Шестакович быстро идет к подиуму, берет со стойки микрофон и легко запрыгивает на довольно высокий помост.
— Сегодня мы чествуем нашу фею танца, нашу великую балерину Елизавету Александрову Премьера, данная вчера коллективом театра, — это триумф твоей карьеры, Лизочка, киска…
Сквозь дежурную улыбку видно, как Александрова морщится от слова «киска».
— Тебе — царице — сегодняшнее пиршество красоты! Дамы и господа, я рад представить вам самого модного модельера в модном бизнесе, самого элегантного художника в элегантном деле. Воропаев, дамы и господа!
Взгляд Александровой беспокойно забегал в поисках Юли.
Воропаев был хорош. В белом смокинге, окруженный толпой стилистов и костюмеров, он обмахивался китайским веером. Воропаев был прекрасен. Пока молчал. Но иногда он открывал рот. Лучше бы он онемел.
— Почему не хватает девок? — кричал он. — Сколько раз говорить, лучше, чтоб их было на десять больше, чем на одну меньше. Уроды! Бизнес в этой стране никогда не научатся делать.
Юля стоит среди манекенщиков — молодых мужчин и женщин, готовых вот-вот выйти на подиум. Среди общей суматохи и волнения никто не замечает ее. Да и, честно говоря, она почти не выбивается из общего контекста. Ведь, в конце концов, все они одеты в ее костюмы. Это ее украденные идеи. Юля так пристально смотрит на Воропаева, что он тревожно оглядывается. Как давно она ждала этой встречи! Как горячо призывала Бога устроить ее. Примерно так же, как Нонка молится о своем Феде. И почему мы так жаждем встречи со своим обидчиком? Годами вынашиваем правильные слова, перебираем их, оставляя лучшие из лучших — самые хлесткие, самые обидные. Проговариваем, катаем во рту, заучивая наизусть. Почему? Надо будет спросить у девчонок. И вот он, недруг, на расстоянии пяти метров. А обидные слова улетучились. Ничего не помнит Юля. Может, подойти и дать ему пощечину?
Неугомонная Овчарка трусит к обожаемому Воропаеву и кричит в телефонную трубку:
— Не давать! Категорически не давать! Выгнать и лишить выходного пособия. Объясните ему, что деньги — это даже уже не бумага. Деньги — это фикция!
— Сама ты фикция, — бормочет Юля, ныряя за фрагмент кубической декорации.
Овчарка подпрыгивает рядом с высоченным Воропаевым, пытаясь промокнуть влажный лоб великого модельера, но тот брезгливо уклоняется от ее прикосновения.
В финале грандиозного показа, когда модели выстроились на подиуме в две шеренги и так же, как и зрители, аплодируют в ожидании автора замечательной коллекции, из-за противоположных рукавов кулис почти одновременно появляются двое — Воропаев и Юля. Девушки продолжают хлопать и улыбаться, хотя на некоторых лицах появляется недоумение. Но кто их, великих, разберет? Наверное, так и задумано. А зрители и вовсе не подозревают неладного.
Воропаев видит каждую пору на Юлькином лице, каждый нарисованный лепесток на плече — от стресса обострилось зрение. Он видит ту саму девицу место которой в лакейской, несмотря на деньжищи ее матери. Юлю, которая с лучезарной улыбкой движется к нему из противоположной кулисы, и ему ничего не остается делать, как идти к ней с такой же улыбкой. Он уже не может остановить движение, он уже на подиуме, он уже вышел с корзиной цветов, и великая Елизавета Александрова благосклонно улыбается ему, и зрители рукоплещут. Публичный скандал не в его интересах. Где-то посередине подиума они встречаются.
— Представишь меня или мне самой представиться? — шепчет Юля, улыбаясь залу.
— Стерва. Такая же, как твоя мать, — белозубо улыбаясь, цедит Воропаев.
Они плечом к плечу идут на зрителей.
— Опозорю, — шепотом обещает Юля.
Подойдя к краю подиума, оба кланяются публике.
— Дамы и господа! — провозглашает Юля.
Воропаев старается обратиться громче:
— Дамы и господа!
— Дамы и господа! — перекрикивает его Юля.
— Дамы и господа! — перекрикивает ее и самого себя Воропаев.
— Мы никак не можем определить, кто из нас первым начнет! — объясняет Юля, и публика облегченно смеется.
— Да, мы никак не можем, — эхом отзывается кутюрье и, приняв решение, обращается к аудитории: — Дамы, господа. Пользуясь сегодняшним торжеством, хочу представить вам молодого модельера, воспитанницу нашего Дома Юлию Артемьеву.
Юля кланяется. Ей аплодируют. Но этого недостаточно.
— Это не все, — шепчет она. — Это моя коллекция.
Воропаев приобнимает ее и шепчет:
— Не прощу.
Со стороны кажется, что большой мастер нашептывает комплимент своей милой ученице. И Воропаев громко, на весь зал объявляет:
— Это ее свежая головка вдохновила меня на эту замечательную коллекцию.
Зрители рукоплещут. Два танцовщика из труппы Александровой выносят букеты для Воропаева и Юли. Мелькают вспышки фотокамер.
Александрова тоже хлопает — персонально Юле — и потихоньку показывает большой палец.
С Юлей доброжелательно раскланивались городские знаменитости. Она принята в тесный светский кружок и уже не наблюдает со стороны, с балкона, за их заманчивой жизнью — она теперь и сама в гуще событий. К ней подходят, чокаются бокалами с холодным шампанским элегантные женщины и мужчины. Вот она, сладкая жизнь — dolce vita. Юля — новая звезда тусовки.
