— Хорошие стихи, Софья. Можешь подрабатывать в сатирическом журнале. Но худышкой Нонку даже я, при всей своей любви к ней, назвать не могу. Ноник, прости.
Но сегодня Нонка не обижается. Юля все больше увлекается будущим ее образом, достает блокнот и набрасывает первые эскизы.
— Скорее Софи Лорен.
— Смотри на меня, жги своим проницательным взглядом.
На Юлиных эскизах проступает силуэт будущего костюма.
— Ты будешь теткой из фильма Чарли Чаплина «Графиня из Гонконга».
Нонна уже включилась в игру:
— Помню! Хорошо, буду.
Она разглядывает эскиз, кивает, щурится, словно прокручивает перед собой пленку старого чаплиновского фильма.
— Ага, все поняла… — она настраивается, как музыкальный инструмент. — Искательница приключений. С бурной биографией. Было много денег, было мало денег. Было много любовников. Было много вина, — тут она кивает Юле. — Была попытка суицида. Много иронии, что портит ее отношения с мужчинами, — поклон в сторону Сони. — Легкое восприятие действительности. Жизнь — игра, в которой я могу и проиграть. Правильно?
Нонна преображается на глазах. Вот что значит профессиональная подготовка. Юля и Соня в восторге от предстоящей авантюры и в один голос кричат:
— Правильно…
— Короче, наш коллективный портрет, — подытоживает Нонна.
— Гениально. Ты меня вдохновила, я создам коллекцию «Графиня из Гонконга»! Будешь моей моделью?
Нонна отмахивается.
— Меня уже табачная фабрика ангажировала.
— Будешь! Попробуй только отказаться.
— Юль, я ж не актриса… И не модель… Пропорции не те. Я придумать могу, а исполнить не всегда.
Соня кивает.
— Мы это заметили. Особенно сегодня.
— Это так, ерунда. От безденежья и безнадежья.
— Если ограбление Воропаева не отменяется, то пошли. Мне все больше и больше нравится эта идея.
Они разделили обязанности: Нонка нейтрализует охранника, Юля выбирает платье и лично осуществляет акт ограбления, а Соня будет на подхвате.
Нонна заранее пришла в зал и стала примерять блузки, заведомо тесные в груди. Шторку, будто случайно, не запахнула. Охранник чуть шею не свернул, подглядывая за ней. Какие там двери! Какая там безопасность!
И вот уже Юля стягивает с манекена желтое, в черный горох, шелковое произведение собственного искусства и, свернув его, пытается затолкнуть в бездонную торбу Сони. Но у Соньки там недоеденный пирожок и кусок гипсовой лепки для образца. В другое время Юля двинула бы подруге за такое безобразие, но сейчас не до этого. Она сует платье за пазуху. Теперь главное — вынести его. Юля посылает воздушный поцелуй портрету Воропаева, и они с Сонькой припускают по коридорам служебных помещений. Издали послышалось бравое цоканье каблуков администраторши Ирины, и Юля ныряет в одну из боковых ниш, а Соня бесстрашно бросается навстречу Ирине.
— Да что это такое! Гляньте-ка, гляньте-ка! — Соня выворачивает воротник своей рубашки и, словно желая вырвать его с корнем, показывает обескураженной Ирине.
— Простите, как вы сюда попали? — строго вопрошает Ирина. Правильно ее Овчарка ценит.
— Вы только посмотрите! Купила, понимаешь, в вашем бутике! — говорит Соня с ударением на последний слог. — Ужас, ужас какой-то!
Ирина, верная сотрудница модного дома «Воропаев», пятится от сумасшедшей, напирающей на нее всем телом. А Соня широкой спиной закрывает от маленькой Ирины Юлю, которая выбирается из своего укрытия и бежит к двери в торговый зал. За спиной она слышит перепалку Сони и Ирины:
— Кривой шов-то, и воротник топорщится…
— Но это не наше изделие! Женщина, вы что, психованная?! Это не наше!
Юля выбегает из служебного помещения и мчится через зал к выходу на улицу, придерживая вдруг ставший солидным живот.
Они хохотали, вспоминая Ирину, и хвалили охранника за мужские слабости. Рисовали Нонне блестящую змею, которая выползала из декольте и стремилась к спине через левое плечо, и дальше, к ягодице. Пытались рисовать и на попе, но Нонка запротестовала. Кто увидит? Плечо, спина — все это будет открытым, а на заднице-то к чему? Ну ладно. Нет так нет. Соорудили прическу, для которой сгодились кусочки проволоки, оставшиеся от платья балерины Александровой.
И вот уже Нонна стоит под мигающим фонарем. Незнакомая, какая-то чужая. Последние штрихи — Соня распушает мех, Юля приподнимает завиток волос.
— Все, с богом! — выдыхает Нонна.
Соня соглашается:
— Да, к черту!
Юля уточняет:
— Ни пуха ни пера!
— Да, к черту! Только не смейте там появляться! Все, пошла…
Нонна, как листок от дерева, отрывается от подруг и идет к ресторану.
— А что такого? Почему нам в ресторан нельзя? — недоумевает Соня.
— Не видишь, человек смущается.
— Она так манто носит, словно всю жизнь это делала.
— Это у нее от перевоплощения.
Нонна подходит к двери ресторана и оборачивается. Соня кричит:
— Мы тебя у Лосевой подождем.
Нонна машет им рукой. Вернее, это уже не Нонна, а графиня из Гонконга.
