— Опять! Да что ж такое? Он что, женат?
— Да нет…
— У меня сейчас голова лопнет… Всю свою магическую силу растеряю.
Ничего не понять. Бабушка, где ты? Помоги. Заодно прихвати прабабушку и прапрабабушку в качестве группы поддержки. Здесь понадобится мудрость веков.
— Посмотри, может быть, у него дочери есть? Может, он, подлец, с дочерьми? — спрашивает Нонна.
Юля притаилась и молчит.
— Юлька, посмотри подробнее, прошу тебя! Поройся в его биографии. Воспользуйся английским словарем, если чего-то не поймешь. Ты что молчишь? Что ты там, зависла, что ли?
Юля отозвалась спокойным голосом:
— Не ори. Посмотрела. Он — это.
— Что «это»?
— В прямом смысле это. Гермафродит он.
— Тьфу ты!
Слава богу, у Нонны не ослабло ее тайное чутье. Это в своей жизни она беспомощная, а вообще она ого-го.
— Все, Юль, на сегодня хватит… Кто у нас вырисовывается? Кто-то ведь мне понравился? Как его? Добрыня?
— Добруша.
— Какая разница. Пока это единственный подходящий для Соньки вариант. Все, сил моих больше нет… Пожалуйста, пошли ему по электронной почте ее фото, а если ему понравится, объясни, как ее найти. И возьми с него страшную клятву, чтобы Соньке не проболтался, как ее нашел. Пусть для нее это будет случайная встреча. Все. Пока.
Соня, как и обещала, временно переехала к родителям. Всем своим мужьям она регулярно угрожала этим. Иногда даже запаковывала чемоданы. Порой доходила и до передней. Как правило, шантаж удавался, и очередной супруг шел на попятный. Принимал какие-то Сонькины требования, сводившиеся в основном к тому, чтобы мужчина, если уж не мог соответствовать идеалу, громогласно и неоднократно в течение дня заявлял о своей пылкой любви к жене. Если же Жорик или его предшественники не желали раскаиваться и не хватались за женины тряпки, препятствуя упаковке вещей, она шла к двери медленно, оборачивалась и предупреждая:
— Я ухожу.
Или:
— Я уже в прихожей.
Или еще:
— Я открываю дверь и ухожу.
Если же и это не заставляло мужа (мужей) одуматься, она садилась на чемодан и начинала плакать:
— Ты меня совсем не любишь!
И лишь на этот раз, что бы ни говорили зловредные подруги, она сделала это честно. Взяла зубную щетку и кое-что из одежды и вышла за порог.
Соня, как и многие крупные женщины, была в душе ранимой, но очень выносливой к боли. Поэтому, сообщая подругам, родителям и дочери о своих неописуемых страданиях, она чувствовала себя неплохо. Ударно трудилась, курируя банду лепщиков, и регулярно захаживала с инспекцией к Лейбе.
Через пару дней она и вовсе ободрилась и захотела встретиться с подругами в кафе. Но те уклончиво намекали на занятость и ничего не обещали.
— Может быть, зайду, — говорила Нонна.
— Если Эдик отпустит, — отговаривалась Юля.
Соня зашла к Лосевой одна. Если уж эти ренегатки отказывались, то хозяйка любимого кафе оставалась последним символом устойчивых дружеских уз.
Столик, за которым они обычно заседали с Нонной и Юлей, был занят юной парой. Они ели одно пирожное на двоих и трогательно молчали. Соня крикнула им на бегу:
— Это счастливый столик, — и сказала парню: — Сделай ей предложение, — а девушке бросила: — А ты пока не принимай, подумай.
Поскольку предполагаемый соискатель был найден, нужно было выполнить остальные пункты коварного плана. Договорились встретиться у памятника Достоевскому. Нонна долго топталась среди живых потомков персонажей великого писателя — бомжей, кликуш, профессиональных попрошаек, опустившихся военнослужащих и бедных студентов. Подбежала опоздавшая Юлька в русалочьем зеленом парике.
— Ты что, не выспалась? — спросила Нонна, оглядев ее со всех сторон.
— А ты как думала? Всю ночь анкету заполняла, триста восемьдесят пять вопросов.
— Ты что, голову не вымыла?!
— С восьми утра в фирму звонила, которая кроме как по-английски со мной говорить не хотела. Представляешь, в восемь утра, после бессонной ночи, по-английски?! Ну, я их там всех немного построила… И к тому же еще с самим Добрыней побеседовала… Ой, господи, с Добрушей.
— Ну?
— Приятней, чем ожидала.
— Что ты имеешь в виду?
— Голос хороший, красивый. Да, но все-таки три часа я поспала. Нон, держи. Вот пакетик.
— Об этом потом, — говорит Нонна. — Давай о главном. У меня есть идея.
Юля жалобно стонет:
— Опять?
— Вон видишь там, впереди, строительный вагончик?
— Ну.
— Нам нужна каска.
И Нонна резким движением тянет Юлю по направлению к штаб-квартире местных ремонтников.
— Нонка, — рассказывает Юля на бегу, — я не знаю, как там твои карты, но фирма сказала, что по анкетам они — идеальная пара.
— Очень хорошо! Вперед, за каской!
На пороге строительного вагона они поспорили, кто войдет первой. Нонна приказала:
— Стучи!
— Почему я?
— Стучи!
Юля робко стучит. Сквозь густой кашель они слышат:
— Ну? Заходи! Открыто!
Человек пять полураздетых мужчин приподнялись с мест. Девушек окатило кислым запахом грязного белья.
— Здравствуйте, — потеряв решимость, мягким, дрожащим от волнения голосом сказала Нонна. — Дорогие мужчины!
Раздалось дружное: «Гы-гы-гы!»
— Товарищи строители!
Юля яростно накручивала парик на палец, видимо, искала верные слова.
— Ба! Русалка!
— Господа, дело в том, что нам нужна ваша помощь, — подкатывалась к ним Нонна с другой стороны.
Строители предложили множество вариантов. Девушки отступили за порог.
— Нет… но… понимаете… погодите, — лепетала Нонна.
— Короче, мужики, нам нужна каска! — нашла Юля нужный тон.
Мужики разом осели. Шуры-муры отменялись. Зато забрезжил луч сделки.
— Не понял, — соврал один.
— Ну, ее еще на голову надевают. Чтобы, если кирпич падает, не сразу умереть. Понимаете?
— Пятьсот, — объявил второй.
— Что пятьсот? — спросила Юля.
— Пятьсот рублей час проката, — подытожил третий и, похабно улыбаясь, потянулся до хруста в костях. — А могла бы достаться бесплатно.
— Давайте пятьсот рублей — день проката, — предложила Юля.
— Может, все-таки бесплатно?
— Ну, ребята, нам не до шуток. Нам очень надо, правда, — сказала Нонна и достала старенький кошелек.
— Пятьсот рублей — много, — остановила Юля Нонку. — Двести рублей — каска и сто — за то, что мы ее потеряли. То есть на бутылку.
Мужики будто нехотя согласились.
— Ладно. Юрик, давай каску. Сговорились, барышни.
— Спасибо!
Сонино будущее счастье теперь как никогда зависело от подруг. Сама она, конечно, об этом не догадывалась.
— Объект приезжает завтра за свой счет, — докладывает Юля, устроившись на диване. — На остальное нашей суммы хватило, то есть на подачу Сонькиной фотки и анкеты. Ты его встретишь?
— Почему я? У меня слабый английский. А если я его не пойму?
— А тебе и не надо. Он знает все условия. Его надо только проводить на место, чтоб человек не заблудился по пути к своему счастью. То есть к нашей Сонечке. Да и потом, он говорит по-русски. И главное, каска у тебя.
Юля снимает с себя каску и нахлобучивает на Нонну. Та снимает ее.
— Прекрати баловство. Еще раз, как зовут его?
— Добруша Хейфес.
— Имя, конечно, меня смущает, — мнется Нонна. — Может, он герой из былины?
— Скорее из Библии.
— Ладно, Юлька, времени нет. Я все поняла? — спрашивает она, проверяя себя.
— Точно — нет! — смеется Юля.
Сонина работа — это компромисс между возможностями талантливой души и потребностями алчного желудка. Обычный драматургический конфликт долга и чувства. Но если есть дилемма, значит, есть из чего выбирать. Кроме минусов в Сониной работе были очевидные плюсы. Во-первых, она не должна была торчать в какой-нибудь заштатной конторе или редакции и перебирать папки на столе начальника. Во-вторых, она сама чувствовала себя начальником. От нее зависел десяток лепщиков и их семей. На круг получалось человек семьдесят — с женами, детьми и престарелыми родителями. А Соне нравилось управлять.
Единственные люди, от которых она зависела, были, как известно, ее заказчики. Впервые ее бригада работала на крупном объекте — целое здание в центре города после глобальной реконструкции нуждалось в исторических завитушках. Генеральный подрядчик — пожилой армянин с неубывающим минором в глазах, голосе и повадках — Манук Иванович Саркисян. Он был грузен, страдал одышкой и сильно переживал за грехи молодости. Сейчас Манук Иванович походил на мудрого старейшину говорливого и беспокойного клана. Но о его прошлом ходили тревожные слухи. Соня боялась Манука Ивановича. Нонка объяснила, что «манук» по-армянски означает «малыш».
— Видали мы таких малышей, — бормотала Соня и всерьез уже просила подругу прийти как-нибудь на стройплощадку, повертеться перед «малышом», предъявить бюст и армянскую речь. Дружба с единоплеменницей заказчика могла очень помочь Соне. Нонка обещала, но все не приходила. Она была из обрусевших, языка почти не знала, а форм своих смущалась. Не вести же на стройку Араксию Александровну?
Соня шла вдоль старого пятиэтажного дома в лесах, мимо длинного, недавно сколоченного забора. На плече у нее сумка, из которой торчали батон и пассатижи. Соня прошла через ворота и, показав на ходу пропуск, кивнула.
— Мои на месте?
— Чьи? — лениво отзывается сторож.
— На пропуске написано, чьи. Шестая бригада.
— А что, шестая — ваши?
— Увы, мой мальчик… — уже издалека, не оборачиваясь, отвечает она и думает про себя, что ее работяги еще натворили, если даже местный постовой спрашивает.
Стремительными шагами она проходит по двору стройки мимо незнакомого высокого мужчины в длинном светлом пальто. В руках он держит рыжую строительную каску и внимательно оглядывает Соню. Но та, едва заметив его, бежит дальше. Она видит, как из пустого дверного проема выходит Манук Иванович. Одного его достаточно, чтобы вызвать у бойкой Сони трепет. Но с ним еще четверо незнакомцев.