Соня приказала себе не волноваться, не опускать глаза на грязные ботинки рабочих и успокоить дрожащий голос.
— Доброе утро, ребятки, доброе утро, — ответила Соня и делово кивнула Добруше: — Мы там в принципе все посмотрели…
Добруша исправно кивнул в ответ.
— Да… Очень хорошо все получилось… — обстоятельно хвалила Соня ребят.
— Good morning! — неожиданно вступил в беседу Добруша и взял Соню под руку.
— Good morning, — радостно отозвался Вован.
— Молодцы… Там еще… Ну… Я проверю, короче, — лепетала Соня, а Добруша уже тянул ее дальше. — Ну, удачного дня, мальчики…
Они припустили по улице, как школьники, удачно совравшие учителям, что идут в библиотеку, а сами намылившиеся в киношку «Я не школьница какая-нибудь…»
Рабочие смотрели им вслед. У них создалось ложное впечатление, что строгим плащом Сони и дорогущим светлым пальто Добруши только что вытирали цемент.
— Софья! — крикнул Виталка. — Пальто!..
— Потом, потом, Виталка, работай…
В Питере похолодало. Они совершали короткие броски по городу, а потом грелись в случайных кафе. И, куда бы они ни пришли, всюду их встречали радушные улыбки, а провожали удивленные взгляды. Такие приличные вроде люди, а одежда-то, будто специально извалялись где-то.
В гостинице их подозрительно оглядел портье, но, услышав фамилию гостя, расшаркался и заверил, что номер забронирован, но господина Хейфеса ждали вчера. Все ли у него в порядке? Намекал на состояние пальто. Добруша уверял, что все в полном порядке, все просто чудесно и бог с ним, с пальто. Он влюбленно смотрел на Соню. Она уже прижималась щекой к его плечу. И только в лифте, где кругом зеркала, они поняли, отчего на них так таращилась люди.
— О, ё!.. Посмотри на мою спину!
— О, no! And my?
— И твоя тоже.
Портье сказал в трубку:
— Будьте добры, закажите химчистку. Два пальто. Сегодня.
Не школьница? Соня потеряла девственность в десятом классе. Ее избранником стал бородатый студент Академии художеств, лет на шесть старше ее. Подругам он казался древним стариком, а самой Соне — взрослым, умным и безгранично талантливым. Видимо, уже тогда наметилась в ее жизни нездоровая тенденция подбирать непризнанных гениев. Соня его любила до нервного тика в глазах. Он проживал в захламленной комнатенке общежития на Васильевском, и Соня часто бегала к нему с уроков. Смотрела, как он хмуро ест принесенную ею из дома курицу, и готова была жизнь отдать за него. На скрипучей старой кровати с никелированными шарами у изголовья Соня получала первые уроки сексуальной практики. Если по этому предмету пришлось бы сдавать экзамен, она оказалась бы в тройке лучших. Художник бросил ее через два месяца, женившись на своей однокурснице. Он нуждался в жилье и прописке. Соня плакала, потом простила, а позже забыла.
Сейчас, в свои тридцать четыре, она уже не могла себе врать. После Борюсика, после Романа, после Жорика, наконец, она не могла прятаться от себя самой. Следовало, взглянув на себя в зеркало, сказать: «Сонька, ты несчастная баба. Тебя никто никогда не любил». Правда и заключалась в том, чтобы не давать себе поблажек. Не принимать временные увлечения ею мужчин за любовь. Не считать, что эрекция означает признание, а подаренный цветок обязывает к близости.
Она говорила себе эти слова, стоя ночью в ванной перед зеркалом, и призналась себе в том, что жизнь ее оказалась не белоснежной парусной яхтой, а ржавой баржей. И баржа эта уже затонула и покоилась на илистом речном дне. На следующее утро она встретила Добрушу. Очевидно, чтобы спастись, нужно добраться до дна и посильней оттолкнуться от него ногами.
— Ты так и не сказал, что Америка собирается строить в Санкт-Петербурге?
— Новую, очень счастливую семью.
В постели учили английский и повторяли русский. На животе у Добруши лежал серебряный поднос с горой фруктов. Он берет персик и протягивает Соне:
— Персик.
— Peach, — отзывается она. — Хочу.
Она надкусывает, отдает ему. Он поднимает веточку винограда:
— Виноград.
