— Манук Иванович, дорогой, здравствуйте! — с неженской силой трясет Соня заказчика.
— Здравствуй, девочка, — ласково и печально отвечает Манук Иванович.
— А что без предупреждения?! — спрашивает она.
— Чтобы не подготовилась, — честно отвечает Саркисян.
— Ай-ай-ай, Манук Иванович, Манук Иванович. Не доверяете вы людям.
Манук благожелательно и даже по-отечески толкует:
— Прошло то время, когда я людям доверял. Познакомься. Это Гагик — он по вопросам, когда обещают и не делают. Это Вачик — он по вопросам, когда берут деньги и не возвращают. Это Хачик — он по вопросам, когда одни люди с другими договориться не могут.
Соня закашлялась:
— А я тут, Манук Иванович, при чем?
— Я так… тебе на всякий случай. Может пригодиться в жизни.
— Спасибо… А это кто? — спрашивает Соня, кивнув на четвертого — щуплого и с лысым черепом.
— А это тебе, девочка, лучше пока не знать.
— Как? Неужели то, что я подумала?
— Не знаю, что ты подумала, — совершенно невозмутимо ответил старик. — Мой психоаналитик.
Манук Иванович кивнул и пошел своим курсом. Гагик, Вачик, Хачик и лысый психоаналитик гуськом потянулись следом за патроном. Когда они скрылись за воротами, Соня присела на бетонные блоки и закурила. Сигарета плясала в дрожащих пальцах.
Издали за ней наблюдал человек с каской.
Соня знала по опыту: лучший способ избавиться от стресса — наорать на подчиненных, тем более всегда есть за что. Она часто испытывала этот трюк на себе, естественно, в обратной направленности. Заказчики нередко отчитывали ее в основном за промахи тех же рабочих. Соня коршуном влетела на этаж, где сегодня трудились ее горе-лепщики. В пустые полуразрушенные оконные проемы видно серое небо. Ведра с цементом, мешки с гипсом и рабочие инструменты аккуратно сложены в углу. На самодельной лавке из кирпичей и положенной на них доски сидят строители. Идиллия. Виталка дочитывал Кафку, Фарух дожевывал бутерброд, Вован допивал пиво, Сан Саныч грыз семечки — и все вместе сквозь пустые оконные проемы с любопытством наблюдали, как на крыше противоположного дома два голубя занимаются любовью.
— А что, уже все сделали?
— Здравствуйте, Сонечка Викторовна!
Вован засунул бутылку за скамью, Виталка сел на книгу, Сан Саныч высыпал семечки голубям, а Фарик тут же вскочил, выхватил из груды инструментов первый попавшийся скребок, подобрал ведро с цементом и быстрыми профессиональными движениями обляпал стену.
— Мы работаем!
— Кто пил? — грозно кричит Соня.
Рабочие понуро молчат.
— Мне еще раз спросить?! Кто пил?
— Ну вот. Начался образцово-показательный разнос.
— Да вы что, озверели, что ли?
— Да, тут… ну, Софья Викторовна, — оправдывается Вован. — Да разве это «пил»? Это же пиво.
— Я сколько раз просила — на объекте никакого спиртного! Ни пива, ни фигива! НИ-ЧЕ-ГО!!! Знаете ведь, если заказчик увидит — ни вас, ни меня здесь не будет! У меня в договоре есть этот пункт. Я в нем кровью расписалась! Ты забыл, как я тебе капельницу ставила, из запоя вытаскивала! Лучше бы ты в нем и остался! «Софья Викторовна, спасибо, спасибо!» Где еще один лепщик, я вас спрашиваю?
К этому моменту все рабочие разобрали свои инструменты и изо всех сил делают вид, что работают.
— Кто на работу не вышел? — Она отчаянно вертит головой, чтобы посчитать рабочих. Кто-то уходит, кто-то приходит, всех не упомнишь.
В одном из проемов возникает улыбающийся мужчина в светлом пальто и рыжей нелепой каске. Он с восхищением уже некоторое время наблюдает за Соней.
— Где ты шляешься? — кидается на него Соня. — И это рабочий?! Это наш рабочий? Что ты скалишься, как новый самовар?! На какой черт тебе шлем на башке? У нас что, обвал в горах?!
— Соня, он тебя не понимает, — говорит Вован.
— Что, он глухой? Ну-ка бери инструмент.
Соня хватает из кучи инструментов скребок и протягивает его мужчине. Он, как зачарованный, берет инструмент и растерянно смотрит сначала на орудие труда, затем на Соню.
— Объясните ему, что делать, — приказывает Соня и пристраивается с чертежами на подоконнике.
— Софья Викторовна…
— Работайте, ребята, работайте.
— Соня…
— У нас сроки горят, — говорит Соня, не оборачиваясь. — Мы еще тяги не тянули… Н-да…
Рабочие и вновьобращенный незнакомец с одинаковым изумлением разглядывают Сонькину спину.
— Софья Викторовна, — наконец заговорил Виталка. — Это иностранец. Его прислали к нам из иностранной фирмы. Он — новый заказчик.
Соня медленно поднимает голову от чертежа и оборачивается, мгновенно преобразившись.
— Excuse me, please! It’s my work, — оправдывается она нежным голосом и протягивает иностранцу руку для пожатия:
— Му name’s Sofya.
Мужчина принял руку, как бесценный подарок, но не пожал, а припал в поцелуе.
— Dobrusha, Dobrusha Heyfes…
Соня, не меняя елейного тона и не отрывая взгляд от Добруши Хейфеса, приказала:
— Всем работать. Where are you from, Mr Heyfes?