— А что это у нее за авоська в руках? — неожиданно спрашивает Юля. — Я такого не предусматривала в имидже дамочки из Гонконга.
— Откуда я знаю? Пошли к Лосевой. И почему эта клуша мобильником не обзаведется?
— На какие шиши?
— Послушай, если все леденцы, которые она Мишке покупала, на деньги перевести, давно можно было купить.
Метрдотель Нонну осмотрел и обнюхал. В нем пропадал талант ищейки. Впрочем, не так давно, всего каких-нибудь пятнадцать лет назад, он подкармливался от необъятных хлебов КГБ — наблюдал за разгульными соотечественниками и нервными иностранцами, мечтая застукать момент передачи запрещенной рукописи в нечистые лапы западного журналиста. Но Пастернак уже переправил своего «Доктора Живаго», а Солженицына уже выдворили из страны. Однажды, в молодости, он видел Бродского, но так и не узнал в нем великого поэта современности. А потом и тот уехал. Нынешние блюстители безопасности работы не предлагали, и старый метрдотель скучал. Но орлиный глаз ведь не выколешь.
Молодая, экзотически одетая женщина держала во рту длинный мундштук, из которого торчала незажженная сигарета. Метрдотель сразу понял — актриса.
— Вы из съемочной группы? Ваши уже гуляют.
Хорошо, пусть он думает что хочет. Нонна бегло осмотрела зал. В глубине за несколькими столами человек тридцать шумно празднуют. Она сбрасывает манто на руки восхищенному гардеробщику.
— Вы не могли бы посадить меня отдельно? Не люблю шумных сборищ, — притронувшись к мундштуку, ждет, пока метрдотель поднесет огня.
— Простите, — он достает зажигалку и подносит ее к краешку сигареты Нонны.
Женщина затянулась, и ее и без того большие глаза распахнулись шире.
— Сигареты «Властелин» — очень крепкие сигареты, — совершенно искренне объявила Нонна.
Она вошла в зал. Так, что мы имеем? Пространство небольшое, но изломанное. Это плохо. Надо выбрать столик в центре, чтобы ее было хорошо видно. Что с контингентом? А вот тут повезло. Съемочная группа — это хорошо. Народ шумный и развязный. Много пьют и, естественно, курят. Ага, а в этом углу компания грузинских красавцев! Очевидно, князей, ибо всем известно, что каждый грузин — князь. Это не просто хорошо, это очень хорошо. Кавказцы падки на женщин. И пусть она не блондинка, но бюст, талия и Юлькино платье сделают свое дело. Парочка командировочных. Ну, эти не в счет, хотя и они легкая добыча. Пара толстосумов — скромных, в хорошей спортивной форме, серьезных мужчин с хрупкими подругами. Понятно. Вернее, не совсем понятно, какова будет их реакция на сигареты «Властелин», а вот с ними все ясно: экстремальные виды спорта и стабильность в жизни. Хорошо. А это кто? Знакомое лицо. Очень знакомое лицо. Неужели? Боже! Это Олег Шершневский — звезда кино и сериалов. А он-то что здесь забыл? Ах, да. Съемочная группа что-то празднует.
Олегу Шершневскому было почти сорок, и он порядком устал. Лет десять назад он работал в театре и тешил себя надеждой, что служит высокому искусству. Его любили зрители, жаловали вниманием модные режиссеры, и даже критики писали о нем как о последней надежде русской сцены. При этом его не узнавали на улице и он был беден. Критики писали и читали друг друга, а революционные режиссеры собирали небольшие залы избранной публики.
Как-то раз он явился на спектакль и увидел портрет в черной рамке — покончила с собой старейшая актриса театра, некогда звезда и красавица. Повесилась от нужды и одиночества. Пенсии хватало только на хлеб и чай. Тогда Олег и подумал, что пора уходить. Провести жизнь за пыльными кулисами, испытать пьянящий вкус славы и умереть в забвении — такое может случиться и с ним. А почему нет? Хотя каждый почти уверен: именно с ним этого не будет никогда. Мизерное «почти» боязливо отдавалось на Божий промысел. Но, глядя на фотографию в черном обрамлении, Олег уже знал, каким безобразным может быть это «почти». Он ушел из театра и начал сниматься в сериалах. Критики обрушились на него с негодующими статьями, но зато его стал узнавать народ и появились деньги. Призрак повесившейся актрисы исчез. Затем появились киноработы. Роли становились все серьезнее, но настоящая критика уже не писала о нем, а бульварная пресса обсуждала его романы, одежду, машины. Но не роли. Не было золотой середины. Олег устал, подумывая, не вернуться ли в театр? Женщин, само собой, было много.
Оркестрик на сцене играл танго. Олег говорил со своим режиссером о состоянии дел в российском кинематографе, когда вошла Нонна. Он скользнул по ней профессиональным взглядом и хотел вернуться к прерванной беседе, но забыл, о чем толковали. Режиссер Федоров подносил ко рту кусок форели, да так и замер. Олег усмехнулся и кивнул Нонне. Молодец барышня, пригвоздила. Рыба сорвалась с вилки режиссера и плюхнулась в тарелку. Танго оборвалось, а вместе с ним и наваждение от явления незнакомки.
Подвыпивший осветитель в полувоенной жилетке и кепке, которая вросла ему в голову, пошептался с товарищами и подошел к Нонне. Опершись одной рукой о столешницу, а другой о спинку стула Нонны, он стал дышать ей в лицо чесночно-водочным духом.