— А жена Достоевского?! Прожила с ним всю жизнь и не пикнула! Как зайка! А Цветаева?! А Крупская?! А Пугачева, наконец!
Какой идиот!
Соня в слезах бежала по улице. Она еще сама не понимала, куда бежать? Вдруг ее качнуло. В висках застучало, а потом скрутилось узлом. Потемнело в глазах. Соня прислонилась к стене. Нащупала в кармане телефон и, с трудом различая цифры, набрала Нонну.
— Я… я… Понимаешь, я хочу ему помочь, но он в таком зажиме! И каждый раз я наталкиваюсь на него, как на стенку, и разбиваю себе голову! Я… я… не могу взять себя в руки, потому что они у меня трясутся. Я еду, еду, я к тебе еду. Вызывай «скорую»…
Они не Жорику помогали. Они помогали Соне.
Приехала «скорая». Сделали укол, поставили капельницу. «Скорая» уехала, и Соня заснула на диване.
Юлька с Нонной еще вчера договорились, что возьмут последний фильм Жорика и сами отнесут кассету в отборочную комиссию — ведь он же не поднимется с дивана. Но для этого надо как-нибудь оригинальнее оформить кассету, чтобы на нее обратили внимание, чтобы не затерялась среди сотни однотипных. Но сегодня Юлька наотрез отказалась делать что-нибудь для мерзавца Жоры, который замучил Соню вплоть до приступа гипертонии. Но Нонка объясняла — они не Жорику помогают, они Соне помогают.
На полу и на столе валялось множество бумажных обрезков, раскуроченных обложек видеокассет, выпотрошенных глянцевых киножурналов с вырезками фотографий. Отчетливо прослеживалась тематическая направленность поиска. Подруги искали материальные символы творческих побед в кино и телевидении — от «Оскара» до «Золотой калоши». Ножницы разного размера — от портновских до маникюрных, тюбики клея, банка с золотой пылью, атмосфера активного творческого процесса. Нонна и Юля создают новую обложку для видеокассеты с шедеврами Жорика. В глазу у Нонны торчит лупа часовщика. С ювелирной точностью она старается собрать в одно синтетическое целое протянутую в вечность руку Ленина, страдальческий силуэт премии «Тэффи» и фотографический портрет Жорика.
Манипулируя одной правой, Юля пытается срезать маникюрными ножницами клок прилипших к бумаге волос. На другой ее руке три пальца склеились вместе, и она не может захватить нужную прядь волос. Слышны «холостые» щелчки ножниц и активное цыканье Юли:
— Ёшь!.. Ёшкин кот!.. Тупая и бездарная затея… Какой клей, однако! Зачем шить платья, если можно клеить?
Не отвлекаясь от работы, Нонна грозно приговаривает:
— Мешаешь! Затея — у массовиков-затейников, а мы человека спасаем…
— Он не человек, он козел и мучитель нашей подруги Сони, — отвечает Юля. Она опять отхватила прядь волос по соседству с клочком бумаги. — Ёшкин кот!..
— Он, на секундочку, муж нашей подруги Сони. Ему будет хорошо — ей будет хорошо. Ей будет хорошо — нам будет хорошо.
— То, чем мы занимаемся, — это подлог.
— Подлог — это если в коробке из-под Жоркиной галиматьи оказался бы фильм, например, Тарковского. А мы галиматью Жорика берем и просто переупаковываем в другую коробочку. Даже не из-под фильма Тарковского.
— Он «Тэффи» никогда не получал.
— Получит.
— Не получит.
— А я говорю — получит. Сейчас и не за такое получают. А иностранцам этим в отборочной фестивальной комиссии ровным счетом наплевать.
— А зачем же мы это делаем? — удивилась Юля.
— Так, для представительности.
— Для представительности, — ворчит Юля. — Нас всех посадят.
Она снова выстригла прядь волос, но так и не добралась до прилипшей к голове бумажонки.
— Я же просила не дергаться или отойди к двери! — Нонке удается совместить изображения. — А вот сейчас тихо и не дышать…
Продолжая щелкать ножницами, Юлька встала, чтобы отойти к двери, и все-таки случайно толкнула стол. Рука Нонны дернулась, сбив прицел, и статуэтка «Тэффи» оказалась приклеенной к голове Жоры. В ярости Нонка швырнула ножницы на стол.
— Без проклятий только! — закричала Юля и отскочила к дверям. — Они сбываются!
— У меня все сбывается!
— Проклятия как-то особенно быстро! А так даже лучше. Забавнее и похоже на шутку, а не на подлог.
— Мы занимаемся серьезным и важным делом — человека спасаем. А ты…
Юля, не переставая нервно щелкать ножницами, отступает к ванной.
— Лучше бы зверей спасали! — предлагает она. — Хорьков, кенгуру, гиппопотамов, а то они же все скоро на мясо пойдут! Вон у нас на рынке уже кенгурятиной торгуют! В «Гринпис» бы вступили, что ли.
Юлькины волосы красными перышками ложатся на пол.
— Остановись! — кричит Нонна.
— А я люблю кенгуру! Свободу кенгуру!
— Прекрати!
Из глубины комнаты раздался непривычно тихий голос Сони:
— Девочки, кажется, все…
Соня лежит на диване. В неестественно вытянутой руке торчит игла капельницы. Печальные Сонькины глаза следили за каплями убывающей жидкости. Юля подходит к подруге, чтобы снять капельницу, забыв о склеившихся пальцах. Потухший Сонин взгляд оживает.
— Самоострижение в знак протеста? Против уничтожения кенгуру? Или против моего мужа?
