— Тысяча рублей. И тридцать долларов — по одному доллару.
— Полтинник баксов и тысячи полторы рублей.
— Блин! — Юля пнула колесо. — У меня было сегодня триста долларов, да я шерсть купила.
— Что делать? — спросила Соня.
Юля присела на корточки. Закружилась голова, щемило под ложечкой. И Соня достала мобильный телефон.
— Кому звоним? — спросил один из парней.
— Папе, — ответила Соня.
— А я уже здесь, — хохотнул другой.
Соня набирала номер, путалась в цифрах, дрожали пальцы.
— Черт!
— Кому ты?
Но что спрашивать? Юля знала, кому.
— Алло! Привет. У нас ЧП. Урок химии временно отменяется, снова физика. Внеплановая.
И Эдик приехал. Бросил дела. Заставил Кирилла сесть вместо него во главе стола и вести совещание. Его непомерных объемов автомобиль возвышался теперь и над «ауди», над «гольфом». Сам Эдик присел на корточки и изучая повреждения на бампере «потерпевших».
— Определяю разрушения как незначительные. Отойдемте-ка, братья, — предлагает Эдик и любовно обнимает за плечи двоих. Остальные семенят следом. Они исчезают за высоким джипом Эдика.
— Это по-мужски, — сказала Нонна.
— А ты что думала! — гордо ответила Соня, будто это она совершила благородный мужской поступок. И тут же легонько толкнула Юлю локтем. — Ты поняла, дурында?
Юля неопределенно помотала головой. Ей хотелось кричать. Она хотела заголосить о своей растерянности и о том, что организм ее взбунтовался. Он отказывается ей подчиняться. Руки холодеют, когда она глядит на Эдика. Черт, что это? Бедная девочка, она никогда не любила.
Мужчины возвращаются. Похожий на грузчика откашлялся и сказал:
— Сестры, простите, наехали. Все нормально.
А беззубый его приятель добавил:
— А правила вы все-таки нарушили.
— С нарушившими правила мы разберемся отдельно, — кивнул Эдик.
«Братья» поклонились, кто как умел, и уехали.
Наступила безнадежная тишина.
— Спасибо тебе, Эдик! Ты — человек! — поспешно затараторила Соня. — Вот она — повесть о настоящем человеке.
А он все смотрел на Юлю. А эта рыжая словно окаменела. Эдик схватился за дверь своей машины, распахнул. Нонна тоже кинулась благодарить:
— Эдик, правда, спасибо вам! — а потом зашептала Юле: — Скажи ему спасибо!
Рыжая все смотрела на него. Эдик уселся за руль.
— За рулем в городе не надо выпускать злость, — сказал он рыжей.
Джип исчезает за поворотом, и тишина взрывается Сонькиным криком:
— Идиотка!
— Да уж, — вздыхает Нонна.
У Юли в горле образовалось что-то твердое, что-то такое, что ни выплюнуть, ни проглотить.
— Он больше не позвонит? — хрипит она.
— Не знаю, — печально отвечает Нонна.
— Я бы на его месте не позвонила, — злится Соня.
— Кофе хочу, — чуть слышно шепчет Юля.
Лосева сварила крепкий кофе. Надавила лимонного сока. Обещала Юльке, что настроение от такого напитка повысится в шесть секунд. Но прошло и шесть секунд, и тридцать минут, а комок в горле не исчезал. Девчонки не разговаривали с ней, но и не бросали. Значит, не все потеряно. Значит, они не вычеркнули ее из списка живущих. Нонна достала тетрадь с их бесконечной рукописью.
— Девочки, ну что вы молчите? — не выдержала Юля. — Вы меня бойкотируете?!
Соня берет в руки тетрадь и демонстративно листает.
— Девочки!
Юля даже испугалась, как упорно они не желали с ней разговаривать.
Соня, углубившись в тетрадь, чему-то смеется и показывает это место Нонне. Нонна тоже улыбается.
— Ну хотите, я скажу, что он мне… что он меня…
Подруги оторвались от книги и внимательно смотрят на Юлю, ожидая, чего-нибудь конструктивного.
— Он мне нравится.
— Ну вот, с самого начала бы так, — с облегчением говорит Соня. И не совсем понятно, что больше радует ее, признание Юли или то, что больше не нужно мучительно молчать.
— Меня впечатлило даже не то, что он приехал. Меня потрясло, что он уехал, не ожидая благодарности, — с трудом говорит Юля.
— А если бы ты мне волосы принесла вовремя, я бы тебе наперед все сказала, — корит ее Нонна.
— Какие волосы? Нон? Сонь? Что вы говорите? — Она наконец заплакала. — Он больше не позвонит?
— Теперь не знаю, — честно отвечает Нонна.
А Соня хватается за рукопись:
— Можно я на этот раз напишу?
«Хочешь ты или не хочешь, боишься или проявляешь чудеса смелости, зовешь или надменно отказываешься, угадываешь или ошибаешься, любовь приходит в тот день и час, когда сама решит тебя посетить. Ты можешь все. В этой игре нет правил. В этой игре нет греха. Грешно только одно — ты не вольна отказываться от любви. Можно все, нельзя только отказаться».
Утром Юля подойдет к окну, раздвинет шторы, и на стене противоположного дома увидит огромный плакат-растяжку. На нем фоном будут изображены гоночные машины, а сверху начертано: «Сегодня в восемь. Погоняемся?».
