*Kóxoí hoagi kai gáihií xíga
Ko’oи сын дочь это правда
‘Это дочь сына Ko’oи.’
Эверетт замечает, среди прочего, что все пираха знают всех остальных пираха и знают, кто кем кому приходится, так что им не приходится оперировать больше, чем одним уровнем обладания, и необходимость выражать подобные значения избыточна (впрочем, неясно, каким образом это положение связано с ПНВ). Нельзя не задаться вопросом: раз все всех знают, почему тогда можно оперировать одним уровнем обладания (иначе говоря, почему можно сказать «сын Ко’ои»)? А также как это соображение объяснит, почему нельзя сказать «каноэ сына Ко’ои»?
Кроме того, одна только избыточность еще ничего не значит: в языках мира обычно есть способы выражать тривиальную информацию. За примерами далеко ходить не надо: в пираха вполне возможны реплики вроде «Это дочь Исааби. Сын Ко’ои — тот же человек <тот же, что Исааби>». Так что апеллировать к избыточности — не слишком удачная идея[154].
Как бы то ни было, упомянутая особенность немецкого синтаксиса для ситуации пираха не очень релевантна. Эверетт подчеркивает, что одно и то же явление может совершенно независимо быть следствием абсолютно разных принципов — в этом случае культурного принципа (ПНВ) и синтаксического принципа, препятствующего нанизыванию родительного падежа в немецком языке.
Более того, некоторым исследователям, занимавшимся пираха, удалось, как они утверждают, записать примеры фраз с нанизанными посессивами:
Iapohen baíxi xapaitai kobiaí
Иапохен мать волосы белый
‘Волосы матери Иапохена седые.’
(полевые материалы Силени Родригис)
Встретились и другие похожие конструкции: ‘Волосы моей жены темные’, ‘Голова сына Пихоио маленькая’, ‘Это дом моего брата’, ‘Платье твоей жены синее’, ‘Это собака моей жены’, ‘Мотор моей лодки маленький’, ‘Мотор каноэ Капоого большой’ (полевые материалы Райани Саллис).
Если эти данные корректны, то аргумент Эверетта о вложенных обладателях отпадает за ложностью материала. Однако корректность этих фактов еще предстоит доказать независимым исследователям: Родригис и Саллис не описывают детально, каким именно образом они вытащили эти фразы из носителей пираха. Пока что экспериментальные данные других лингвистов[155] не подтверждают этих находок.
Придаточные предложения. Если в языке нет вложенных конструкций, то и придаточных предложений в нем тоже не может быть: придаточное предложение на то и придаточное, что зависит от другого предложения.
Посмотрим на такие предложения:
hi ob-áaxai kahaí kai-sai
он(а) знать-очень стрела делать-sai
‘Он действительно умеет делать стрелы.’
Xoogiái hi xob-áaxaí xapaitíisi xohoai-sai
Оогиаи он(а) знать-очень язык пираха говорить-sai
hiaitíihi xigiábi-koí
пираха как люди-же
‘Оогиаи действительно умеет говорить на языке пираха,
как индейцы пираха.’
Можно было бы предположить, что -sai обозначает так называемую нефинитную форму глагола (что-то вроде отглагольного существительного или инфинитива). Для языков Амазонии (да и не только) очень типично оформлять глагол в придаточном предложении примерно таким образом. Если такая интерпретация показателя -sai верна, то здесь налицо типичные вложенные (придаточные) предложения: hi ob-áaxái [kahai kai-sai] ‘он знает [Делание стрел]’, Xoogiái hi xob-áaxaí [xapaitíisi xohoai-sai] ‘Оогиаи знает [говорение на пираха]’[156].
Но Эверетт считает, что в этих предложениях представлен так называемый паратаксис, то есть, грубо говоря, два отдельных предложения, поставленные рядом (вроде «Мартинью платит мало, Оогиаи платит больше» — буквально так на языке пираха выражается идея сравнения). Какие аргументы он приводит?
Язык пираха относится, наряду с такими языками, как эстонский, турецкий, грузинский и латынь, к языкам SOV. Это значит, что стандартный порядок слов в пираха такой: сначала подлежащее, потом прямое дополнение, потом глагол. Поэтому Эверетт считает, что в предложении вроде hi ob-áaxáí kahaí kai-sai у глагола знать (он же видеть, здесь в форме ob-áaxáí) нет прямого дополнения, иначе бы оно стояло левее словоформы ob-áaxáí, и поэтому трактовать это предложение как ‘Он знает делание стрел’ не выйдет. Эверетт предлагает другую трактовку: ‘Он знает. Делание стрел’.