— For you — Dobrusha. I’m from USA.
— It isn’t American name.
— Yes, you’re right. My mother is Bulgarian.
— My grand mother is Polish.
Рабочие уже почти доделали две стены, а Соня и Добруша все еще сидят на подоконнике и болтают. За ними в проеме окна, на соседней крыше, громко занимаются любовью два кота.
Со двора, задрав головы, в спины Добруши и Сони вглядывались Нонна и Юля.
— Хватит торчать, а то заметит! — дернула Юлька подругу. — Пойдем!
— По-моему, все нормально, — удовлетворенно заявляет Нонна.
— Не говори «гоп», пока не перепрыгнешь. Пошли, говорю. Я и так уже опаздываю. Меня в салоне супруги-панки ждут. Мне на их спинах еще Ледовое побоище рисовать.
— Я не поняла, они обе тети или оба дяди?
— Почему? Он и она. Хотя, конечно, трудно сказать. Ввела ты меня в сомнение…
Когда Юля и Нонна ушли к метро, Соня и Добруша еще долго сидели на подоконнике.
Рабочие уже закончили свою работу и переодевались в глубине холла. Виталка подошел, кашлянул и сказал:
— Софья Викторовна, все готово. Мы можем идти?
Соня, не отрывая влюбленных глаз от Добруши, ответила проникновенным голосом:
— Yes… Ой, да, конечно…
Рабочие вежливо, аккуратно попрощались: «До свиданья, Софья Викторовна… До свиданья…» Соня и Добруша кивали между словами. Неожиданно Соня скокнула с подоконника и подбежала к Виталке.
— Just a moment… Тьфу ты! Виталка, подожди!
Порылась в кошельке и протянула деньги.
— Это зачем? — насторожился лепщик.
— Ну, пивка с ребятами попейте. Рабочий день закончился.
— Спасибо, Софья Викторовна!
Виталка на цыпочках потянулся к товарищам, помахивая тысячной купюрой. Соня и Добруша остаются в комнате вдвоем.
— Вот… Вернее, this is my work. Our firm is very popular. My workers are very high in their job. We make… a… a… Sorry for my English… Господи, как же по-английски лепка?..
— Лепка по-английски будет — sculpture, — говорит Добруша по-русски с легким американским акцентом.
— Почему ты сразу не сказал, что говоришь по-русски? — ошалела Соня.
— Не успел, был очарован тобой.
— Да уж… Было чем, — хмурится Соня, вспоминая свое утреннее поведение. Что ж поделаешь, испугалась девушка грозного «малыша» Саркисяна.
Добруша снимает очки и подслеповато щурит большие глаза.
— Я хотел еще слушать и слушать твой голос. Мне было мало. Я хотел больше.
Он достает из внутреннего кармана белоснежную замшевую тряпочку и протирает очки.
— Ты всегда хочешь больше? — спрашивает Соня, приняв игру. — Тебе всегда мало?
— София, у меня были очень богатые предки. Мы делаем нефть, вино и духи. У меня все есть. Я давно уже ничего не хочу. Еще сегодня утром я думал, что так будет всегда. Уже час назад я понял, что так всегда не будет.
Соня слушала, качала головой и, совершенно очевидно, не верила. Ни ушам своим, ни тому, кто вдувает в эти уши наглую, но, следует признать, сладкую ложь. Она ведь не школьница какая-нибудь глупая. «Я давно уже ничего…», «Час назад я понял…». Все это нахальство и сопли в сахаре. Любви нет. Во всяком случае, Соня свой резерв романтики уже исчерпала. Одна тина на дне осталась. Нет никакой любви, только здоровый секс. Соня горько усмехнулась:
— Тогда кончай болтать, давай целоваться.
Добруша не накинулся на Соньку с пылкой поспешностью новичка. Он осторожно провел рукой по Сониным волосам, снял повисшую нитку, коснулся лица пальцами, знакомясь с ним. И только тогда поцеловал. Соня сконфузилась. Что она там говорила про себя? «Я не школьница какая-нибудь»?
— Да, и сними каску, — попросила она. И теперь уже сама трогала его лицо, обнаружила шрам над переносицей, глубокие морщины, расходящиеся от крыльев носа, и ямочку на подбородке.
Они снова целовались.
— Да, ты же с самолета… Наверное, голоден? Хочешь есть?
— Да, очень. Сейчас и здесь. Тебя. Есть. Съесть. Быстро, — заявил Добруша и завалил визжащую и хохочущую Соньку на подоконник.
С крыши напротив два кота внимательно и удивленно наблюдали за тем, как люди занимаются любовью.
— А вот теперь надевай каску.
— Что, начинается обвал в горах?
— Хуже. Начинается Соня.
— Соня — это когда много спит?
— Нет, это когда много любит.
Утром они летели вниз по лестнице. Добруша недоуменно спрашивал, что случилось? А Соня все тянула его за рукав, таращила глаза и бормотала о рабочей дисциплине, которая вот-вот пошатнется и рухнет на ее голову. Пробежали мимо хмурого сторожа, выскочили на улицу. Дожевывали забытый в ее сумке батон.
— Очень вкусный хлеб в России! Спасибо, София!
— Хлеб — наше национальное достояние. Некогда, давай быстрее.
— Мы опаздываем?
Соня посмотрела вперед и остановилась.
— Все. Опоздали.
Навстречу им в полном составе шла на трудовую вахту бригада Сониных рабочих.
— Доброе утро, Софья Викторовна!.. Доброе утро, Софья Викторовна, — вразнобой басили лепщики.