повторял за мной по возможности с естественной интонацией. Когда мы сделали эту версию, мы наложили на нее в студии музыку и звуковые эффекты и сделали профессиональную обработку звука. Нам казалось, что вышло просто замечательно.
Мы сделали несколько экземпляров и купили еще аппаратов с динамо-машиной. Через несколько дней индейцы стали слушать перевод часами. Мы были уверены, что с помощью этого средства сможем наконец обратить племя пираха в христианство.
Магнитофоны были зеленые, пластиковые, с желтой ручкой. Когда я показывал, как это работает, впервые я сел рядом с Аооописи (Xaoóopisi), с которым только недавно познакомился, и показал ему, как надо крутить ручку — медленно, чтобы машина вырабатывала ток непрерывно. Мы стали слушать; он улыбнулся и сказал, что ему нравится. Я был рад этому и оставил его слушать Библию в одиночестве.
На следующий вечер я увидел, что на другом берегу вокруг костра собралась группа мужчин; они ели рыбу и смеялись. Я переправился к ним на своей лодке, захватив с собой магнитофон, и спросил, не хотят ли они послушать. «Конечно», — ответили все как один. Я знал, что им нравится все новое, чтобы развеять скуку. И они меня не подвели.
Я покрутил ручку, и мы стали слушать начало Евангелия от Марка. Я спросил их, понятно ли им. Они ответили, что понятно, и пересказали мне услышанное, так что я убедился, что им действительно было все ясно. Уже спустилась ночь, а мы сидели на песке при свете костра и разговаривали о Евангелии. Моя мечта сбылась.
— Слушай, Дэн, а кто это говорит на пленке? Похоже на Пиихоатаи (Piihoatai).
— Это и есть Пиихоатаи, — ответил я.
— Ну он же не видел Иисуса. Он нам говорил, что не знает Иисуса и не хочет знать.
Этим простым наблюдением пираха показали мне, что наша запись никак не скажется на их духовных чаяниях. Эти слова не могли прочно закрепиться в их сознании.
Но мы не сдавались и добавили к аудиозаписи Евангелия купленные слайды со сценами из Нового Завета: Иисус, апостолы и так далее.
Наутро после одного такого показа слайдов заниматься со мной языком пришел один из стариков, Каа’аоои (Kaaxaóoi). Мы стали работать, и тут он вдруг сказал, совершенно неожиданно:
— Женщины боятся Иисуса. Мы его не хотим.
— Почему? — спросил я, недоумевая, отчего это он так сказал.
— Потому что прошлой ночью он пришел в селение и хотел поиметь наших женщин. Он гонял их по селению и пытался засунуть в них свой большой член. — И Каа’аоои развел руки в стороны, чтобы показать, какой большой у Иисуса член — почти метр.
Я не знал, что ответить, и совершенно не мог понять, то ли это кто-то из мужчин племени притворился, что он Иисус и что у него большой половой член, то ли за этим рассказом кроется что-то мне неизвестное. Каа’аоои, очевидно, не выдумывал: он рассказывал о событии, которое его обеспокоило. И позже, когда я спросил об этом еще двух мужчин в селении, они подтвердили его рассказ.
В самой сущности моей миссии в племени пираха была заключена трудность: весть, служению которой была посвящена моя жизнь и весь мой труд, не укладывалась в их культуру. По крайней мере один урок из этого можно было извлечь: я зря был так уверен, что духовное послание, которое я им нес, абсолютно универсально. Пираха ни к чему было новое мировоззрение, а свое собственное они были в состоянии защитить. Если бы я нашел немного времени перед первой поездкой и прочитал, что пишут о пираха, я бы узнал, что миссионеры пытаются обратить их в христианство уже больше двухсот лет. С самого первого описанного контакта с племенем пираха и родственным племенем мура, в восемнадцатом веке, у них сложилась репутация «упорствующих в заблуждении своем»: за всю историю не известно ни одного индейца пираха, который перешел бы в христианство. Конечно, это знание вряд ли остановило бы меня: как любой начинающий миссионер, я был склонен не обращать внимания на факты и был свято убежден, что моя вера преодолеет любое препятствие. Однако пираха не чувствовали, что им грозит погибель и, значит, не ощущали потребность в «спасении».
Принцип непосредственного восприятия означает, что если вы чего-то не видели сами, ваши рассказы об этом никому не интересны. Из-за этого индейцы пираха практически неуязвимы для проповеди, основанной на историях из далекого прошлого, которое не застал никто из живущих. И это объясняет, почему они так долго сопротивлялись миссионерам. Мифы о сотворении мира не выдерживают проверки доказательством.
Удивительным образом я стал их понимать. В общем-то, так и стоило ожидать, что они откажутся верить во что-то просто потому, что я так сказал. Я и не думал, что труд миссионера будет прост. Однако во мне зашевелилось что-то еще. То, как они отвергли евангельскую весть, заставило меня подвергнуть сомнению собственную веру. Это меня удивило. В конце концов, я же не новообращенный. Я закончил Библейский институт имени Моуди с отличием. Я проповедовал на улицах Чикаго, вел беседы с наркоманами и преступниками, ходил по домам с проповедью и дискутировал с атеистами и агностиками у себя на родине. Я был хорошо подготовлен в апологетике и миссионерской работе с отдельными людьми.
Но теперь я был еще и ученым; в науке доказательство превыше всего, и как исследователь я все подвергал проверке фактами подобно тому, как пираха сейчас просили доказательств у меня. И у меня таких доказательств не было. Я мог подкрепить свои слова только своими убеждениями, субъективно.
Их сомнения передавались мне еще и потому, что я стал их уважать. Многое в них заслуживало восхищения. Это был самостоятельный народ, и сейчас они, по сути, сказали мне, что я могу пойти и вешать лапшу на уши кому-нибудь еще, а у них моя вера не приживется.
Христианская религия со всеми ее утверждениями, столь близкими моему сердцу, в этой культуре оборачивалась полнейшей бессмыслицей. Для пираха это было лишь суеверие. И постепенно я и сам начинал смотреть на нее как на суеверие.
Я стал серьезно сомневаться в природе веры, в самом акте веры в нечто неосязаемое. Священные книги — Библия, Коран — прославляли именно такую веру в объективно непознаваемое, в противное здравому смыслу: жизнь после смерти, непорочное зачатие, ангелы, чудеса и тому подобное. Ценности культуры пираха — непосредственность восприятия, подтверждение слов делом — бросали сомнение на все это. Их собственные верования исключали фантастическое и чудесное; они верили в духов, являвшихся по сути частью природы и действовавших согласно природе (здесь не важно, верю ли в них я или нет). У пираха не было чувства «греха», не было потребности «исправить» род людской или даже только самих себя. Они принимали вещи такими, как они есть. Не боялись смерти. Верили в самих себя.
Я не в первый раз ставил под сомнение свою веру. Встречи с бразильскими интеллектуалами, мое собственное прошлое в рядах хиппи, чтение — все это уже заронило в меня сомнения. Однако пираха стали последней каплей.
И вот, примерно в конце 80-х, я признался — пока только себе, — что больше не верю ни в одно утверждение христианской религии и вообще не верю в сверхъестественное. Я стал тайным атеистом. И я не мог этим гордиться: меня страшило, что об этом узнает кто-то из близких. Я знал, что рано или поздно должен буду сознаться, но боялся последствий.