— На сегодня наскальная живопись отменяется, Годо, — чмокает его в щеку Юля.
— Не, сестра, обещала, выполняй, — возражает Годо, известный поборник справедливости.
— Да на тебе ж свободного места нет.
Байкер скромно опускает глаза.
— Что? Веки? — шепчет Юля. — Это же больно.
— Да нет, — вступает в разговор байкерова подруга, которую он нежно называет Ладошкой. — Он задницу имеет в виду…
Проходят в салон. Юля вываливает из сумки свои эскизы и внимательно разглядывает рисунки.
— Только у меня сегодня небесные мотивы…
Байкер переглядывается с Ладошкой.
— Что?
Ладошка оказывается сообразительней.
— Ангелы, наверное.
— Ангелы?
Юля кивает:
— Ну, что-то типа…
— Пойдет, Рыжая… Для того места.
— Слушайте, не в службу, а в дружбу. Нарисую вам что угодно и где угодно. Даже денег не возьму. Достаньте мне проволоки тонкой!
Годо может достать все, что связано с железяками.
— Само собой, — говорит он.
Разговор прерывается, потому что в эту минуту в Юлину коморку врывается Овчарка. Крохотная женщина умудряется смести со своего пути и огромного байкера и его жутковато-худую подругу.
— Юля, где вы шатаетесь? — повизгивает Овчарка.
— Спасибо вам, Евгения Евгеньевна, вы так хорошо описали Александрову, что я тут же ее узнала, когда увидела.
Овчарка не замечает иронии.
— Мы уже проанонсировали заказ от Александровой. Охвачены «Вог», «Космополитен» и «Эль». К вечеру от вас эскизы в цвете.
— Либо эскизы к утру, либо платье к утру.
— Я сказала — «Эль», «Вог» и «Космо». Им нужны красочные эскизы.
— А мне все равно, хоть газета «Пес и кот». Мне вот товарищ проволоку обещал, а без проволоки я работать не смогу.
— Вот и рисуйте пока.
— Пока она на мне будет рисовать.
— К утру платье должно быть готово! — приказывает Овчарка терпеливому Годо. Но и его терпению есть предел. Байкер отодвигает Овчарку.
— Уйдите, женщина, не базарьте. Газета «Рвань и срань» будет полностью удовлетворена.
Ладошка мечтательно потягивается.
— А что? Метров десять колючей пустить на чехол…
— Без авангарда! — рычит Овчарка и выкатывается.
Годо не обманул, раздобыл проволоки. Привез. Юля весь день, как паучиха, плела замысловатую сеть. Паяла. И очень много курила. На манекене закрепляла готовые секции, надувала огромные пузыри из жвачек. Снова курила. Когда металлический корсет был готов, она вытряхнула из пакета кусок белоснежной прозрачной ткани и стала сооружать юбку — невесомую и белую, как туман. Телефонный звонок ударил по нервам. Не стала отвечать.
— Блин!
Но телефон надрывался, и Юля схватила трубку.
— Алло!
Это была Овчарка. Кто ж еще? Подруги звонят на мобильный.
— Юля, вы чем заняты? Зайдите ко мне в кабинет. Срочно. Срочно, Юлия Валерьевна!
И шварк трубкой, гадина. Попробуй отказаться.
— Черт! Черт! Черт! Да что это делается? — кричит Юля. Ей так жаль сейчас прерываться и почти больно уходить от недосооруженного платья.
А Евгения Евгеньевна в это время вопросительно смотрит на молодого человека с незапоминающейся внешностью в невзрачном костюме. Молодой человек неопределенно кивает. Он все делает с оттенком какой-то загадочной неопределенности. То ли есть, то ли нет. То ли хорошо, то ли плохо. То ли справа, то ли слева. Он по-хозяйски устроился за Евгешкиным столом и ждет Юлю.
Юля немного удивилась, глядя на то место за рабочим столом, где она привыкла видеть свою начальницу и мучительницу. Если бы там сидела Овчарка, то это место без натяжки можно было назвать пустым. Но там восседал молодой человек, совершенно ей не знакомый. И хотя он широко улыбался ей, как радушный хозяин долгожданной гостье, по спине забегали мурашки. Может, это какой-нибудь эксклюзивный заказчик? Нет, не похож. Скорее работорговец. Вон как смотрит. Оценивает. Точно, Овчарка решила продать ее в рабство. Хотя она и так уже в неволе у Воропаева и у этой карлицы. И где сама Овчарка, эта микроскопическая ведьма? А, вон, прячется за портьерой, делает вид, что поливает цветы.
— Юлия Владимировна? — спрашивает молодой человек и оборачивается к Евгешке в поисках поддержки. Мол, она, я не ошибся?
— Проходите, Юля, проходите, — Овчарка явно перебарщивает с любезностями.
— Прохожу, прохожу. Что случилось-то?
— Дело короткое, хоть и неотложное, — спокойно произносит посетитель.
— Слушаю вас. Только быстро. Вы быстро говорите, я быстро слушаю.
Нависает пауза. Юле не терпится закончить платье, и она спрашивает:
— Татуировки?
Пауза становится тягостней.
— Боди-арт?
Молодой человек продолжает молчать, а Овчарка уже пританцовывает на месте от напряжения. Юля понять не может, зачем он на нее глазеет, а в крохотных лапках Овчарки дрожит детская леечка.
— Интимные прически? Это не ко мне.
Молчание.
— Как, еще интимнее?