Окруженный десятком преданных обожателей, Воропаев глядит на нее с ненавистью. Его пальцы сжимают плечо маленькой Овчарки с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Но на лице Евгении Евгеньевны написано величайшее из всех наслаждений. Это счастливые муки, которые она готова сносить ради обожаемого кумира.
— Юля, а вы с зубами! — сказала Александрова, улучив момент.
— Очень быстро отросли. Я сама не ожидала от себя.
— Нет, молодец, молодец. Нечего сказать, вы меня приятно удивили.
— Зубами? — удивилась Юля. — Да ладно вам. Это у меня от истерики.
Она уже не чувствовала того подъема, который толкнул ее выйти на подиум. Более того, ей почему-то казалось, что она украла кусочек чужой славы.
— Не важно от чего. Главное — результат, — заявила прима. — Результат есть — и все дела.
— Как вы, Лиза… резко мыслите.
— А как вы думаете? Быть звездой — это означает не только танцевать, петь или играть на сцене лучше, чем остальные. Это означает быть сильнее, чем остальные. Знаете, машина мчится по шоссе с бешеной скоростью. «Порш», например. Любите машины?
— Да, конечно.
Александрова вдруг показывает куда-то длинным красивым пальцем.
— О! Кстати, племянник мой! Познакомьтесь с ним потом, хороший мальчик.
Но Юля видит только толпу, из которой не может выделить ни одного конкретного лица. А Лиза столь же стремительно возвращается к теме беседы, как несколько секунд назад выпрыгнула из нее.
— Вот мчитесь вы на «порше», и что-то в зеркале заднего вида мелькнуло. «Порш» же не останавливается, чтобы посмотреть, что там?! У него нет времени, чтобы задаться вопросом, что это было. Мелькнуло и мелькнуло.
— А если на обочине ваше счастье осталось?
— Мое счастье — мчаться с бешеной скоростью вперед и не останавливаться.
Александрова говорит это с жаром, но на последних словах теряет темп — она что-то увидела за Юлиным плечом.
— Простите, иногда, правда, приходится менять курс.
Невесомой походкой танцовщицы, с видом заправского фельдфебеля Александрова подходит к своему бородатому худруку — любовнику и покровителю. С ним напропалую флиртует одна из моделей. Лиза железной хваткой берет его под руку. Юле хочется крикнуть: «Не переживайте! У них такая установка, смешаться с публикой!» Она-то знает, ей поведал об этом начальник охраны. Но Юля решила не останавливать Лизу. Ведь, в конце концов, она же не знает, насколько тесно собиралась смешаться с толпой юная манекенщица.
Пора уходить отсюда. Ничего, ровным счетом ничего интересного. А главное, пусто внутри. Но чья-то увесистая ладонь легла на Юлино плечо. Она присела от тяжести этой руки и обернулась. Перед ней стоял инфернальщик Эдуард.
— Рыжая… Не сразу узнал тебя.
— Я сама себя не узнала. Особенно когда утром в зеркало посмотрела. Какой-то урод насыпал мне сегодня на голову роз. А у них шипы с палец и стебли как бревна. Такими подарочками убить можно. Представляете, с крыши?
— Да… — тянет Эдуард неопределенно.
— Я вся в царапинах. Ужас на мне сплошной.
— Э…
— Давай на «ты». Нет, ничего не говори.
— Не говорю. Я вот вчера звонил тебе, хотел тебя на вечеринку эту пригласить. Но ты меня матом обложила.
Он коротко кивнут, приглашая на танец. Юля, приняв игру, присела в ответном реверансе. Эдик уверенно закружил ее, а она пожалела, что не записалась в группу классического танца вместо водной аэробики.
— Матом? — удивилась Юля. — Я вроде не ругаюсь…
— Разводиться с кем-то собиралась.
— А, это… Да, развожусь.
— Я хотел тебя пригласить, а ты — вот она.
— А я вот сама пришла. Александрова — моя клиентка.
— Да ну?! Она моя тетка.
— О! Вы, значит… мальчик из хорошей семьи?
— Ну, только краем…
— Я вот тоже. Смотрите-ка, какие непутевые люди родятся в хороших семьях. Выпить хочется.
Юля подхватила с подноса бокал с шампанским.
— Я, кстати, не помню, мы на «вы» или на «ты» уже перешли?
Она отпила немного, продолжая танцевать. Видела в старом фильме с Ритой Хейворт. Интересно, с какого дубля у голливудской красавицы получилось так естественно и грациозно? Потому что Юлька пролила полбокала на своего партнера.
— Я не знаю… Не помню, — сказал он, тактично не заметив этого.
— Я, знаешь, на «ты» не очень люблю. Мне дистанция нравится, но если мы ее уже один раз преодолели, то чего уж опять преодолевать? Правильно? Народу сколько! Тетка твоя молодчина, — тараторила Юля, заговаривая неловкость.
— Верно, — коротко отвечал Эдик. — Слушай, а кто тебе всю эту зеленую поросль по плечам пустил?
— Сама.
— А на спине?
— И на спине сама.
— А как такое бывает?
— С художниками, знаешь, и не такое бывает. Вот один, например. Его паралич разбил. Ноги не держат, руки не летают. Так он кисть себе заказал метра три в высоту. Сам сидит в кресле-каталке, кисточку свою держит и малюет.