Юля морщит лицо в гримасе. А что? Она никогда не скрывала своей неприязни к нахальному выскочке Жоре. Единственное его достоинство в том, что он неудачник. То есть вообще-то это не достоинство. Это у кого как получается или кто кем себя считает. Но Жоркина неудачливость — единственное, что вызывает у Юли подобие сочувствия.
Нонка отстраняет подругу, вынимает иглу капельницы из руки Сони и профессионально зажимает вену ватным тампоном.
— Я твоего мужа убила бы! — говорит Юля и потрясает рукой со склеенными пальцами.
Нонна внимательно разглядывает Юльку а потом, так и не расставшись с ролью строгого, но милосердного врача, говорит подруге:
— Самообрезание. И самообездвиживание верхних конечностей. Ацетон в ванной. Волосы соберешь, аккуратно сложишь в пакетик.
— Начинается…
— На ночь положишь под подушку, на них переспишь, завтра мне принесешь. Не забудь зеркало в ноги положить.
Юля Нонку в такие моменты боялась. Ей даже не хотелось раздумывать о том, действительно ли подружка обладает каким-нибудь завалящим даром прозорливости или у них такая семейная многовековая игра. Главное, что сама Нонна, тетя Араксия и покойная Нонкина бабушка, которую Юля хорошо помнила, — все они весьма серьезно относились к своим способностям. И даже видели в них призвание. Поэтому ей легче было отдать прядь своих крашеных волос, чем пускаться в долгие споры о том, есть ли жизнь после смерти и обладает ли слюна человека сакральным смыслом. Юля отправляется в ванную.
Соня пытается встать с дивана.
— А ты лежи! Больная ты никому не нужна, даже твоему Жоржу-неудачнику.
И Соня снова падает на подушки.
— Он не неудачник, он просто не менеджер своего таланта, а я — не жена декабриста.
К ее глазам опять подступают слезы.
— Остается признать, что и этот твой брак был неудачным.
— Но ты же сама тогда говорила — выходи за него! Тогда признай, что ты тоже ошибалась.
— Я не ошибалась. Тебе тогда действительно нужно было выйти замуж для того, чтобы не чувствовать себя старой и никому не нужной для серьезных отношений. Но! — Нонна нацелилась длинным указательным пальцем на подругу. — Но если ты вышла замуж только потому, что тебе подруга на кофейной гуще нагадала, то у тебя в голове бардак и больше ничего.
— Нет, конечно. Я влюблена была…
— У тебя с этим быстро! — послышался из ванной голос Юли.
— Я убеждала тебя выйти за него замуж, потому что он человек нашего круга, — объясняет Нонна. — Потому что наконец-то у тебя прекратились бы мезальянсы с работягами и выяснения отношений с их малообразованными женами. Потому что ты могла бы с Жориком реализоваться в творческом альянсе.
— В творческом альянсе я реализуюсь с вами. А он говорит, что я бездарная.
— А сам-то! Гений хренов! — кричит Юля.
Нонна тяжело вздыхает:
— Не ругай чужих мужиков. Еще не известно, что самой достанется.
Голова Юли появляется в проеме двери.
— Мне уже достался, если ты помнишь.
— Вот когда проживешь с ним лет пять, тогда и поговорим.
— Да ну! — насмешничает Юля.
— Ну да, — устало отвечает Нонна.
— А что потом бывает?
Нонна вздыхает. Если бы знала ветреная подружка, что потом может быть все, что угодно — равнодушие, неприязнь, предательство или просто бытовое раздражение. Мало ли что? Но откуда ей знать. Самый длинный ее роман продолжался не больше пары месяцев. А Эдуард, конечно, человек серьезный. Но Юлька переживает только начало романа, а это не показатель. Это то же самое, если младенцу начать рассказывать о молекулярной химии. Поэтому Нонна только спросила:
— Волосы собрала?
Голова Юли тут же исчезла.
Соня по-прежнему лежит на диване. Нонна сидит за столом, заканчивает оформление обложки видеокассеты. Юля выходит из ванной. Волосы аккуратно уложены, но все-таки видны следы судорожной работы ножниц. Глаза заплаканные.
— Жорика твоего ненавижу!
— А я уже и не знаю… Но я его любила. Точно.
— А я доделала обложку — объявила Нонна.
Юля и Соня глуповато хихикают Коробка из-под Жоркиной галиматьи превратилась в затейливый коллаж. Поперек шла надпись: «„Кто я? Зачем я?“ Новый документально-игровой фильм. Режиссер Жорж Пряжкин». Грустный Жора рукой Ильича прижимал статуэтку «Тэффи» к всклокоченной голове.
— Вы только посмотрите на это, с позволения сказать, лицо! — засмеялась Юля. — Разве можно поверить, что человек с такой унылой физиономией может создать что-нибудь, достойное награды? Он не может вообще ничего создать, он может только разрушить. И уж никак не может получить награду.
Нонка с этим категорически не согласна. Получить награду может кто угодно. И это вовсе не означает, что он ее заслужил или награда достойна его. Жорик не бездарь, как считает Юля. Он просто не смог найти себя. Он не хотел и не умел снимать мыльные оперы длиною в жизнь. Не освоил он и нетвердую поступь нового жанрового кино. Стремительное мелькание рекламы тоже не давалось неприкаянному Жорке. Его стихия — неспешные документальные повествования с вкраплениями странноватых игровых эпизодов, возникающих по прихоти режиссера. Так, в рассказе о старом часовщике мог появиться цирковой клоун, а кадры фильма о рядовой пенсионерке, приторговывающей мочалками у Сониной бани, соседствовали с фрагментами из шоу-балета на льду. Возможно, Жорик хотел противопоставить затхлую обыденность жизни неестественности искусства? Кто его знает. Это только Нонкино предположение. Но Жорика было жаль, поэтому она приструнила подругу.