— У меня в телевизоре — полосы. Надо в ремонт нести.
Нонна механически, все еще находясь под впечатлением от голоса любимого мужа, откликается невпопад:
— Денег нет.
— Естественно, — хмыкает Араксия Александровна язвительно.
Но как-то все странно устроено в жизни, зарифмовано, закручено, связано. Потому что во вспыхнувшем экране телевизора Нонна видит не кого-нибудь, а писателя Василия Семенова. Ночной эфир. Прямой эфир.
Очкастый, с залысинами и плохой дикцией журналист спрашивает маститого писателя:
— Вы не думаете вернуться в Россию?
Семенов аж подскочил на месте, будто его не в Россию зовут, а прямиком в ГУЛАГ. Он так встрепенулся, так резко поставил на стеклянный столик бокал с водой, что едва не расплескал!
— Нет. Россия меня приводит в шок.
— Нельзя же так родины бояться, — искренне удивляется Нонна.
И на этого испуганного старикана она потратила часть вечера. А могла бы у Мишки биологию проверить. Но Семенов недолго вызывал жалость. Сегодня он наконец решил быть искренним:
— Это не та Россия, о которой мечтало мое поколение. Вы подумайте, ни одного лица, ни одной женщины, ни одного полноценного мужчины. Нет… Это не то… Принципы шестидесятых…
Нонна всплеснула руками:
— Урод!
Араксия Александровна всегда была строга к дочери. Не отрываясь от экрана она произнесла:
— Не выражайся.
— Мама, погоди!
И Нонка хватает трубку и набирает Юлин номер. Занято. Ладно! Есть еще одна подруга.
А Сонька с Жориком наконец помирились и сидели за поздним ужином перед телевизором. В крутом боевике мелькают кадр за кадром и удар за ударом. Двадцать четыре кадра в секунду, значит, двадцать четыре удара в секунду. А Соня подозревает, что есть еще и тайный двадцать пятый, куда тоже вмонтирована оплеуха.
— Невозможно уже, Жорочка!
Она хватает пульт и переключает канал, внезапно попав на Семенова. Горемыка Семенов красноречиво жалуется:
— Мечта сбылась и обманула. Российская демократия — это пародия на самое себя. Мне не нравится современная Россия. Самое главное — вы поверите ли? — из воздуха России куда-то улетучился эротизм. А для писателя это самое важное. Без этого невозможно писать. Принципы шестидесятых могли сформировать совершенной иной тип человека — человека нового Возрождения… Но увы. Хожу по улицам и думаю: боже, неужели это тот город, который я так любил? Вижу молодых людей, агрессивных и тупых, вижу девушек — вульгарных, с пустыми глазами… Неужели мы в молодости тоже казались такими же агрессивными недоумками, и наши девочки были так же вульгарны? Нет, не может быть! Все во мне протестует! Это одна крайность. Есть еще и другая. Я тут зашел в кафе, передохнуть от своей многочасовой прогулки. Зашел, взял кофе. Да… Меня узнали… Так вот, я встретил компанию молодых женщин. Три подруги, три молодые женщины. Заняться совершенно нечем. Сидят в кафе. Ну, хорошо — вечер, можно расслабиться, посидеть, ну, пятнадцать минут, ну, двадцать, ну, полчаса. А они сидят себе… Все болтают о чем-то. Вы скажете, это просто женское: болтать, сплетничать, предаваться бесперспективным мечтам, в то время, когда годы уходят. А почему? Потому что нет чего-то главного. Нет вертикали! Понимаете, о чем я? Нет, они не были вульгарными, но, видите ли, какое дело… Они мне показались… жалкими… беспомощными и жалкими.
Жорик согласно кивает:
— Небезосновательное замечание.
Соня так бы и треснула пультом по мужниной голове, но тут зазвонил телефон.
— Сонька, ты телек смотришь? — кричит Нонна. — Ты слышишь, что этот урод говорит?
— Импотент!
Жорик вскидывается с дивана:
— Я?!
— Да не ты на этот раз! — кричит она мужу, а потом и Нонне: — Он просто творческий импотент. Он писать не может, а нас фактически обвиняет в этом.
Она сгребает грязные тарелки и уносит их на кухню. Хороший повод спокойно поговорить с подругой. Телефонная трубка между плечом и ухом немного сковывает движения, тем более что руки заняты — невозможно жестикулировать. Но вот она, раковина, сейчас будет легче.
Нонна тоже разнервничалась. А поскольку труд не только облагораживает, но еще и успокаивает, то Нонка тоже принялась за домашнюю работу — загрузила белье в огромный бак и поставила на плиту, кипятить.
— То есть причина — в нас нет эротизма, и следствие — он писать не может. Знаешь, я не патриотка какая-нибудь фанатичная. Но как-то странно получается, что престиж моей родины зависит от меня! — и, покосившись на мать, тихо добавила: — И от эротизма. Надо как-то Юльке дозвониться. У нее все время занято.
— Сегодня что? Понедельник? У нее же с фиктивным мужем телефонная сессия по понедельникам.
— Черт!
— Сейчас я ей на мобильный позвоню.
Соня хватает мобильный из сумки, забытой на кухне, и набирает номер подруги.
А Юля стоит, опешив, посреди комнаты и, не веря своим ушам, глазам и остальным органам восприятия, пялится в телевизор. Фиктивный муж что-то лопочет в трубку, но она совершенно не слышит его. Она слушает Василия Семенова, жалобы которого приняли уже медико-патологический характер.
