— Сонька, а ты самая высокая была у нас в классе, да?
— Это смотря среди кого, — Соня напрягается, чтобы вспомнить. — Среди девочек или среди мальчиков?
— Среди мальчиков! Вот дуреха.
Они редко вспоминали детство. А историй было много. Например, как Нонка случайно паука проглотила, а потом целую неделю рассказывала, чем он занимается у нее в животе. Или как на торжественном концерте, посвященном дню рождения Ленина, Юля пела под гитару блатные песни, которые разучила у костра на даче. Или как в пионеры принимали.
Все происходило на борту легендарного крейсера «Аврора». Дети, целых шесть классов, стояли в линейку. Пожилая пионерка с охапкой красных галстуков выкрикивала дрожащим голосом: «…вступая в ряды Всесоюзной пионерской организации, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю и клянусь…»
Соня наклонилась над маленькой Юлей и прошептала ей на ухо:
— Тебе нравится лицо твоих товарищей?
Нонна захихикала. Пионервожатая обернулась и злобно зашипела:
— Опять эта троица! Геворкян! Артемьева! Сквирская!
С ними всегда были проблемы. Кое-как отстояли линейку. Детям повязали галстуки и позволили походить по кораблю. Неожиданно лицо пионервожатой вытянулось, как будто она увидела Троцкого. Но то, что она увидела, было даже хуже, чем призрак врага народа. Эта мерзавка Сквирская повязала красный галстук — кусочек священного знамени, обагренного кровью павших за свободу героев революции, — на голову, как «бабушкин платок»!
— Сквирская! Это что такое?! Снять!!! Немедленно снять!!! В такой святой день! Софья Сквирская — завтра родителей в школу!
Нонна и Юля изо всех сил старались не хихикать, а Соня стаскивает с головы галстук, повязывает на шею и начинает жалобно хныкать:
— Светлана Николаевна, здесь ветер в уши дует. Простужу-у-усь! А у меня хронический тонзиллит. Я и так в прошлой четверти пропустила три недели-и-и…
Юля смотрит под ноги, Нонна — в небо. Они крепко держались, чтоб не рассмеяться, но их било мелкой дрожью.
— Оставим пока этот вопрос, в школе разберемся, — поджала губы пионервожатая и обратилась к остальным ученикам: — И последнее, что я хотела вам сказать. Здесь сейчас японская делегация. Не сметь ничего у них брать. Особенно опасно брать жвачку. Во-первых, она может быть заражена опасными бактериями. А во-вторых, там может быть спрятано лезвие бритвы. В каждом пластике по лезвию.
— А в-третьих? — спросила Нонна.
— А в-третьих, достаточно во-первых и во-вторых. Все меня поняли? — и она запела: «Мы шли под грохот канонады, мы смерти смотрели в лицо…»
Дети нестройно подхватывают. Юные пионеры уходят с «Авроры» под умильными взглядами японских туристов. Дети жадно вглядываются в лица японцев. Пионервожатая стоит возле трапа и шевелит губами, считая новообращенных пионеров, поэтому пропускает иногда слова песни. Последними идут Нонна, Соня и Юля, о чем-то перешептываясь. Неожиданно Нонна подбегает к пионервожатой и, молитвенно сложив руки на груди, обращается к ней:
— Светлана Николаевна, объясните мне, пожалуйста. Мне папа не может объяснить, мама тоже у меня пианистка. Жить, учиться и работать, как завещал великий Ленин, это как? Папа говорит, где-то есть завещание Ленина, но его Сталин куда-то дел. Где это завещание, никто не знает. Может быть, вы знаете?..
— Геворкян, это очень серьезный вопрос.
— Я понимаю, Светлана Николаевна.
— Геворкян, если бы я знала, что ты так политически безграмотна…
— Простите меня, Светлана Николаевна, вы мне просто объясните.
— Это означает…
Пока Нонна заговаривает зубы пионервожатой, Юля и Соня меняют у японцев свои пионерские значки на жвачку и разноцветные ручки. Когда пионервожатая оборачивается, она видит, как маленькая Юля неторопливо сует в рот пластик яркой иностранной жвачки.
Да, милая Юля, значит, что получается? Последние двадцать четыре года ты жуешь. Ни бактериологическое оружие тебя не берет, ни бритва.
— Боже мой, как давно мы дружим и еще ни разу по-взрослому не поссорились. Тьфу, тьфу, тьфу, чтоб не сглазить! — сказала Нонна. — Ладно, девочки. Если позвонит Шестакович, пойдем вместе.
Огромный кабинет. Антикварный деревянный стол с зеленым сукном завален бумагами. Ножки — золотые, в форме львиных лап. Сочетание темного дерева и золота. Претенциозно, роскошно, солидно. Массивные и высокие двери. Даже не верится, что за дверью никелированная и холодная, как больничная палата, приемная.
Подруги вертели головами, рассматривая историю в фотографиях: «Шестакович и Горбачев», «Шестакович и Лихачев», «Шестакович в Грановитой палате примеряет корону Иоанна Грозного», «Шестакович в скафандре», «Шестакович с Ельциным играет в теннис», «Шестакович поет с Аллой Пугачевой». И еще многое, многое, многое… Он же танцевал с Майей Плисецкой, ваял вместе с Церетели, погружался в морские пучины с Жак Ивом Кусто, играл в крикет с английской королевой и стоял у одра матери Терезы. Это помимо хоровода девушек, священнослужителей всех конфессий и знаменитостей второго эшелона. Многим он вручает шапочки и мантии почетных академиков. Здесь же в дубовой раме — портрет президента, а рядом — в такой же раме, но поменьше, — президент пожимает руку хозяину кабинета.