Но далеко не во всех случаях в языке пираха прямое дополнение помещается между подлежащим и сказуемым! Иногда оно может выноситься в конец (например, когда оно слишком громоздкое; согласно Эверетту, так бывает, когда оно длиннее шести слогов[157]):
ti xobaisogabagaí [hiaitíihí ti xahaigí]
я хотел было видеть пираха я брат
‘Я хочу увидеть моих братьев-пираха.’
tiobáhai kohoáihiaba [tomáti gihiókasí píaii taí píaii]
ребенок не есть помидор фасоль тоже лист тоже
‘Дети не едят помидоры, фасоль или зелень.’
В принципе, ничего не мешает существованию отдельного правила, по которому придаточные предложения помещались бы в позицию после сказуемого. В конце концов, дополнение, выраженное целым предложением (как говорят, сентенциальное), — громоздкая штука. Более того, похоже, что в одном зафиксированном Эвереттом случае придаточное предложение оказалось достаточно коротким, чтобы затесаться между подлежащим и сказуемым:
hi [ti xapi-sai] xogihiaba
он(а) я идти-sai не хотеть
‘Он не хочет, чтобы я уходил’ (букв. ‘Он не хочет моего ухода’).
В этом примере паратаксис не очень поможет: местоимение третьего лица окажется совершенно оторванным от сказуемого[158].
В своих новейших анализах Эверетт отказался от того, чтобы интерпретировать sai как показатель нефинитности глагола (иначе говоря, номинализатор). Вместо этого он утверждает, что -sai обозначает «старую информацию»[159], и приводит примеры, когда к корню глагола с показателем -sai добавляются дополнительные показатели, типичные для финитных глаголов:
(hi) kosaagá (hi) kahaí kai-sai-híai
он(а) не знать (он) стрела делать-sai-говорят
‘Он не умеет делать стрелы, как говорят.’
Но, если этот анализ верен, у Эверетта больше не остается аргументов, чтобы предпочесть описание с использованием паратаксиса описанию с использованием придаточных предложений! Если раньше он говорил о прямом дополнении и порядке слов, то теперь не приходится считать, что речь шла о прямом дополнении: если форма глагола с показателем -sai финитная, то у нас нет права считать, что он может быть прямым дополнением.
Есть и другой способ отличить паратаксис от вложенных предложений, а именно отрицание. Известно, что отрицание сказуемого главного предложения в некоторых случаях относится и к сказуемому зависимого предложения (бывает по-разному в зависимости от семантического типа сказуемого). Например, русские предложения «Я приказываю тебе сделать стрелу» и «Я приказываю тебе. Сделай стрелу!» значат примерно одно и то же, а вот «Я не приказываю тебе сделать стрелу» и «Я не приказываю тебе. Сделай стрелу!» довольно сильно расходятся в значениях.
В диссертации Эверетта есть такой пример:
ti xibíibihiabiigá kahaí kai-sai
я не приказывать стрела делать-sai
‘Я не приказываю / не дам тебе сделать стрелу.’
Если этот перевод верен, то это еще один аргумент против паратаксиса[160]. Однако в более поздних работах Эверетт переводит его несколько иначе: ‘Я не приказываю. Ты делаешь стрелы’. Очевидно, и здесь требуются независимые исследования, которые бы специально концентрировались на отрицании сказуемого главного предложения.
Сторонники и противники Эверетта спорят об особенностях и других типов конструкций (которые противники считают придаточными предложениями, а Эверетт нет) — это конструкции вроде «гамак, который я купил» и другие. Здесь я подробно на них останавливаться не буду.
Глагол говорения. Уже памятный нам показатель -sai имеет необычную особенность: в предложениях с косвенной речью он прицепляется не к сказуемому в цитируемой реплике, как можно было бы ожидать от придаточного предложения, а к самому глаголу сказать:
ti gái-sai Kóxoí hi kaháp-ií
я сказать-sai Ko’oи он(а) собираться уйти
‘Я сказал, что Ko’oи собирается уйти.’
Поскольку, по Эверетту, придаточных предложений в пираха не существует, буквально это предложение устроено так: «Моя речь. Ко’ои собирается уйти».
В более поздних работах Эверетт выступил с гипотезой о том, что на самом деле sai — показатель так называемой «старой информации». В таком случае не очень ясно, почему глагол речи почти всегда сопровождается показателем «старой информации» и что именно этот показатель вообще значит. Но одно в анализе Эверетта остается неизменным: «Ко’ои собирается уйти» — это отдельное предложение, никаким образом не зависимое от предложения, обозначающего речевой акт.
Противники Эверетта напоминают, что в пираха, как и в русском, есть нулевая связка:
giopaíxi hi sabí-xi
собака он(а) дикий-очень
‘Собака действительно дикая.’
Они утверждают, что это позволяет интерпретировать косвенную речь как придаточное предложение: «Моя речь — [что Ко’ои собирается уйти]»[161]. Однако этот аргумент не очень сильный, ведь даже по-русски предложения вроде «Мое мнение: все здесь неправы» абсолютно нормальны.