И Паша сдался. Он повалился в кресло, осел и прилип к спинке.
— Блин-компот, что же делать? Дорого бы я заплатил, чтобы ее собственными глазами увидеть.
Он прикрыл ладонью глаза, будто изображение Обломовой — живой и невредимой — вот-вот должно было появится перед его внутренним взором.
Вот за это Юля и презирала многих мужчин, почти всех, кого знала: в самый ответственный момент они вдруг прикрывали ладонью глаза и признавали, что жизнь — дерьмо. Почему сейчас? Почему не вчера или месяц назад? Ни Юлька, ни Нонна так не поступали. Они карабкались, царапали ногтями препятствия и умудрялись при этом шутить.
Юля хватает в охапку вещи и бежит в ванную — переодеваться. Через несколько секунд она готова. Причесываясь на ходу, выскакивает из номера. За ней, громыхая ботинками, бежит Паша.
— Ключ от триста пятого не сдавали? — кричит на бегу Юлька.
Утренний администратор приподнимается из-за стойки.
— Нет, а что случилось? Сначала ваша подружка пробежала как ошпаренная, теперь вот вы.
— Куда побежала? Когда? — разом спросили Паша и Юля.
— Да на стоянку, минут десять назад.
— Десять минут назад я должен был с ней нос к носу в дверях вот этих столкнуться…
— А вы через левую дверь вошли, а она через бар выбежала. Я еще подумал…
— «Подумал, подумал»! А сказать мне не могли сразу же?
Администратор, обидевшись, сел:
— Ну кто же знал, что вы ее из дому без охраны не выпускаете.
— Ее удержишь, как же!
Юлька с Пашей выбежали из холла. Вслед им полетел голос администратора:
— Она кричала на бегу: «Отомстим за неизвестных русских артистов!»
Разбитый джип они обнаружили у ближайшего столба. Недалеко уехала пьяная и несчастная рок-звезда. Около машины топтались гаишники — пожилой с усами и помоложе, который все время трубно сморкался в гигантский носовой платок.
Паша по-бабьи всплеснул руками и захлюпал носом.
— Ой, мамочки!
Он бросился к машине. Юля едва поспевала за ним, приговаривая на бегу:
— Да не волнуйся ты так! Что с ней сделается?
Ни в машине, ни возле Терезы не было. А джип так аккуратно вписался в столб, будто обнял его бампером. Коричневое пятно, расползшееся по асфальту, напоминало кровь, и Паша побелел. Юля дернула его за рукав:
— Эй, это масло вытекло.
— Где девушка? Певица, лысая такая, бритая, — кричал Паша гаишникам, попеременно хватая их за китель.
— Только не надо причитать! — успокоил старший. — Лысая певица в отделении.
— В каком отделении?! — Паша схватился за сердце.
— Милиции, каком же еще!? Хотя ты прав, мужик, — по ней психушка плачет.
— Что случилось?!
Гаишник с насморком протрубил в носовой платок и сказал разочарованно:
— Да ничего. Пьяным везет. Так нажралась, что из-за руля выпала.
— На ходу, — прошептал Паша.
— На лету! — огрызнулся пожилой усач. — Ты что, тоже того? У нас сегодня, Петь, видать, не только лесорубы съехались, но и психи. Не задалась неделька!
Петя, сморкаясь, качнул головой в ответ.
— А вы ей кто будете?
— Подруги…
— Друзья…
— Ну вот что, «подруги», — решительно приступил к делу старший. — Протокол составлять будем. Ваша-то невменяемая даже имени своего назвать не смогла.
— Ну чего ты, Ильич. Не знаешь, что ли, это ведь Тереза Обломова, — прогундосил Петя.
— А мне один хрен. На сцене выпендриваются, бабки лопатой гребут, совсем совесть потеряли. Она за руль садится в таком состоянии, в каком я, взрослый мужик, до сортира не дойду — сдохну по дороге…
— Видать, дядя, сортир у тебя под Питером, — огрызнулся Паша.
Юля двинула его по ноге:
— А у тебя, балбес, видать, денег много. Молчи, идиот! — и улыбнулась пожилому гаишнику: — Так что там насчет протокола? Может, так договоримся?
— Так-так, об косяк. За рулем в нетрезвом виде — раз, архитектурное сооружение разрушила — два, зеленые насаждения попортила — три.
— Эй, эй, подождите, какие зеленые насаждения? — забеспокоилась Юля.
Петя, смущаясь, отводит глаза:
— Она, это, когда из машины выпала, весь газон заблевала.
— Я и говорю, нанесен вред зеленым насаждениям, — подкрепляет сказанное старший. — А к нам, между прочим, два раза в год садовник из Питера приезжает.
— Хорошо, что не из Амстердама. И сколько вы с нас вымогаете?
— Вы что, хотите к своей подружке в отделение? За дачу взятки должностному лицу? — громыхнул усач.
— Ну, положим, взятку вам никто пока не давал. А главное, не даст. У нас денег нет. Украли.
Все, пора кончать этот разврат! Юля вдруг увидела себя со стороны. Вот она, дочь Ларисы Артемьевой, наследница миллионов и лесопилки, стоит посреди приграничного городка и препирается с двумя ментами, один из которых нахально вымогает деньги, а второй трубит, как слон перед засухой. А между тем, время вечерней ванны и бутылочки сухого.
— Где это ваше отделение? — спросила Юля.
— За парком, — ответил усач.
