Юля с наслаждением ныряет в воду, держа трубку в вытянутой руке. А когда выныривает, хохочет:
— Ага, представляю себе про моржей-то. А у нас творческие командировки будут? По местам боевых действий, так сказать. Вот, например, я девственности лишилась в городе Тамбове, в студенческом стройотряде. Помните, я рассказывала.
Соня Нонне телеграфным стилем:
— Девственность осталась в Тамбове.
Нонна Соне в той же манере:
— Помним, она рассказывала.
— А еще у меня кошелек в Греции умыкнули, когда мама послала меня изучать античность на местах исторических событий. Если так, то, в принципе, я согласна… Ха-ха! А спроси у Нонки, а нам командировочные оплатят? Правда, я нашла у кого спрашивать…
Соня сидит на старых чемоданах, среди тюков и коробок. Над головой опасно нависают санки, лыжи и коньки.
— Нонна, Ю спрашивает, как ты считаешь, это принесет нам доход?
— Я про командировочные спросила, — оправдывается Юля.
А Жорик рвется теперь в кладовку, будто неведомое командование приказало ему умереть, но взять бастион.
— Соня, на завтрашнюю съемку мне нужны болотные сапоги. Достань мне сапоги!
— Ты в душ хотел.
— Я вспомнил про съемку.
Соня роется в коробке, на которой сидит. Достает сапоги и, приоткрыв дверь, протягивает их мужу, а потом снова запирается.
А Нонна с тазом белья и трубкой под ухом выходит на балкон. Тяжело ставит таз на цементный пол и оглядывает унылый осенний пейзаж. Он не богат — «хрущевка» напротив и клен.
— Доход? Хорошо бы. Мне вот стиральная машина нужна.
Она берет Мишкины футболки, рубашки, носки, развешивает пара к паре и продолжает грезить:
— Вы как хотите, а я возьмусь.
— Эй, Юлька, она хочет без нас приступить к шедевру. Наверное, и денежки все прибрать к рукам задумала.
— Нет, так не пойдет. В конце концов, мы втроем в кафе были, и этот противный Семенов обидел нас всех одинаково. А меня даже чуточку больше.
— Ноник, Ю считает, что она обижена Семеновым больше нас с тобой.
— Хочет объявить вендетту?
— Наверное, она считает, что красивее нас с тобой.
— Дуры! — кричит Юля.
— Ой, она обозвала нас с тобой нехорошо, — смеется Соня.
— Девочки, не ссорьтесь, — урезонивает их Нонна, как мать расшалившихся детей.
А голос Жорика из-за двери возвращает Соню к реальности:
— Соня, мне надо позвонить!
Она шепчет в обе трубки:
— Я могу взять на себя эротические сцены. Ну, там про тип оргазма, про размеры мужских половых органов и тому подобное. Ты, Юлька, будешь описывать, кто во что одет был, какая была погода, как шелестела листва и урчало в животе, а Ноник будет разводить философию, теоретически обосновывая наши поступки и непременно, непременно, слышь, Нон, находить им оправдания.
Юля заворачивается в огромное, размером с ковер, махровое полотенце.
— А что, тебе когда-нибудь требовались оправдания?
Если Соне когда и понадобилось бы оправдание, так это сейчас, так как Жора почти оторвал дверную ручку чулана, при этом не замолкая ни на секунду:
— Мне небось эта Буркова бессмысленная звонит, а ты телефон заняла!
— О боже! Предлагаю назвать первую главу: «Как отравить мужа!»
Юля усмехается:
— Что, Жорка телефон требует?
— Да!
Нонна смотрит на фотографию Федора и вынимает иголку из его глаза.
— Слушайте, а вдруг получится? Девочки, мне надо переспать с этой идеей, — шепчет она и осторожно кладет трубку.
— Ей надо переспать с идеей, — объясняет Соня Юле.
— Лучше б она с мужиком переспала. Ладно, спокойной ночи.
Юля кладет трубку и ложится в большую и пустую постель, в то время как Коррадо еще продолжает коверкать великий и могучий русский:
— Меня ты слушишь?
Нет, уже не «слушит». Спит.
Сонькина квартирка тоже приутихла. Через открытую дверь Соня глядит на заснувшего Жорика — милого во сне, с пухлыми детскими губами. И выключает свет в коридоре.
Нонна открыла школьную тетрадь в девяносто шесть листов из сыновних запасов и теперь зачарованно глядит на пустые клетки. В отличие от Юльки, она очень хорошо понимала, что такое вдохновение. Но для того, чтоб испытать его, Нонне не требовалось особых средств, вроде бутылочки испанского сухого. Ей надо было только переступить черту обыденности, раствориться, утратить удручающую тяжесть собственной плоти и стать такой же легкой, как слово «тень». Чтобы уметь жить в лунном мире образов, нужно было стать невесомой. А это значит, не быть той Нонной, которая живет вот уже тридцать четыре года — мягкость карих глаз, мягкость покатых плеч, неторопливая плавность жеста. Она это умела. Как только первые строчки ложились на белый лист, происходила странная метаморфоза — из всех органов восприятия у Нонки оставалась только способность видеть, причем глаза ее смотрели внутрь. Она не знала, как она выглядит, когда работает, да и не хотела знать. Наверное, еще то зрелище, если подумать.