Живой Шестакович был почти такой же, как и его изображения. Сверкал улыбкой и дорогими очками. Плотоядно улыбаясь, он теребит четки.
— Три грации… Три грани одной дружбы… Три талантливые женщины… Сегодня счастливейший день в моей жизни — я познакомился с вами. Значит, Нонна Владимировна, ваша концепция основана на том, что главный упор в рекламе должен делаться на качестве образования?
Нонну несколько покоробила формулировка, но в целом он верно передал ее мысль.
— Завтра я готова принести вам вариант сценария.
— Нонночка, — ректор широко развел руками. — Три варианта! Сейчас, в условиях рынка, заказчику надо предлагать не один вариант, а несколько, чтобы он мог выбрать. У меня должен быть выбор. Три — это прекрасное число. А вы, значит, Сонечка, — реставратор?
— Я прораб. А реставрация или работа с нуля — это моей бригаде без разницы, — ответила Соня нарочито грубо. Слишком слащав был сам хозяин кабинета.
— Есть визиточка? — поинтересовался Шестакович.
Соня протянула визитку, а Шестакович ухватился за Сонькину руку и присосался к ней влажными губами.
— Какая прелесть. Женщина-реставратор. Сухие рабочие женские руки. Грубые и нежные одновременно.
Соня, редко терявшая присутствие духа, стушевалась, присела, нащупывая под собой кресло.
— Сонечка! Какая прелесть! Послезавтра я мог бы обсудить с вами концепцию моего загородного дома. Вы свободны?
— Да, конечно.
— А у вас, Юля, ателье?
— Эксклюзивная одежда.
— Вы знаете, Юля, — а я уже вижу, что знаете, — вы ведь мастер. Вы же художник, вы же чувствуете клиента. Мне очень сложно шить, поэтому я одеваюсь за границей… Армани, Версаче.
И откуда он это взял? С какой такой горы ему видно то, что самой Юле еще непонятно. Сами виноваты. Пришли к нему просительницами, бедными родственницами. А где же несгибаемая гордость художника? Где независимость, которая не продается за презренный металл? И вместо того чтобы польстить, Юля огрызнулась:
— Сейчас на вас костюм от Хьюго Босса. И он на вас мог бы сидеть и получше.
— Так давайте и обсудим это, Юлечка, — он листает деловой календарь. — В среду, в пятнадцать ноль-ноль. Вам удобно? Мне нужно придумать два новых фрака, черный и белый. Ну и фрачные рубашки к ним, а также аксессуары. Заходите, поработаем.
Юля пытается сохранить лицо, все же кладет визитку на ректорский стол.
Мелодично запел телефон, и хозяин кабинета, отсчитав несколько положенных этикетом звонков, поднял трубку. Подруги переглянулись. Без слов было понятно — Шестакович тщеславный пустозвон. Но настойчивый, с далеко простирающимися амбициями, а потому — полезный. При других обстоятельствах они сказали бы «и потому — опасный». Но теперь, когда самим уже хотелось полета, не использовать подобный кадровый ресурс было бы ошибкой.
— Да, да, конечно, Славочка, и Галочку с собой прихватите, — шелестел ректор. — Ах, не может? Конкурс молодых исполнителей — это святое. Ну, поклон ей. А с вами, значит, до вечера. А как же? Конечно, лимузин. Сами? Как же сами? Мы же договаривались, мы с вами в лимузине. Ну, ладно, ладно, хорошо, как скажете. До вечера.
Он кладет трубку и, обращаясь к подругам, сокрушенно качает головой:
— Ах, эти звезды…
Движением, позаимствованным у Джеймса Бонда, Шестакович смотрит на часы.
— Ну, что ж… За работу, милые дамы!
Когда они выкатились из широких университетских дверей, Соня трясущимися руками достала из пачки сигарету, зажала губами, искала по карманам зажигалку. Юлю тоже потряхивало. Она сунула в рот жвачку. Подошел блюститель порядка.
— Извините, пожалуйста, но по распоряжению ректора на территории нашего университета не курят, — говорит негромко, почти ласково, и лучезарно улыбается. — В нашем университете мы пропагандируем не только высокое качество знаний, но и здоровый образ жизни.
Соня, опешив, роняет сигарету:
— Это какой же станок вас таких печатает? Девочки, бежим отсюда!
На остановке топтался хмурый народ. Впереди пылил автобус.
— Завтра отнесу сценарий, — сказала Нонна и задумчиво добавила: — А он даже галантный…
— Галантный, — согласилась Юля. — Хотя пошляк, конечно.
Соня рассматривала линию жизни на ладони, пытаясь содрать мозоль.
— Руки целует. Надо же. Мне уж лет сто никто руки не целовал.
Дальнейшие события понеслись безумным галопом. Нонна, как обещала, наворотила три варианта рекламного ролика и позвонила Шестаковичу. Тот кричал в трубку слова благодарности и не удержался, пустил яду:
— Нонночка, вы первая, кто позвонил мне. Две ваши подруги до сих пор молчат. Завтра я жду вас вечером на банкете по случаю десятилетия косметической клиники «Янус», в восемнадцать часов. Адрес вы, конечно, знаете.