Глава 10ЛЮБОВЬ И ДЕНЬГИ — СОВМЕСТИМЫ
Соня не понимает, почему она живет с Жориком? Бывает так, что два хороших человека вместе образуют нечто ужасающее. Кажется, Нонка рассуждала об этом.
Типичное семейное утро закончилось серьезным скандалом. Жора смотрел в потолок. Соня, опершись на руку, склонилась над Жорой.
— Может быть, музыку включить?
— Какую? — спросил Жора, не отрывая взгляд от потолка.
— Что-нибудь победоносное, жизнеутверждающее, дающее силы покруче «Виагры»! «Индиана Джонс», может быть?
Жора молчит.
— Или классику?
Жора закрыл глаза и притворился спящим.
— А может, восточные мотивы?
Она легко вскакивает с постели и бежит к стойке с дисками.
— Эта музыка поднимает не только силу духа, но и силу священного дзянь. Я буду танцевать, и твои силы будут подыматься. Я включаю…
Соня принялась танцевать. От резких движений головой волосы разлетаются. Но Жора смотрит в потолок.
— Нет, ты смотри на меня, не смотри в потолок, иначе не поможет.
Она колышет бедрами, как учила Нонка, влево — вверх, вправо — вверх. И вещает голосом экстрасенса:
— Смотри на меня, на меня… Не отвлекайся.
Но Жора по-прежнему рассматривает потолок над собой, и Соня выключает музыку.
— Абонент выключен или находится вне зоны действия сети?
Она прыгает на кровать рядом с Жорой.
— А хочешь, я сейчас быстро оденусь и раздеваться перед тобой буду? Или давай, как в «Девять с половиной недель», фруктов нанесем и будем давить их друг на друга? Сок там виноградный, бананы, лед из холодильника? Давай?
Жора молчит и смотрит в потолок.
— Ну, Жора, я не знаю… Ну что, третью, что ли, звать? Или третьего? Я устала от порнухи. И потом, тебе она все равно же не помогает. Извини.
Жора оживляется:
— Порнография — это актуальное искусство. Это смелый и маргинальный прорыв сквозь условности общепринятой морали и навязанного ею стиля…
— Жора, у тебя что-то на работе? Вот о чем ты сейчас думаешь?
— О Бурковой. Лучше усыпи или отрави Буркову!
Соня с тайной надеждой:
— И тогда все получится?!
Жора снова замолкает.
— Она что, опять зарубила программу? Зачем ты разрешаешь ей висеть гирей на твоих плечах? Нет. На твоем члене? Нет… На своей шее, в конце концов?! Это тебя разрушает.
Жора неуклюже вскакивает с кровати, падает, поднимается, хватает брюки, пытаясь их натянуть.
— Ты меня разрушаешь! — кричит Жорик.
— А ты меня уничтожаешь как женщину!
Соня вскакивает и лихорадочно одевается.
— Одно занудство, каждый день одно занудство, — она передразнивает мужа: — «Всё — дерьмо и все — дерьмо!» Сопли непризнанного гения! Достало! Алла Буркова… Алла Буркова… Кому нужны твои программы и фильмы? Тебе-то самому они нужны? Ты сам в себя веришь? Взял бы кассеты, засунул в сумку да поездил бы с ними по фестивалям!
— Там все куплено, дура!
Уже одетый, Жора идет на кухню. Соня бежит вслед за ним, хватая по пути недостающие предметы одежды.
— Есть ведь и некоммерческие фестивали! Авангардные! Жора, ну хоть какое-то движение!
— Я есть хочу! — кричит он. — Завтракать!
В одной руке у Сони — две тарелки, в другой — еще не надетые колготки.
— Пусть я для тебя ничто — ни человек, ни женщина! Плевать, уже не жду! Но о своей-то персоне можно подумать?! В свою сторону можно пошевелиться?! Я тебе столько идей набросала! Даже подруги мои подключились! Говорят, сейчас отбор на фестиваль какой-то, пусть Жора фильмы свои отнесет. Нет, он считает, что все должно само по себе случиться. К тебе приедет какой-нибудь Спилберг и скажет: «Жоржик, дорогой, одолжи свои фильмы, а то мировая киноиндустрия обеднела талантами, сидим все и ждем тебя. Тебя и только тебя! Солнце наше, спасай!»
Жора с интересом наблюдает, как темпераментная Соня произносит свой прочувствованный монолог. Вначале он просто кивает в такт ее словам, чуть позже начинает дирижировать ею, как оркестром. Соня швыряет тарелку в стену чуть выше Жориной головы.
— О господи!!!
Она натягивает берет, хватает плащ.
— Ты что думаешь, жены декабристов только трахались со своими мужьями?! — кричит Жорик, мешая ей одеваться. — Они берегли их! Ехали за ними в ссылку! Верили в них! Больше, чем они сами верили в себя! Любви, надежды, тихой славы! Недолго нежил нас обман! Исчезли юные забавы!..
Соня глядит на мужа. Ничтожество, невежда и эгоист!
— Это «К Чаадаеву», ты перепутал. К декабристам — это «Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье…».
Она хватает сапоги, скидывает тапочки и, босая, с сапогами в руках, выскакивает на лестничную площадку. Но Жорик следует по пятам.
— В твою маниакально-сексуально-замороченную голову не приходило, что если бы не эти женщины, ничего бы у этих мужиков не вышло?!
Соня бежит вниз по лестнице, кубарем катится, перепрыгивая через ступеньки. Интересно, к скольким дверным глазкам припали сейчас любопытные старухи? А Жора вдогонку орет: