Любитель Кафки Виталка шел прямо за Соней, с таким же, как у нее, мешком на спине.
— Это точно! И не бабское!
За ним охал Вован. Тащил на плечах два мешка. Они гуськом поднимались по лестнице.
— Шла бы домой, Софья Викторовна.
— Напьетесь, — беззлобно констатировала Соня.
— Ну и напьемся, так и что? — удивился Вован. — Рабочий день-то уже закончен. Тю-тю.
Вот этого он не должен был говорить. Вот это он проговорился. Соня бросает мешок и отряхивает белую пыль. Громко, чтобы до пролетариата дошло, хлопает ладонью о ладонь. Стягивает с себя респиратор.
— Вчера пили здесь?
Виталка обычно не врет. Кафку все дочитывает или спрашивает у Сони, чем кончилось? Неплохой парень, и сейчас прячет глаза. Может, и стыдно ему. Соня подступается к Вовану:
— Владимир Иваныч, отвечай мне, золотце.
— Мы по четвергам не зажигаем.
— А! По пятницам только. Понятно, дорогой.
— Да что ты пристала, как гестапо. Рабочий день кончился — шесть часов. Все!
— Ага, значит, домой собираетесь?
— Соня… — робеет Виталка.
— Я тебе не Соня! Я спрашиваю, помочь не хотите?
— Да ладно тебе, — при других обстоятельствах Вован стал бы профсоюзным лидером. — Завтра придем и все сделаем.
— Завтра тут будет цементная плита толщиной в полметра. И это будет наша братская могила.
Вован дернул плечами. А Соня повалилась на мешки.
— Значит, не поможете?
Вован не хотел ее обижать, но он знал, что прав. Время отдыхать и время работать. И это справедливо.
— Бог поможет. Мы вторую неделю без выходных работать не будем.
— Так все решили? — спросила Соня, и Вован нахмурился.
— Все. У тебя то понос, то золотуха. А нам-то что за радость?
Виталка чувствовал угрызения нечистой совести. Не извинялся, поскольку не был обучен, и только приговаривал:
— Соня… Софья Викторовна, все будет путем! Не переживай.
Рабочие ушли, и Соня осталась одна. Она достала из сумки замшелый пирожок и машинально начала есть. Нервы болели, ныло сердце, потягивало в печени, и только жевательный рефлекс не изменял.
Утверждение, что жизнь полна контрастов, для Нонны не было тривиальной чепухой. Она знала это наверняка, доказывая собственным примером, что можно совмещать несовместимое. Вторая ее постоянная работа, а теперь уже единственная, была непосредственно связана с духовным. Нонна трудилась в церкви. Вернее, при ней. Раз в неделю в церковно-приходской школе вела театральный кружок. Подруги сначала долго хохотали над этой странной связкой антонимов и спрашивали, рассказывала ли она настоятелю об эротическом журнале? Потом удивлялись, что за церковь такая, где есть театральный кружок? Не секта ли? Нонка убеждала, что обычная наша церковь. Просто настоятель — очень современный человек. Революционный, можно сказать, поп.
Она приходила сюда с радостью. Радовали дети, радовали деньги, и очень воодушевляла близость к Богу. В том, что ей предложили эту работу, Нонна чувствовала знамение. Словно ее работодателем был… Сам. А деньги выплачивала Небесная канцелярия. Они занимались в просторной комнате с большим деревянным распятием у стены. В углу были составлены столы и лавки — в остальных помещениях шел ремонт. Там же, в этом обжитом углу, стены были увешаны детскими рисунками на библейские темы.
Человек десять детей разного возраста стояли полукругом в центре комнаты. Маленькие не могли долго оставаться без движения и подпрыгивали от нетерпения, то и дело толкаясь. Старшие снисходительно ждали распоряжений педагога. Педагог — это она, Нонна.
— Все знают игру «Море волнуется — раз…»? — спрашивает Нонна.
Дети отвечают нестройным хором:
— Да-а-а! Не-е-е-т!
— Так да или нет? Да знаете, точно. Мы сейчас попробуем сыграть в эту игру, ну, в нечто похожее. Только сейчас мы попробуем поговорить на языке своего тела. Согласны?
— Да-а-а!
— А сейчас давайте выберем тему.
Рыжий мальчик предлагает:
— Давайте про монстров — призраков.
— Нет, мы про монстров не будем. Мы, знаете…
Вот что. Возьмем нечто еще более таинственное, чем призраки. Мы возьмем тему сотворения мира. Вот вы все учитесь в церковной школе и наверняка знаете, как Господь создавал жизнь?
— Знаем! — кричат дети. — Нам по воскресеньям рассказывают.
— Ну вот и здорово. Я сейчас не буду напоминать вам, что вы и так без меня знаете, — как, в какой последовательности Господь творил. Только вот что это было?
— Человек! — выкрикнула девочка в очках.
— Нет, сначала земля и вода, — поправил ее мальчик.
Маленький китайчонок не согласился:
— Звезды.
Девочка с африканскими косичками импровизировала:
— Время.
— Любовь, — сказал кто-то.
Нонна улыбалась.
— Ну, канонический текст вы знаете худо, но с фантазией у вас все хорошо. Мне это нравится. Ладно. Итак, я произношу волшебные слова, а вы замираете в той позе, которая олицетворят какую-нибудь стадию процесса сотворения мира. Понятно?
— Понятно!
— Не… не понятно.