— Невозможно любить, — воет писатель. — А механизм творческого вдохновения ох как похож на влюбленность. А в кого влюбиться? Не в кого.
— Так ли уж не в кого? — лукаво щурясь, спрашивает журналист. — Русские женщины во всем мире славятся своей красотой. Возможно, есть способы вдохнуть в нашу жизнь чуть больше эротизма?
— Не стоит даже питать иллюзии по этому поводу! — кричит Семенов, будто его спрашивают, может ли он прорыть тоннель от Бомбея до Лондона. — Рецептов нет. Мое поколение дало таких творческих личностей, и, между прочим, мужчин: Сережа Довлатов, Глеб Горбовский, Андрей Битов, Вася Аксенов… Перечислять и перечислять Это были плейбои своего времени. И подруги у нас были соответствующие. А сейчас женщины в России… Не хочу никого обижать, но это… Жалкое зрелище. Очень жалкое.
— Идиот! — восклицает, прихлебывая вино, Юля. Других слов у нее нет.
— Я?! — удивляется заморский супруг.
— Нет, не ты.
Раздается звонок мобильного, и Юля хватает трубку.
— Да! Да, я слышала, слышала!.. — кричит она Соне. — А что я говорила?! Все мужики лицемеры.
— Я?! — не понимая, что на нее нашло, опять спрашивает фиктивный муж.
— Да не ты! — отвечает Юля и, рассердившись, бросает трубку на кровать. Что ему от нее надо? Настоящего брака и настоящих детей? Может, ему мало тех денег, что заплатила маман? Может, он подбирается ко всем ее движимым и недвижимым владениям? А как их заполучить? Только через нее, Юльку, законную наследницу. Вот сейчас он заведется про настоящую любовь и преданность, а поскольку по-русски говорит не очень, то будет ораторствовать долго и обстоятельно. Вот из трубки на кровати уже раздается его бульканье. Но Юльке не до него. У нее тут дела поважней.
— Хочется дать ему по репе! — кричит она в трубку мобильного.
— Юлька хочет дать ему по репе! — дублирует Соня в городской телефон Нонке.
А Нонна помешивает белье в чане:
— Не знаю, что делать, но чувствую, что что-то надо делать! Надо заявить о себе миру!
Раздается сардонический хохот матери, уже простившейся с телевизором и теперь преспокойно раскладывающей пасьянс.
— Кому вы интересны-то?
Нонна резко оборачивается и встречается глазами с фотографией Феди на стене, подбегает к ней и изо всех сил втыкает булавку в глаз бывшего мужа.
— Мы все-таки напишем книгу о себе.
Соня от неожиданности садится на маленький диванчик на кухне и повторяет ее слова Юле на мобильный:
— Вот Нонка говорит, что мы должны написать эту книгу.
Жорик появляется в дверях и подозрительно принюхивается:
— Какую книгу?
— Жора, уйди!
— Нет, скажи, какую книгу?
Юля щелкает пультом, выключая телевизор со злостным Семеновым.
— Про что мы напишем? Неужели про эту ерунду, про которую у Лосевой трепались?
Соня исправно передает:
— Ноник, Ю спрашивает, про что все же будет книга?
Жорик напирает:
— Это я спрашиваю, про что? Что за бессмысленное занятие?
Соня, покружившись по кухне, уходит в ванную и запирается там. Жора остается за дверью, колотит в нее и требует объяснений.
Нонна же с трубкой около уха опрокидывает бак с бельем в свою старенькую ванну. Запыхавшись, садится на край, отдышаться, и, несмотря на усталость и густой пар от белья, продолжает соблазнять перспективами затеи:
— Вы представляете, сколько баб сейчас посмотрело эту передачу. Сколько женщин подошли к зеркалу, посмотрели на себя и спросили у этого самого зеркала, неужели я некрасива? Неужели это всё? Юность испарилась, молодость обманула, зрелость напугала. А где же счастье? Где оно?! Нет, мы немедленно должны написать книгу.
Араксия Александровна заглядывает к дочери:
— Еще одна авантюра.
— Да, я понимаю, что это авантюра, — кричит Нонна в трубку. — Но ни к чему не обязывающая. Правда же?
Как и подруги, Юля тоже оказалась в ванной. Но в отличие от той, которая воспользовалась ею как убежищем от любопытного и ревнивого к чужой фантазии мужа, и от другой, которая стирает там, как заправская прачка, не жалея красивых рук, Юлька использует ее по прямому назначению — наполняет свою гигантскую лохань водой и пеной.
— Погодите, девочки. Это дело серьезное, а у меня татуировки. Сонька, спроси ее, это она серьезно? Ноник, ты действительно хочешь, чтобы мы написали книгу про нас?
Юля снимает с себя халат и погружается в негу. А в дверь ванной Сони колотит любопытный Жорик, и под эти звуки Соня наводит мосты между подругами.
— А ты ее, что, несерьезной видела? И про кого нам еще писать? Мы же не знаем, как живут колонии моржей и существуют ли там разводы? Мы только про себя и можем писать.
Жорик устал стучать, отбил кулаки и перешел теперь к своему главному оружию — занудству:
— Соня, я требую, чтобы ты вышла. Мне надо принять душ.
Соня сдает позиции врагу и выходит из своего убежища. Но не для того, чтобы проиграть сражение, а ради общего дела, как Кутузов при Бородино. Она проходит с двумя трубками мимо Жорика. Настолько мимо, что кажется, сквозь него, и занимает оборону в кладовке.