Но теперь ситуация была другой. Ей предстояло писать о себе и о подругах. Не придумывать что-то, не черпать вымыслы из бездонной корзины откуда-то с небес, а, наоборот, опуститься на слякотные питерские мостовые, туда, где шлепают они — Соня, Юля и Нонна. Несколько минут она задумчиво смотрела на пустую страницу, а затем решительно начала писать: «Мы дружим с детства. Мы не помним времени, когда не дружили… Мужья, дети, институты, работы… Новые времена, новые книги… Нас закружило, завертело, так же как всех. Скрутило. Стало казаться, что так будет всегда… Мы хотим измениться… Пора меняться…»
Глава 2ВСЕ РАБОТЫ ХОРОШИ
По ночам Нонна гадала. Не каждую ночь, но частенько. И это ее увлечение шло вразрез с религиозными нормами поведения, что удручало Нонку и побуждало торговаться с Богом. Она боялась анафемы, Страшного Суда и вечных мук, поэтому убеждала Его, что само творчество — это своеобразное колдовство. И даже молитва, хорошая искренняя молитва, — не что иное, как заговор, заклинание и привлечение потусторонних сил. Тем более что ее способности — это дурная наследственность. Ведь женщины в ее роду ворожили еще с незапамятных времен, из поколения в поколение, с упорством и настойчивостью игнорируя запреты и общественное мнение. Создатель хранил нейтралитет, не мстил, не швырялся молниями, вообще никак не комментировал Нонкины сомнительные увлечения, но она продолжала бояться, не прекращала переговоров с Богом и в то же время не могла удержаться от соблазна вызнать судьбу любыми подручными средствами.
Этой темной ночью Нонна устроила спиритический сеанс. Разложила лист ватмана, на котором по окружности были выведены буквы и цифры. Вокруг листа — несколько полыхающих свечей. Она нагрела блюдце над пламенем и забормотала горячечным шепотом:
— Я — медиум, медиум, вызываю духа… Я — медиум, медиум, вызываю духа.
Установив перевернутое блюдце в середине листа, Нонна кладет два пальца — средний и указательный — на дно. Тарелка чуть сдвигается с места, и Нонна требовательно вопрошает:
— Скажи, дух, ты здесь?
В недрах квартиры раздается скрип и глухой стук. Точно, он здесь! По правилам надо бы поинтересоваться, чья это душа пришла на зов, но нет времени.
— Скажи, дух, когда Федя вернется к Нонне?
Пальцы Нонны дрогнули над блюдцем. Глаза широко распахнулись навстречу своему ужасу Сейчас она узнает окончательно и бесповоротно, когда же мужчина, причинивший ей столько страданий, приползет из Америки на коленях, ободрав их до крови. Блюдце совершает резкий вираж к букве «Д»! Рот Нонны приоткрываются, готовый к самопроизвольному крику. Затем «У». С плеч Нонны падает наброшенная кофта. Буква «Р». И… в этот момент раздается отчаянный вопль Араксии Александровны:
— Не-е-е-ет!
— А-а-а! — это уже Нонна кричит от неожиданности.
— Не тот лунный день! Сегодня нельзя вызывать духов! Они не уйдут!
Но дочь не отрывает пальцев от блюдца, словно прилепилась к нему, а на ватмане вырисовывается последняя буква — «А». Араксия Александровна хватает тарелку, и та с глухим треском лопается в ее руках. Теперь уже обе женщины кричат от ужаса.
Нонку всегда восхищали случайные встречи тайно влюбленных, думающих друг о друге и не решающихся открыться, внезапные, необъяснимые порывы сдать билет и тем самым уберечься от авиакатастрофы, неожиданные совпадения слов, которые собеседники произносят одновременно. Но если б она только знала, с чем совпал их с матерью ночной дуэт, этот удвоенный вопль, который переполошил весь дом! Да так, что приходили соседи, узнать, не нужна ли помощь?
На другом конце города, в доме нувориша Борюсика, в той самой комнате, над той самой кроватью, где они с Сонькой занимались любовью, рухнул потолок. Со всей лепниной, уже водруженной Сонькиными работягами, с частями перекрытий, с грохотом землетрясения.
В свою очередь, этот грохот воплотился в настойчивый и беспощадный звонок телефона в Сониной квартире. Она как раз глядела пряный сон с участием президента и с собой, разумеется. Спящий рядом Жорик, нервно размахивая руками, отгонял невидимых противников и приговаривал: «Бездарно, бездарно…»
Соня схватила трубку и кроме срывающегося на лай крика Бори не разобрала ничего.
— Что случилось? Толком объясни, — зевнула она, свободной рукой ласково успокаивая метущегося супруга.
Боря объяснил.
— Что?! — заорала Соня гораздо громче Бори.
Так быстро она еще не собиралась. Черт! Что там могло случиться? Все ведь было в порядке. Они закончили уже первый этаж, работали на втором. Причем без эксцессов, без запоев работяг и обычных капризов заказчика. Боря вел себя по-джентльменски, в работу не совался, не бегал с отвесом проверять гладкость стен. Вот уж если не везет, так по-крупному.
Соня пытается поймать машину и недоумевает, почему автомобили, которым она голосует, притормаживая, чтобы подобрать пассажирку, не останавливаются, а, поравнявшись с ней, набирают скорость и уезжают прочь. Наконец, уже поймав машину, садится и выдыхает: