Юля отдает наказ:
— И не забудь о подругах.
— В каком смысле? — напряглась Нонна.
— В прямом. Разведаешь обстановку — свисти. Я вижу, росточка он маленького, так зачем ему удлиненные пиджаки? От этого только ножки короче кажутся.
— Не могу сказать, зачем ему удлиненные пиджаки, но у меня от него предложение явиться на собеседование в качестве режиссера.
— Мы все в работе нуждаемся, между прочим. И наши с тобой интересы никак не пересекаются.
— Ладно, ладно, поняла. Как я устала, девочки. По объявлению в газете звонят какие-то сумасшедшие. То им бордель сними, то похороны поставь, представляете? Похороны, как спектакль! Говорят: «Покойница была веселушка, так что оторвемся по полной».
Соня ложится головой на колени к Юле и складывает на груди руки. Нонна дает обеим по подзатыльнику и возвращает Соню в прежнее положение.
— С такими вещами не шутят.
— А еще что заказывают?
— Разное. То собаку верни, то соседку задуши. Еще немного — и я почувствую себя чем-то вроде похоронного бюро при сумасшедшем доме…
Юля хмыкнула:
— Угу, а заказным убийцей не почувствовала?
Соня потянулась до хруста в костях и размечталась:
— А чего, может, откроем небольшое агентство? Нонка будет неверных мужей убивать взглядом по фотографии. Зарываться не будем, за каждый заказ…
— Демпинг не пройдет, конкуренты замочат, — мрачно сообщает Юля.
— Вы долго будете надо мной глумиться? — возмущается Нонка.
— Глум-глум, — дурачатся подруги.
— Ну и пожалуйста.
— Не будем ссориться, девочки! — Соня обнимает их. — Да, хорошо бы тебе эта работа обломилась жирным куском. Большим жирным куском. А твой Шестакович чего изволит? Все еще приключений ищет, Казанова на пенсии. Ему мало?! Уже все газеты — в его рассказах о тревожной молодости, а журналы — в фоторепортажах из Ниццы, где он, бедолага, из последних сил поддерживает русский культурный десант. И откуда только бабки берутся! Всего-навсего ректор какого-то вновь созданного университета. Крошка Цахес!
— Козел старый! — шипит Юля, разворачивает газету и снова приглядывается к фотографии. — А что, почему бы и нет? Нонна Владимировна, как только вы закрепите свои позиции, вспомните о подругах ваших. Может, ему сюртучишко какой залудить по-быстрому от молодого дизайнера? Недорого, тысчонок за шестьдесят рублей?
— Нонн, как будет «рвач» в женском роде? Рвачка? Рвачиха? — интересуется Соня.
— Я же вижу, он в мирной жизни в «Босс» щеголяет, так что для него это — не деньги.
— А может, ему ремонт в особняке нужен? — озарило вдруг Соню.
— Все. По домам! — приказывает Нонна. — Завтра важный день.
Очень важный день. Но к нему не подготовишься. Если только за ночь не похудеть килограммов на пятнадцать, не помолодеть на столько же лет и не вытравить пергидролью шоколадный цвет своих волос, поскольку Шестакович любит очень молодых и худеньких блондинок. Поэтому Нонна только и может, что лежать на диване и машинально переключать каналы, задерживаясь на рекламных блоках. В конце концов, ей предстояло говорить с ректором о пропаганде его учебного заведения. Так что надо быть в курсе последних достижений. В тупой задумчивости она просидела у телевизора часа два, прежде чем случайно набрела на программу «Посиделки у камелька с Борисом Шестаковичем». В центре богато отделанного купеческого интерьера, которому порадовалась бы Сонька, восседал ректор Нового всенародного университета Борис Андреевич Шестакович, во фраке, который бы осудила Юлька. Поджарый и лысеющий мужчина лет пятидесяти. В нем безошибочно угадывается ловелас без вредных привычек, ведущий здоровый образ жизни. Вокруг ректора, как одалиски, вьются абитуриентки и студентки Нового университета.
— Дорогие телезрители! — вещает Шестакович. — Вот так непринужденно и демократично сейчас, в условиях нового времени, стирается граница между преподавателем и студентом.
Студентки загадочно улыбаются. Одна из них задает заученный вопрос:
— Борис Андреевич, телезрители знают, что руководство университетом и научная работа — не единственное приложение ваших творческих сил.
— Да, я депутат. Кроме того, я люблю архитектуру и строю дома.
— Занимаетесь бизнесом?
— Депутатам нельзя заниматься бизнесом. Вы не поняли, строить дома — это мое хобби.
— Расскажите, пожалуйста, о вашем детстве.
Шестакович с готовностью откликается на предложение:
— В детстве мой отец, а он был милиционером, частенько наказывал меня. И я научился отвечать за свои слова. Потом я подрос и научился отвечать за свои дела.
— Боже, какое позорище, — Нонна зарывается в подушку. — Отец его бил, и теперь он строит дома.
Нонна засыпает, свернувшись калачиком.
Ей снилась огромная площадь перед зданием Нового университета в одном из спальных районов города. Солнечное утро. Всюду транспаранты с надписями: «Поздравляем с началом нового учебного года!!!», «Да здравствует Новый университет!!!», портреты Шестаковича, цветы, шары. Шум толпы перекрывает гул вертолета. Вертолет все ниже и ниже. Из него, разворачиваясь в воздухе, спускается веревочная лестница прямо на клумбу в центре площади. В проеме двери вертолета появляется Шестакович. Он в белом костюме, как Джеймс Бонд. Он спускается по лестнице на клумбу, смотрит на часы.
— Настало время открывать новый учебный год! — восклицает Белый ректор.
Неожиданно он показывает рукой в сторону небольшой аллеи. По аллее грациозно бежит Нонна, тоже вся в белом. Она бежит навстречу Шестаковичу. Они нежно обнимаются. Широким жестом Шестакович вынимает из саквояжа золотую фигурку самого себя и вручает Нонне. Громко объявляет:
— Господа студенты и преподаватели! Дамы и господа! Перед вами та, которой мы обязаны нашим процветанием. Это она — богиня рекламы.
Десятки рук подхватывают Нонну и начинают качать ее. Небо то ближе, то дальше от ее глаз. Крики и музыка сливаются в ее ушах. Оркестр играет туш. Нонна зажимает уши руками. Кружится голова. Очень сильно кружится голова. Площадь плывет перед ее глазами. Кружится, кружится площадь, постепенно превращаясь в точку.
Она вздрагивает и просыпается. Хватает в темноте будильник. На циферблате полвторого ночи.
— Господи, подушку уронила… Заснула в одежде… Наверное, этот сжигатель жира повышает давление.
Приемная ректора Нового всенародного университета культуры Бориса Андреевича Шестаковича представляла собой огромное белое помещение в стиле «хайтэк» и путала криволинейными формами. Нонна поежилась от холодного металлического блеска мебели и с трудом обнаружила в этом лабораторном безмолвии живое человеческое лицо.
Тамара Ивановна Павлова, пятидесятилетняя особа с пятью иностранными языками, была секретарем Шестаковича, однако она себя называла помощником ректора, личным ассистентом. Чтобы кто-нибудь ненароком не принял ее за обычную секретаршу, прямо в стол была ввинчена мраморная табличка с выгравированными на нем золотыми буквами: «Павлова Тамара Ивановна, помощник». Табличка напоминает надгробную, из чего можно сделать вывод, что Тамара Ивановна поселилась здесь на века. Тамара Ивановна вся лучится интеллектом, знанием йоги и благожелательностью.
— Добрый день. Вы к кому?
— Вчера мне звонили от Бориса Андреевича. Я — Нонна.
— A-а, вы режиссер, — пропела Тамара Ивановна. — Вы по поводу ролика? У вас резюме с собой? Оставьте его у меня. Борис Андреевич на конференции в управлении культуры, и сегодня его уже не будет.
Нонна достает из кармана визитку:
— Вот моя визитка. Я думаю, если Борис Андреевич действительно захочет меня видеть, вы позвоните мне и назначите встречу. Знаете, я ехала с другого конца города…
— Не портите, пожалуйста, настроение ни себе, ни мне. У нас в университете все должно быть позитивно. У нас принято улыбаться друг другу. Всего вам самого-самого доброго! — Тамара Ивановна улыбается. — Мы будем рады видеть вас снова.
— Взаимно. До свиданья.
— Ехала к нему, как идиотка, — гневно рассказывала Нонна. — Через весь город. Туда не доехать ни на чем. А я на каблуках. Это ж надо, построить университет на выселках!
Юля надувает пузырь из жвачки:
— Подальше положишь — поближе возьмешь.
— Как интерьерчик? — поинтересовалась, будто невзначай, Соня.
— Без лепнинки, милая, из стекла и бетона.
— Плохо. Надо работать с клиентом. Развивать вкус.
— Вчера обратила внимание: по телевизору показывали «Посиделки с Шестаковичем» или что-то в этом роде. Он под сенью девушек в цвету. Фрак, Юленька, на нем действительно сидит очень плохо. Сшит плохо.
— Я буду об этом думать, — она старательно заворачивает жвачку в салфетку. — Приводи ко мне, я его украшу.
— Татуировочку сделаешь? Изображение Шестаковича в анфас и профиль?
— Татуировочку сделаем, фрачок сошьем, а там как пойдет.
Сонька ластится к Нонне:
— Ноник, красавица, предложи лепнину.
— Античные мотивы в новостройках? — сомневается Юля.
— Сперва античные мотивы, а там, как ты выражаешься, как пойдет.
— Что вы делите шкуру неубитого медведя? Меня он сегодня вообще не принял. И секретарша у него клонированная.
— Все секретарши сделаны из цельного куска пластика, — доверительно сообщает Соня.
— Нонка, но он же все равно тебе позвонит. И вот когда он позвонит, ты скажи: «Я приду не одна, а с моими девочками».
— Я бы вообще тебя одну не пускала после твоей эпопеи с рекламой. Бог знает, где проснешься.
Юля тычет пальцем в потолок:
— И он же знает с кем.
— Опять?!
— Опять, — назидательно говорит Соня. — Опять что-нибудь оставишь на месте преступления. Будешь мучиться потом, переживать. А так мы будем на страже твоей невинности.
— Какая же ты глупая! Глупая-преглупая!
— Зато хорошенькая!
Юля, похоже, сомневается:
— Ну, это на любителя.
— Многие брали и остались очень довольны, — огрызается Соня.
— Девочки, не ссорьтесь, — просит Нонна. — Юлька, а помнишь, какая Сонька из пионерского лагеря в четвертом классе приехала? Пришла ко мне домой в платке, завязанном назад. А я дверь открываю и спрашиваю: «Девушка, вам кого?» Помнишь, Сонечка, как ты выросла за лето?