На кухонном столе лежала вывернутая наизнанку Нонкина сумка и все ее содержимое. Молчаливым траурным караулом за Нонной стояли Араксия Александровна и Миша. Мать не решалась язвить, сын не посмел шутить над Нонкиной бедой. Сама виновница, участница и потерпевшая плакать уже не могла, а просто выговаривала Юльке в трубку:
— Я не знаю, куда они запропастились. И деться-то им было некуда.
Юлька медленно поднималась по лестнице. Она хотела домой, вина и в ванну.
— Ноник, только не реви. Сколько там было? Ого! Это ему столько на пропитание выделено? Да, нехило ест средний американец. Ладно, придумаем что-нибудь. Ну, не плачь ты, пожалуйста. Неприятно, конечно, но что делать теперь? Давай завтра встретим его, а там видно будет.
Под Юлиной дверью лежал большой букет цветов.
— Ого! Нет, мои новорусские соседи все-таки совсем зажрались. Соседи мои, говорю, озверели, уже букеты роскошные выбрасывают. И почему-то мне под дверь. До помойки не донести или людей стыдно?
Юля взяла в руки букет — мелкие фиалки противоестественным образом сочетались с розами и еловыми лапами. Белый картонный квадрат упал под ноги: «Юле».
— Знаешь, это мне… От кого, не поняла, правда…
Для начала нужно было заполнить Нонкин холодильник чем-нибудь знакомым иностранному глазу. Ради этого подруги вывернули свои кошельки перед кассиршей дорогого магазина, а потом поехали в аэропорт. Они повесили на Соню самодельный двойной плакат, на котором со стороны груди было написано: «Welcome to Russia, Mr. Donovan», a со спины то же самое по-русски. Теперь Соня отчаянно вертится, давая прочесть и ту, и другую версию иностранцам, выходящим из зоны паспортного контроля. Нонна, не мигая, глядит на красную черту, определяющую границу, а Юля держит в руке цветок из вчерашнего букета и зачарованно смотрит на него.
Мимо подруг шли благородные старики в кашне, спесивые красавицы, мошенники с дорогими чемоданами, юные искатели загадки русской души, но ни один из них не был Дональдом Донованом. Хотя девушкам улыбались, подмигивали, предлагали себя вместо мистера Донована. Соня жалела, что нельзя прибрать какого-нибудь чистенького студента Оксфорда, приехавшего совершенствоваться в русском. А Юля, вернувшись из глубокой медитации над одинокой фиалкой, с беспокойством взглянула на часы.
— Пора бы ему уже появиться.
Зал прибытия опустел. Девочки пожалели было о том, что потратились на мидии и овсяные хлопья, а также на мягкую туалетную бумагу в цветочек, но тут появился еще один заморский гость. Вернее, самая заурядная пародия на американца — клетчатая рубаха, желтые боты и ковбойская шляпа. Кроме того, он был очень высок. Судя по плачевному состоянию его багажа, этот иностранец чем-то не приглянулся таможенному офицеру — из дорожного чемодана во все стороны вылезало цветастое исподнее. Под мышкой гость держал нечто большое и плоское, завернутое в холстину, и растерянно улыбался.
Соня вертится перед ним, демонстрируя обе стороны плаката. Господин в ковбойской шляпе сосредоточивается на одной из надписей и расплывается в улыбке:
— I’m Donald Donovan.
Юля говорит с лучезарной улыбкой:
— Какая радость. Вашингтон?
— Yes, lady. Washington.
— Нет, девочки, — говорит Юля. — Он наверняка не в Госдепартаменте работает.
Соня настаивает:
— Я видела их президента. На своем ранчо он одет точно так же.
— Может быть, он и президент, но наверняка не профессор литературы, — вздыхает Нонна.
— Hi, ladies!
— Хай, дорогой, — Нонка трясет его за руку. — Чем я тебя кормить буду, бугая такого?
— Будем кормить по очереди, — утешает Соня.
— Предупреждаю, у меня Степа дерется и царапается, — на всякий случай произносит Юля.
— Что ты нас предупреждаешь, ты его предупреди.
— Мистер Донован, готовлю я не очень хорошо, а кот у меня и вовсе драчливый…
Оказалось, мужик невредный. И даже трогательный. Из аэропорта Юлька повезла его кружным путем через центр, и он так непосредственно реагировал на питерские архитектурные красоты, что девицы не могли сдержаться и хохотали над ним.
В Нонкиной квартире он так и не смог расправить плечи. Миша был отправлен на пару недель в спортивный лагерь, поэтому Дональд Донован был представлен только Араксии Александровне и тут же переиначил и сократил ее имя до приемлемого «Арк». Говорили на странной смеси языков, пытаясь понять друг друга, и понимали. Вечером он содрал холстину с подрамника и с гордостью продемонстрировал Нонне картину — ледники и айсберги.
— It’s my motherland, — сказал Дональд мечтательно.
Нонна с сомнением рассматривала картину.
— Washington? Разве это Вашингтон?
— Oh, уе!
— А это где — Капитолийский холм?
Дональд радостно закивал:
— Самая расхожая ошибка. Это штат Вашингтон, а не город Вашингтон. Well?
— Ладно, уел. Скажи тогда, сколько штатов в США?
— Пятьдесят.
— Республик в бывшем СССР?
— Пятнадцать.
