— Да, да, да… Табачок, табачок… — приговаривала она при этом.
— С ума сошла, — ужаснулась Юля. — Это из-за пальто, да? Что ты всякую чушь слушаешь? Хочешь, я тебе свое пальто подарю? Если ты в него… — и осеклась. — Нет, Ноник, наверное, не влезешь. Я платье свое отдала балерине Александровой, так она еле втиснулась.
— Юлька, нет! — взвизгнула Соня.
— Что нет?!
— Только не говори, что ты ей отдала бесплатно.
— Фигня! Тете сорок лет, выглядит она на двадцать пять, а одевается так, будто ей восемьдесят и она начальница гестапо. Это же никакому модельеру не вынести.
— Ну, в этом есть свой шарм, — Соня представила Александрову в черном мундире.
— Для тех, кто томится в застенках?
— Но почему бесплатно? Она платежеспособная женщина.
Соня закатывает глаза, призывая Всевышнего в свидетели своей правоты, но, не дождавшись акустической поддержки с небес, с надеждой смотрит на Нонну. Но кажется, что Нонна совершенно не слышит своих подруг. Она съела всю сливочную шапку и теперь механически размешивает остатки кофе в высоком стеклянном бокале.
— Нет, так больше продолжаться не может, — возмущается Софья, — не может. Мы так никогда не разбогатеем.
— А что, на меня была последняя надежда?
— Нет, есть еще моя баня, но это практически все, что мы имеем.
Голоса подруг долетали до Нонны словно издалека. В голове напряженно прокручивалось одно-единственное слово.
— Да, да, да… Это справедливо. Мы имеем… Твой табак — мой табак… Все общее…
— Она с ума сошла?
Нонна сидит, опустив голову на руки, и смотрит куда-то под стол.
— Почему она все время про табак заряжает? — спрашивает Юля и не зная, как помочь подруге, предлагает ей самое дорогое: — Нонка, хочешь жвачки?
— Да… У пациента прослеживается некоторая непоследовательность в суждениях, — Соня несколько раз щелкает пальцами у самого носа Нонны. — Нонна, Ноник, прием, прием. Мы не поняли, табачок врозь или, наоборот, у нас все общее? Как ты сказала? Твой табак — мой табак? Надо запомнить.
Но Нонна не слышит. Она бежит за стойку к Лосевой и что-то горячо шепчет ей на ухо.
— Рехнулась, — жалеет подругу Соня.
— Пошла к Лосевой на работу наниматься, — ужасается Юля.
— В посудомойки только. Она даже буфетчицей стать не может, у нее с математикой плохо.
— Не выдержала женщина. Про табак все время бредит. А ведь не курила…
Лосева — человек широкий. Она никогда не навязывалась в подруги, никогда не встречалась ни с кем из троицы вне стен кафе, никогда не жаловалась на собственные обстоятельства, но искренне верила, что Нонна, Соня и Юля — сказочные феи, и всегда рада была помочь. Феи — хрупкие создания. Ее готовность — всегда легкая и бескорыстная, не обремененная ощущением долга и непременной ответной благодарности. Когда Нонна попросилась за компьютер, Лосева без лишних расспросов пустила ее, отогнав от экрана бухгалтера.
— Лося, прости, я быстро. Я только письмо напишу и пошлю. Прости, прости, прости. Прости, дорогая.
— Да ладно, — отмахнулась хозяйка кафе. — Мне компьютер нужен — только чтобы шарики по экрану погонять. А в интернете — за людей порадоваться: у Пугачевой — инцест, у Долиной — нет аппендицита.
— Да, интернет — это помойка подсознания. Твори что хочешь, тебя же никто не видит.
— Хорошо сказала, как я не подумала!
— Прости, неудобно очень.
— Да хватит тебе извиняться. Делаешь — не бойся, боишься — не делай, — и вышла из кабинета, тактично прикрыв дверь.
Нонна быстро набирала текст: «Деловое предложение. Реклама табачных изделий сегодня нуждается в абсолютно новых формах. Прежние методы…»
Лосева выплыла к стойке. Соня и Юля обернулись к ней. Лосева кивнула.
— Чего это она кивает?
Юля нависала над ухом подруги и зловеще шепчет:
— Знаки подает.
— Какие знаки?
— Один кивок — убила. Смотри, смотри… Второй кивок — съела…
— Что-то здесь не того-с…
Можно сказать, вечер Юля и Соня провели вдвоем. То есть физически их было трое, но задумчивая Нонна где-то витала, а потом простилась и спешно убежала.
— Что-то она темнит. Что-то тут не того-с, — твердила Соня.
— Не того-с, не того-с, это точно. Давай-ка я тебя подвезу, — предложила Юлька. — Только быстро, а то мне так называемый муж звонить будет. Я до этого должна успеть хлебнуть — трезвая я с ним разговаривать не могу.
Карты Таро безжалостны. Они всегда говорят не то, что Нонна хочет услышать, не то, что она готова услышать, и совсем не то, к чему можно было бы подготовиться.
— При чем здесь любовь, я не понимаю? — шепчет Нонна, вступив в диалог с Таро.
Но входит мать. В мягком стеганом халате, но, как всегда, с прямой спиной.
— Почему не спишь?
Нонна показала на карты.
— Вот, не спится.
Араксия Александровна наливает воды из чайника, отпивает и без всякого интереса заглядывает через плечо дочери.