Нервы у Овчарки сдают:
— Нет-нет, вы не так поняли… Я не стала бы вас беспокоить… Речь идет…
— Речь идет о вашей маме, — отчетливо произносит молодой человек.
Юля внимательно рассматривает обоих. Овчарка ринулась под занавеску, а молодой человек продолжает профессионально и неопределенно улыбаться. Юлю можно и напутать, и довести до слез. Она не любит конфликтов. Юля давно не называет маму мамой, обращаясь к ней «Лара». Но, черт возьми, она предпочитает быть единственной на этой земле, кто имеет право коллекционировать претензии к Ларисе Артемьевой. А этот стертый ишак не имеет, кем бы он ни был. Поэтому она тихо и очень внятно говорит:
— Вы не представились.
Молодой человек протягивает ей удостоверение. Юля старательно изучает его. Строчки прыгают, штамп расплывается, но главное она ухватывает: ФСБ, капитан. Удостоверение уже вновь в руках хозяина. Но Юля, спохватившись, растягивая секунды, чтобы подумать, чтобы подготовиться, снова протягивает руку:
— Простите, я не запомнила вашего имени.
Молодой человек опускает удостоверение в карман.
— Костя.
— Костя… Быстрее, Костя, у меня много работы.
Овчарка выглядывает из-за портьеры:
— Юля, дело большой деликатности…
— Ну-ну…
Костя вкрадчиво шелестит:
— Речь пойдет о вашей маме…
— Я уже поняла.
Евгения Евгеньевна, хоть и псина сторожевая, но и у нее, бывает, сдают нервы.
— Для вас ведь не секрет, что ваша мама является одним из главных акционеров нашего дома…
Юля спокойно смотрит на Овчарку. Та всплескивает маленькими ручками:
— Речь идет о многомиллионных налогах!
И Юля, лентяйка талантливая, безответственная сибаритка, собирается в комок. Что ж, у каждого своя амбразура.
— Евгения Евгеньевна, скажите, я плохо работаю?
— Юля, что вы! Вы хороший работник…
— Вы мне платите зарплату такую же, как всем остальным, согласно сетке?
— Юля!
— Нет, подождите! Когда-либо я своим поведением или отношением к любимому делу поставила себя в особое положение?
Костя начинает беспокоиться:
— Мне кажется, мы уходим от сути разговора. Ваша мать…
— А вы вообще молчите! Вот вызовете мою мать к себе в кабинет и будете задавать ей все интересующие вас вопросы. Если она, конечно, согласится прийти. А вы, Евгения Евгеньевна, послушайте меня. Моя мать десять лет назад спасла вашего вонючего кутюрье Воропаева. Она вложила в него деньги, дала ему возможность работать. То, что она акционер, — это номинально, на бумаге, и вы это прекрасно знаете. Лучше других знаете! Просто в то время так было удобнее оформить документы. Она не получила ни одного рубля прибыли от вашего модного дома и уже десять лет живет за границей. Тихо и мирно, как рантье от процентов своих иностранных фирм, — и, обернувшись к Косте, она стучит по столу: — О каких налогах вы говорите?
— Но торговый дом «Воропаев» приносит колоссальный доход…
— Вот и ищите, кому он его приносит!
Юля вскакивает и в два шага оказывается у двери. Овчарка визжит вслед:
— Артемьева!
— А почему у нас, Евгения Евгеньевна, такие гонорары маленькие, если доход такой колоссальный? — спрашивает Юля и выбегает вон.
Портреты Ларисы Артемьевой и Воропаева по-прежнему взирают на бурную событиями жизнь модного дома. Юля глядит то на один, то на второй, пытаясь уразуметь, как из недолгой и поверхностной связи этих людей могло образоваться целое дело, крупный бизнес с финансовыми последствиями. Их связь, вне всякого сомнения, изменила и ее, Юлькину, жизнь. Чем бы она сейчас занималась, если бы не гнула спину на Воропаева? Наверное, делала бы то же самое. Открыла бы салон татуировок и боди-арта, искала бы богатых заказчиков. Может быть, она и не преуспела бы во всем этом, но была бы свободной. От ощущения утраченных возможностей защемило в солнечном сплетении. Но Юля вспомнила о незаконченном платье.
— Ладно, мама. Шоу должно продолжаться.
Администратор Ирина, цокая по залу каблуками, благоговейно, на вытянутых руках, несет коробку, из которой во все стороны струится ткань готового платья. Юля всплескивает руками, будто встретила дорогого знакомого.
— О! Это мой эскиз воплотился в жизнь. И бирочка на изделии «Воропаев» небось? Воропаев — вор.
Ирина останавливается возле Юли.
— Простите, Юля, вы что-то сказали?
— Нет, Ира, я не сказала, я приняла решение.
— Да? Какое?
— Никогда не пытаться сделать из бывшего любовника делового партнера. Моя мама с этим пролетела.
Юля кивает на портреты матери и Воропаева. Но Иринина улыбка профессионально непроницаема. И где учат так улыбаться. Юлька бы денег приплатила, чтоб научиться.
— Вы не согласны. Я понимаю…
Машину с гипсом разгружали сообща. Лепщики гундели, что их квалификация не предусматривает черного труда. Соня покрикивала на них и сама подставляла худую спину под очередной мешок. Крякнув, подгибалась под тяжестью, показывала пример.
— Не прорабское это дело — мешки таскать, — говорила она, чтобы им стало стыдно.