ТРИ ПОСЛЕСЛОВИЯ
ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
Исследования Д. Эверетта, посвященные языку и культуре племени пираха, вызывают живейший интерес и широкие дискуссии, выходящие порой далеко за пределы лингвистического мира. Дело в том, что некоторые утверждения Эверетта о языке пираха вступают в противоречие с теорией Н. Хомского и его многочисленных последователей. Приведу два таких утверждения: конкретное — в языке пираха нет, точнее говоря, не обнаружено рекурсии[89] — и более общее — между грамматикой языка этноса и его культурой существует теснейшая взаимосвязь, ср.: «Гипотеза универсальной грамматики или языка как инстинкта не может рассказать нам ничего ценного о том, как взаимодействуют грамматика и культура, а такое взаимодействие теперь представляется жизненно необходимым для сколь-нибудь полного понимания языка» [Эверетт, наст, изд.: 225].
В свете сказанного мне кажется уместным сопроводить перевод книги Д. Эверетта «Не спи — кругом змеи!» тремя послесловиями: П. С. Дронова—одного из переводчиков и научного редактора перевода, А. В. Никулина — специалиста по языкам Амазонии — и А. Д. Кошелева — составителя серии «Разумное поведение и язык», в которой выходит эта книга. Надеюсь, что представленные в этих послесловиях разборы некоторых важных положений Д. Эверетта и критических возражений его оппонентов помогут читателю сориентироваться в лабиринте различных точек зрения и сформировать собственный взгляд на обсуждаемые проблемы.
Благодарности. Эта книга — плод усилий команды энтузиастов, увлеченных идеей представить российскому читателю одну из наиболее интересных книг Д. Эверетта. Это переводчик и автор послесловия П. С. Дронов, переводчики И. В. Мокин, Е. Н. Панов, авторы послесловий А. В. Никулин, А. Д. Кошелев, ведущая издательских проектов В. В. Столярова, научный консультант Г. В. Бондаренко и художник С. А. Жигалкин. К сожалению, переводческого гранта издательству найти не удалось, поэтому участники проекта довольствовались минимальными ставками оплаты их труда, а иногда и вовсе работали бесплатно. Воздержусь от поименного перечисления заслуг каждого из них. Отмечу лишь, что все работали заинтересованно и слаженно, хотя и без споров, конечно, не обходилось. Кроме того, мы получали консультации от ряда коллег, разделявших наши устремления. Здесь мне прежде всего хотелось отметить вклад Г. С. Старостина. Наконец, живейшее участие в завершающем этапе работы принял Д. Эверетт, приславший предисловие к русскому переводу и прекрасные фотографии, использованные С. А. Жигалкиным при оформлении обложки.
Всем, кто откликнулся на мое приглашение принять участие в подготовке и издании этой книги, — моя самая искренняя благодарность.
А. Д. Кошелев,
30 мая 2016г.
Так ли уж несовместимы точки зрения Д. Эверетта и генеративистов?
Книга Дэниела Эверетта, заведующего кафедрой лингвистики Университета штата Иллинойс, по всем признакам относится к научно-популярной литературе, т. е. к литературе, описывающей основы или проблемные области науки и предназначенной для широкого круга читателей. Именно такая проблемная область рассматривается здесь; одновременно автор посвящает ей и академические работы, в частности недавно вышедшую монографию «Язык как инструмент культуры»[90].
Как уже было показано в самой книге, до своего знакомства с пираха (единственным оставшимся языком из семьи мура, на котором говорит около 300 человек по берегам реки Маиси в бассейне Амазонки) Д. Эверетт был, скорее, сторонником идей Ноама Хомского и его последователей-генеративистов (Рэя Джекендоффа, У. Текумсе Фитча и др.). Как известно, одним из постулатов генеративной грамматики является наличие двух структур, определяющих язык, — поверхностной (грамматики отдельных языков) и глубинной (базовый компонент, общий для всех языков). Ядром базового компонента является рекурсивный механизм: These structures are generated by a recursive procedure that mediates the mapping between speech- or sign-basedforms and meanings, including semantics of words and sentences and how they are situated and interpreted in discourse («Эти структуры порождаются при помощи рекурсивной процедуры, которая служит опосредующим звеном в установлении соответствий между речевыми формами или формами, соотнесенными со знаковыми образованиями, и значениями, включающими в себя семантику слов и предложений, а также определяет, как они должны быть расположены и интерпретированы в дискурсе»)[91]. Рекурсия при этом объявляется единственным уникальным свойством человеческого языка, поэтому говорится о языке в узком смысле (рекурсивный механизм) и языке в широком смысле (прочие аспекты языка).