— Длина дорог в Ленинградской области?
— What?
— Ничего. Все в порядке. — Нонна задумчиво разглядывает верхушку ледяной горы на полотне. — И чем ты там только занимаешься в своем белом безмолвии? Are you painter?
— Нет, я не художник. Я лесоруб.
— Кто?!
— Лесоруб.
Донован размахивает воображаемым топором — от плеча прямиком по Нонкиному старинному комоду.
— Покажи мне хоть одно дерево! Где деревья? Одни льды кругом. — Она показывает на картину. — Я не вижу деревьев!
— Они здесь. С другой стороны озера много лесов. Много леса — много работы.
— Вредитель.
— Я сам написал эту картину. Это теперь мое хобби. Здесь есть мой автопортрет, если приглядеться.
Дональд обводит пальцем в уголке картины, туда, где у самого берега просматривается водная гладь. Нонна нацепляет очки и с трудом угадывает контуры махонькой человеческой фигурки, идущей по дну озера.
— Я очень боюсь воды. Я читал, что я должен работать со своими страхами. И я решил написать картину, где бы сам был в воде.
Нонна зябко поводит плечами. Она занималась тем же — боролась с собственными страхами.
— Бр… Лучше бы ты написал бы картину про тропики.
— Еще раз? Что ты сказала?
— Нет, нет, ничего. И как страхи? Прошли?
— Я полностью избавился от водобоязни. Это для меня совершенно эпохальная, грандиозная картина. И это единственная моя картина. И… я хочу подарить ее тебе!
— Мне?!
Нонна не любила холода, но Дональд настаивал.
— Я сам все сделаю!
И он с рвением взялся за дело. Пришлось вручить ему молоток. Он нашел место для картины в комнате Нонны. Для этого сняли Мишкин плакат с «Нирваной». Ничего, подумала Нонна, уедет, повешу обратно. Стена, на которой должно было временно красоваться полотно Дональда, была смежная с кухней. От первого же удара молотка Араксия Александровна подхватывала кастрюли с полок.
Вообще-то он был хороший парень. Не злился, не испытывал раздражения. Да и на что ему было раздражаться? Он приехал познакомиться с Россией и знакомился с ней в пределах Нонкиной квартиры. Улыбался на то, чего не понимает. Улыбался тому, что понял. А Нонна уже чувствовала, что предстоящие две недели станут для нее самым отчаянным кошмаром — чужой мужчина в ее доме, который громоподобно смеялся, много ел, очень раскатисто храпел.
Его веселили самые обыденные вещи. Так, сидя на кухне, он вытягивал ноги в ботинках, которые категорически отказался менять на домашние тапочки. Ножищи Дональда тут же достигали плиты у противоположной стены. Он зычно хохотал. Убирал ноги и снова вытягивал, точно не верил, что бывают кухни такого размера, вероятно, думал, что повторный эксперимент приведет к иному результату. Сейчас снова вытянет ноги, а стена каким-то невероятным чудесным образом отъедет назад.
И Нонна злилась на себя оттого, что злится на него.
— Я не спала всю ночь, — держась за голову, жаловалась она подругам в кафе. — Это триллер. Настоящий триллер.
Посмотреть на ее страдания вышла даже Лосева. Больше всего Нонну разозлило, что никто из них не верил в то, что она действительно страдает.
Юля смеялась:
— «Нашествие лесорубов-три». Краткое содержание: лесоруб Дональд Донован потерял смысл жизни. Он едет в Россию, так как слышал, что эта страна, ввиду полного отсутствия такового, быстро вправляет всем мозги. Но в родном лесу, попрощаться с которым благодарный лесоруб зашел перед отъездом, он был укушен вашингтонским москитом-вампиром. В нем вызревает Чужой!
И Юлька подпрыгнула на стуле, норовя укусить Нонку в пухлое плечо. Но Соня опередила и укусила ее в другое.
— Хочу посмотреть эту кинокартину, — хохотала она, отбиваясь от Нонки.
— У Нонки продукты кончатся — посмотришь.
Да, заморский гость ел много. В его честь раздвинули складной стол в центре Нонниной комнаты. Постелили белую скатерть со старинной вышивкой, достали из коробок лучший сервиз из костяного фарфора. Посуда скрадывала скудость стола, ее было слишком много для небольшого набора продуктов, которые, превратившись в кулинарные шедевры Араксии Александровны, дымились на столе. Обе хозяйки осторожно поклевывали, чтобы хватило большому Дональду. Ел он шумно, с аппетитом, и хвалил Арк, думая, что гостеприимные хозяйки на диете.
— Девочки, вы не понимаете. Я сойду с ума. Хочу покоя. Покоя!
А Юля продолжала глумиться:
— В России, в маленькой уютной квартирке, где романтичный иностранец пытается обрести гармонию, страшной длинной русской ночью Чужой вылезает наружу.
Нет, Нонна все же придушит когда-нибудь эту драную рыжую кошку Юлю. Но когда Дональд храпел на Нонкином диване, а они с Араксией прислушивались к его руладам за стеной, она часто думала, что в него вселился демон, — таким грозным, таким клокочущим был его храп. Он походил на рычание.
— В нем есть все, что я ненавижу в мужчинах, — собирала Нонна аргументы против американца.
— Зато у него есть то, что искупает его любые недостатки, — заявляет на это Соня.