В отделении милиции Юле были не рады. И Паше Культе не обрадовались. Пожилой капитан в «бухгалтерских» нарукавничках хмуро смотрел из-под очков.
— Здравствуйте. У вас задержанная Тереза Обломова?
— А вы кто? — спросил капитан.
— Мать!
— Вы — мать?
— Я имела в виду мать-перемать. Хотела выругаться, понимаете?
Капитан развеселился и открыл амбарную книгу.
— Посмотрим. Узнаем. Ответим.
— Помогите! — взмолилась Юля.
Капитан, листая страницы, заверил:
— Поможем. Запоминающаяся фамилия. Вроде из русской классики?
Паша отчаянно закивал.
— Вроде не было такой.
— Как нет? — Юля похолодела.
— Хотя подождите, Тереза одна есть, с вьетнамской какой-то фамилией.
— С вьетнамской?! А почему с вьетнамской?! И как вы вьетнамскую от китайской отличаете? Или от корейской?
— А, вот, нашел! Напалмова!
— Это не она.
— У нас Терез больше в обезьяннике нет. А она так назвалась. — Капитан читает, водя пальцем по строке: — «Записано со слов задержанной». Как она артикулировала, так мы и зарегистрировали.
— Где он, ваш обезьянник?
— А вам зачем?
— Как зачем? Великую певицу земли русской хочу забрать.
— Не положено. Протокол, штраф. Знаете, в каком состоянии она к нам доставлена?
— Не иначе как сильного алкогольного опьянения?
Капитан молчал, с любопытством ожидая развязки.
— Что, денег хотите? — догадалась Юля.
— Точно, — признался дежурный.
— Сколько?
— Сто! — недолго думая, сказал он.
— Пусть она у вас еще посидит.
Юля повернулась, чтобы уйти. Главное, чтобы Паша ничего не испортил. Но тот пребывал в шоке и молчал.
— Пятьдесят, — полетело Юльке в спину.
— Да сколько угодно. У меня все равно нету.
— Сорок.
Юля навалилась на стойку:
— Нету!
Дежурный задумался:
— Певица?
— Певица, будь она неладна.
— Тогда концерт для персонала.
— Какой концерт? Мы что, фронтовая бригада?
— Не выпущу, — без всякой угрозы сказал капитан.
— Выпустите, на фиг она вам сдалась, такой подарочек?
— Пусть поет, раз певица. — И это был вердикт.
Юля повернулась к Паше, надеясь найти у него хоть какую-нибудь поддержку. Но тот вытянул руки вдоль туловища и теперь был похож на провинившегося подростка.
— Да, блин, пусть поет, если сможет! — крикнула Юля.
— Вот это дело. Сейчас приведу.
Капитан скрылся за дверью и через несколько минут вернулся с Терезой. Та едва передвигала ноги в тяжелых армейских ботинках без шнурков.
Тереза жалобно скулила:
— Меня не хотят слушать зрители! Зритель ренегат и предатель. Публика жует колбасу и скобарский салат оливье! Я никому не нужна!
— Нужна, нужна, еще как нужна! — заверила ее Юля. — Вот видишь, твои поклонники собрались. Отпускать не хотят, так любят. Спой, светик, не стыдись.
Тереза встрепенулась и оглядела коридор. Милиционеры, уборщица, еще пара теток, по виду, работницы столовой, мрачно и негромко здороваются и садятся на лавки вдоль стены.
— Я без гитары петь не буду! — крикнула Тереза.
Юля пнула ее коленкой под зад, чтобы никто не видел:
— А симфонический оркестр не подойдет? А ну, давайте-ка а капелла, звезда вы наша!
Тереза зажмурилась и отвернулась к стене. Юльке показалось, что прошел год, прежде чем раздался голос Обломовой. Но когда он полился — сильный и чистый — зажмурилась Юля. Без хрипоты. Без украшательств. Голос летел над русской степью, молил о помощи, обещал вернуться. Голос Терезы добирался до милиционеров и уборщиц, до поварих и до безликих фотографий разыскиваемых преступников. Это не была песня из репертуара группы «Фюзеляж», это была старинная народная песня. Где и когда Тереза Обломова научилась этому, Юля не знала, как и не знала, сколько еще таких песен та могла бы спеть.
В ночном парке, растянувшись на садовой скамейке, спала утомленная этуаль русского рока Тереза Обломова, уложив голову на колени администратора Паши. Будить ее не стали. Тихо говорили над ней:
— Да, сходили за хлебушком…
Паша гладил Терезин ежик. Юля смотрела на них с завистью. Она даже готова была сбрить волосы, чтобы кто-нибудь так же гладил ее по голове. Стало зябко. Юля встала, поставив ногу на краешек скамейки.
— Слушай, у нее что, боязнь сцены?
Паша вздрогнул, как от удара.
— Кто тебе сказал?!
— Я же не слепая.
— Она никому никогда не говорила об этом. Скрывает. Вот почему перед концертом и напивается. Боится очень.
— Конечно, тяжело чем-то заниматься, когда вся природа против, один только ты за.
Паша протестующе шепчет — если мог, кричал бы в голос:
— У нее голос! Нас запустили в ротацию!
— Да и ради бога! Но голос — это дар, а не профессия. А через пару лет у тебя на руках окажется алкоголичка с полностью разрушенной психикой.
— Ты иди, а я с ней побуду. Проснется — довезу до гостиницы.