Переводя на язык пираха Библию и изучая его грамматику, Эверетт, с одной стороны, отказался от генеративистской точки зрения на язык, а с другой — пришел к выводу о существовании культурных ограничений на язык. Причиной этому стали особенности языка пираха и, прежде всего, отсутствие — по крайней мере, по мнению самого автора[92] — рекурсии. Задача данного послесловия — рассказать подробнее о связи языка и культуры, а также рассмотреть некоторые из особенностей языка пираха, привлекших внимание Эверетта, на предмет соответствий в других языках.
Краткая справка об истории вопроса. Идея о связи языка и культуры[93] имеет давнюю историю: еще в XVIII в. Иоганн Готфрид Гердер писал о взаимосвязи четырех фундаментальных явлений, характерных для человека, — языка, культуры, общества и «национального духа»[94]. Вильгельм фон Гумбольдт утверждал, что мышление зависит от конкретного языка[95]. Позднее связью языка и культуры, их взаимовлиянием занимались братья Гримм, Ф. И. Буслаев, А. А. Потебня, Г. О. Винокур, которому принадлежат слова: «Язык есть условие и продукт человеческой культуры»[96]. В XX в. ее продолжали исследовать неогумбольдтианцы (Лео Вайсбергер, Йозеф Трир, Вальтер Порциг, Гюнтер, Ипсен и др.), этнолингвисты (прежде всего, Эдвард Сепир и Бенджамин Ли Уорф[97]), представители лингвокультурологических направлений (например школа В. Н. Телия во фразеологии). На основе идей гумбольдтианства и этнолингвистики появилось понятие языковой картины мира (Л. Вайсгербер, Ю. Д. Апресян, Анна Вежбицка и др.). В трактовке Ю. Д. Апресяна языковая картина мира может быть определена следующим образом:
Каждый естественный язык отражает определенный способ восприятия и организации (= концептуализации) мира. Выражаемые в нем значения складываются в некую единую систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка. Свойственный данному языку способ концептуализации действительности отчасти универсален, отчасти национально специфичен, так что носители разных языков могут видеть мир немного по-разному, через призму своих языков. С другой стороны, языковая картина мира является «наивной» в том смысле, что во многих существенных отношениях она отличается от «научной» картины. При этом отраженные в языке наивные представления отнюдь не примитивны: во многих случаях они не менее сложны и интересны, чем научные. Таковы, например, представления о внутреннем мире человека, которые отражают опыт интроспекции десятков поколений на протяжении многих тысячелетий и способны служить надежным проводником в этот мир. В наивной картине мира можно выделить наивную геометрию, наивную физику пространства и времени, наивную этику, психологию и т. д.[98]
Наиболее очевидна связь культуры народа с его лексикой и фразеологией: так, из-за того, что в доколумбовой Америке не было лошадей, после знакомства с этими животными (т. е. после появления такой реалии и такого явления в культуре) коренные народы или позаимствовали обозначение из языков колонизаторов (например, в современном науатль — потомке языка ацтеков — лошадь называется cahuayoh от исп. caballo), или создали на основе уже существующих слов (ср.: лакота sunka wakan, букв. ‘собака священная’). Это типичный пример того, как культура оказывает влияние на язык[99] (к этому утверждению мы вернемся позже).
Тема национально-культурной специфики является традиционной для фразеологических исследований; в качестве иллюстрации этого часто приводится высказывание А. М. Бабкина, что идиоматика есть «святая святых» национального языка, в котором неповторимым образом «манифестируется дух и своеобразие нации»[100].
Это связано с тем, что значительная часть идиом не имеет прямых эквивалентов в других языках. В. Н. Телия отмечает, что, поскольку характерная для идиом образная мотивированность непосредственно связана с мировидением народа — носителя языка, идиомы обладают национально-культурной коннотацией[101]. При этом выделяются такие пласты культуры, как архетипические (например противопоставления своего и чужого, верха и низа, далекого и близкого, ср.: свой парень, пойти в гору, на носу, не за горами), мифологические (в том числе с элементами анимизма и фетишизма, с которыми связано придание особого значения частям тела[102], ср. немецкую идиому: die Gelegenheit beim Schopf packen ‘схватить удобный случай за чуб’, восходящую к греческой мифологии и образу бога Кайроса; сюда также можно отнести ритуалы, мифы, религиозные слои культуры), фольклор, художественно-литературные тексты (ср.: русск.