— Вы показываете то, как себе представляете, каким образом была сотворена земля. Или что такое — звездное небо. Первые животные. Адам и Ева. Теперь понятно?
— Понятно.
— Только хорошенько запоминаем, кто что показывал. Будем угадывать друг друга. Море волнуется раз, море волнуется два, море волнуется три — морская фигура, на месте замри!
Дети застывают в причудливых позах. Нонна ходит между этими живыми скульптурами, живым маленьким садом. Угадываются темы воды, земли, звезд, материнства, постройки дома. Нонна улыбается.
В зал, стуча каблуками, вкатывается отец-настоятель. Он низенький, весь округлый, и только глаза острые.
— Работаете? Хорошо, хорошо. К Рождеству сделаете? Мистерия-то у меня будет?
Нонна прикладывает палец к губам, боясь нарушить волшебство «детской сказки».
— Вот где мистерия, смотрите… Спасибо, а теперь попробуем угадать, кто что изображал.
Девочка с африканскими косичками подпрыгнула и сказала:
— Я изображала, как с неба выливалась вода. В моря выливалась, в океаны. Как в чашки.
Рыжий мальчик наставительно перебивает ее:
— Да не ты должна говорить, что ты изображала, а про тебя должны угадать.
Девочка зажимает рот ладошкой:
— Ой…
Настоятель семенит за Нонной, точно повторяя траекторию ее движения.
— Рождество — большой праздник, — приговаривает он. — Митрополит приедет, я ему должен показать спектакль.
Нонна старается не обращать внимания на настоятеля.
— Конечно, будет спектакль. Так. Ну вот ты, что ты думаешь о фигуре Антона?
— Что это вы за фигуры тут показываете? Почему не учите стихи какие-нибудь?
— День 7 января — красный день календаря?
Настоятель поджимает губы.
— Я думаю, он изображал Ноев ковчег, — сказала девочка в очках.
— Нет, я приколачивал звезды к небу, — объяснил виновник творческой дискуссии.
— Здорово, правда? Он воспринимает мир как дом, небо как крышу, — радуется Нонна и хочет разделить свою радость со служителем культа. Но тот хмурится:
— Я только не пойму, что это будет.
— Обещаю, будет красиво.
В дверях появляется голова молодого дьячка.
— Нонна, к телефону!
— Алло! Сонь, привет! Рада тебя слышать… — Нонна слушает подругу, и выражение ее лица постепенно меняется. — Да брось ты… Да ладно… Что?! — и упавшим голосом кается: — Это я виновата… Нельзя было в эту ночь гадать…
Юля колдует над манекеном. Одеяние представляет собой нечто грандиозное из проволоки и белой прозрачной ткани, на которую Юля кое-где наносит специальную золотистую краску. Звонит мобильный.
— Ю, ты где? — кричит Нонна.
— Я еще на работе. Что-нибудь случилось?
— Да… — Нонна автоматически рисует галочки на церковных документах. — У Сони потолок рухнул. Только что узнала.
— Дома?!
— Нет, у этого идиота Бори в Озерках.
Дьячок осторожно забирает у Нонны бумаги.
— Слава богу! — выдыхает Юля.
— Зря радуешься, она нас там ждет весь этот бардак убирать: у нее денег нет уборщиц нанять, а Боря — сволочь. Приказал, чтобы завтра к вечеру все было как прежде.
— Вот гад! — Юлька швыряет баллончик с краской на полку.
— Не говори. Мерзавец!
— Как койку с ней обновлять — так пожалуйста, а как дерьмо разгребать — так это она сама.
Юный дьякон роняет стул.
— А ты что, хотела бы, чтобы он у Версаче полы мыл? — Нонна впадает в риторику. Теперь заведет шарманку про социальное неравенство. Хотя Юля точно знает: дай ей волю и денег, она бы только от Версаче и одевалась — броско и блестяще.
— Нет, конечно, мне в «Кельвине Кляйне» сподручнее, — отвечает Юля. — Ладно, выезжаю.
Юля окидывает прощальным взглядом платье-облако.
Нонна у себя в церковной школе помогает малышам надеть пальто и ушастые шапки.
— Работяги мои — предатели. А Боря — гад какой, а? Ну, вы видели такое? — Соня окинула взглядом рабочий пейзаж.
В четыре руки с Нонкой они уже навели относительный порядок. Соня старательно погружала руки в жижу на полу и извлекала оттуда куски гипсовой лепки, а Нонна жестянкой из-под шпрот черпала воду и выливала ее в оцинкованное грязное ведро. Юля, обормотка, устроилась на верхушке стремянки и делала вид, что пишет новую главу в их эпохальной книге.
Не поднимая головы от записей, она резанула:
— Мужики — козлы.
— Нет, не пиши этого, — беспрекословным тоном учительницы запрещает Нонна.
— А что — «не пиши»? Почему — «не пиши»? Вот мы здесь три молодые женщины…
— Три сказочные феи, — насмешничает Соня.
— Тумбы ручья и нимфы буйка, — подхватывает Нонка.
— Будем всю ночь… устранять последствия, идти на прорыв… так сказать, — Юля любила подруг, но ненавидела черный труд.
— Не надо констатировать факты, — убеждает Нонна. — Надо творчески подходить к поставленной задаче…
— Я Жоре говорю, помоги мне, ты же супруг мой и благодетель, а он говорит, у меня пробы к «Апофеозу старости».