— Точно так же, как было в прошлый раз, — бесстрастно констатирует она, усмехаясь и постукивая пальцем по карте. — Жених на пороге.
— Какой жених? Я на работу гадаю.
— Значит, служебный роман.
— Какой роман? Мама, какой роман? Ты как будто издеваешься, честное слово! Как будто чужой человек, надо же!
— Издеваюсь я или нет, но Феде твоему придется потесниться. Ты же сама видишь. Карты не врут.
— Погадай мне на кофе, — просит дочь.
— Сейчас?!
— Мама, мне работа нужна!
Сварили кофе. Араксия Александровна водрузила на нос очки и стала разглядывать разводы в кофейной чашке дочери.
— Точно, точно говорю, Нонна, на пороге твоем жених. Завидный жених, милая. С огромным букетом и полными руками каких-то свертков.
— Коммивояжер.
Араксия Александровна требовательно глядит на дочь поверх очков, а затем возвращается к кофейной гуще.
— Это подарки. Полные руки подарков. Однако же ты стоишь за дверью и не открываешь ему. Волнуешься и выжидаешь.
— Это Федя…
— Не Федя! У этого волосы прекрасные вьющиеся, а Федя твой начал лысеть.
— Может, у него в Америке волосы расти начали?
— Не может! Это человек высокого положения, а Федя твой никто.
— Мама!
— Нонна!
— Ты — специально!
— А ты споришь с потусторонним миром! Сама посмотри.
Нелегко иметь мать-гадалку. Араксия Александровна ставит перед дочерью чашку и выходит из кухни, а Нонна, опершись лбом о кулаки, смотрит на витиеватые разводы.
Горячий кофе дымится перед Нонной, присевшей на краешек стула — напряженная спина, обкусанные губы. Когда на стойке зазвонил телефон, она вскочила. Лосева с достоинством подняла трубку, послушала, кивая в такт словам невидимого собеседника, и нашла глазами Нонну:
— Это ты — Нонна Владимировна?
— Я…
— Буду знать по отчеству. К аппарату!
Нонна подбегает к телефону.
— Да!.. Да!.. Да!..
Потом осторожно кладет трубку и, не сдерживаясь, кидается на шею Лосевой.
— Получилось?
Нонна радостно выдохнула:
— Да!
— Ну и слава тебе…
Русский управляющий табачной фабрикой Тарас был не в духе. И как тут хранить равновесие души, если прикатил этот омерзительный Поль, улыбчивый иностранец — хозяин, так сказать. Всем недоволен. Фабрикой недоволен — грязно. Продажами недоволен, говорит — мало. Валентина, предательница, с ним заигрывает, а он на нее — фунт презрения. Ножки ему показывает, а он-то небось голубой. Не верит Валентина, старается. Говорит, у него дети, — значит, не голубой. И рекламную акцию эту затеяли втайне от Тараса. И не то чтобы уж совсем под секретом, но как-то обидно было — поставили перед фактом. И вот теперь, вместо того чтобы блаженствовать на даче, Тарас вместе с Полем и Валькой вынужден целый день сидеть в душной комнате и слушать разных идиотов, которые учат его, как лучше продавать эти вонючие сигареты. Сам-то Тарас предпочитал сигары. Но сигары — удовольствие для одного. По кабинету витал удушливый дух кубинского табака. Поль с Валькой давились, однако терпели. Попробуй запрети курить на табачной фабрике в России — к вечеру останешься без работников.
Нонна смущается. На нее смотрят три пары глаз. Менеджерша насмешливо и немного ревниво, управляющий равнодушно, а приятный иностранец с любопытством. Ну что ж, это теперь ее зрители. Начнем, пожалуй, спектакль. Занавес. В вытянутой руке она держит пачку сигарет и чуть поворачивает коробку, словно это какой-то драгоценный камень, который при малейшем движении начинает сверкать и переливаться.
— Суть предложенного мною метода заключается в том, что человек и его поведение сами по себе являются рекламой товара.
Валентина беспокойно качает длинной ногой.
— Вы об этом написали…
У Поля мягкий акцент и доброе сердце:
— Не прерывайте ее, это крайне интересно. Продолжайте.
— Реклама сигарет часто подвергаются критике со стороны поборников здорового образа жизни. Это факт.
— Факт! — соглашается Тарас. Он тоже часто употребляет это слово.
— Но сами курильщики раздражения не вызывают. Во всяком случае, в России. Они могут вызывать жалость. Они могут вызывать сочувствие. Они могут считаться отставшими от моды или рабами пагубной привычки, но агрессии они не вызывают.
— Тоже факт.
— Не прерывайте ее. Возможно, она предложит гениальную идею, — произносит иностранный владелец и пялится на Нонкину грудь.
Валентина фыркает, а Тарас думает: «Неужели не голубой?» Нонна продолжает медленно вращать коробку сигарет «Властелин», и всем присутствующим в самом деле начинает казаться, что она сверкает.
— Но странно, согласитесь, рекламировать вещь, реклама которой становится ее гробовой доской. Поэтому если человек, то есть курильщик, вызывает сочувствие, то может быть, он и станет рекламой данного товара.
— Начинаю понимать, — иностранец пытается справиться с фантазиями, за демонстрацию которых в его стране можно стать обвиняемым по статье «Сексуальное домогательство».