— Grape, — называет Соня. — Хочу.
Он берет банан, протягивает Соне:
— Banana, — морщится Соня. — Не хочу.
— Banana. Не хочу.
Добруша берет ананас:
— Pine-apple. Не хочу.
— Pine-apple. Не хочу.
Ананас с грохотом упал на пол.
— А давай музыку поставим?
— Давай!
— Ты любишь Баха?
— Да. А еще Шопена, Моцарта и Соню.
Он берет ее руку Начинает целовать пальцы, потом кисть, потом выше, выше. Видит следы от капельницы на сгибе руки, останавливается.
— Соня любит героин, ЛСД? Соня любит бежать от реальности?
— От реальности я убежала сегодня ночью. А если я здесь, и я это я, а ты это ты, то я до сих пор от нее бегу. А это не наркотики, это обыкновенная капельница. Просто голова иногда очень болит… Слушай, я хочу тебя познакомить со своими подругами.
— Хорошо, тогда пойдем в ресторан. Будем есть и знакомиться.
Звучит вечно живая классическая музыка. На балконе второго этажа маленький оркестр. Соня и Добруша сидят за столиком, на котором еще два прибора. На столе горит свеча, красуется ведерко с шампанским. На маленьком передвижном столике рядом — жаровня.
— Почему ты ничего не ешь и не пьешь? — спрашивает Соня у Добруши.
— Не могу. На тебя смотрю. Очарован тобой.
Соня иронично улыбается:
— Не терплю лести. Особенно от инородцев.
— Это не есть лесть, это есть…
— Давай есть! Правильно.
Добруша смеется.
— Ты в самом деле мне нравишься.
— А как можно еще нравиться? Не в самом деле? Понарошку?
— Не понял… Мышка-норушка?
— И Зайка-Поскакушка.
— И Серый Волк — Зубами Щелк, — говорит Добруша и щелкает зубами.
Соня смеется.
— Откуда ты про Серого Волка знаешь?
— Мой болгарская бабушка рассказывала. У болгар и русских есть похожие сказка. Значит, ты называешься «прораб».
— Ага. От слова «раб». Когда ты уезжаешь, я забыла?
— Я не говорил.
— Ах, да…
Соня уже грустила.
— В тебе много силы. Это красиво.
— Конечно, косая сажень в плечах! У нас в России не модно быть сильной женщиной.
Добруша смотрит на часы.
— Ты очень похожа на мою маму.
— Ну, сколько там?
— Они уже должны быть здесь.
— Значит, будут, — говорит уверенно Соня.
Действительно, на пороге зала появляются Нонна и Юля.
— Легки на помине! — машет им Соня.
Ни Юлька, ни Нонна ничем себя не выдали. И сам Добруша, согласно их строгой договоренности, тоже вел себя отстраненно. Он любовался Соней. Девочки любовались запеченным в яблоках гусем с гречей в утробе и подругой с новым возлюбленным. Соня любовалась аппетитом подруг.
— Мои-то! Разожрались!
— Моя… Так моя мама говорит. Му dear…
— Давайте выпьем! — предложила Соня. — За любовь.
— Ты же говорила, нет ее, — тихо напомнила Юля. — Один только голый…
— А теперь знаю точно. Есть. Как сказка. Пусть сказкой и остается…
Ночью Нонна позвонила Юльке.
— Алло! Юль… Не спишь?
— Теперь нет, — зевнула Юля. Ее крепко, по-хозяйски обнимал спящий Эдик, поэтому трубку держать было неудобно.
— Юль, я любить хочу.
А Юля шептала:
— Я сейчас не приеду.
— Дура! Я правда любви хочу.
— Нонна, у меня уже глаза болят от интернета. Дай отдохнуть пару дней. И я тебе такого грека найду! Эллина древнего.
Эдик во сне еще теснее прижимает к себе Юлю.
— Юлька… Спокойной ночи, — говорит Нонна.
Добруше было сорок шесть. У него была жена, с которой он три года жил в разных квартирах. Три года — как только младший сын уехал в Бостон учиться в Технологическом колледже. Старший уже давно жил своей жизнью. Добруша никогда не спал со своими секретаршами, не знакомился с девушками через интернет и не ходил на свидания вслепую. В России он намеревался запустить новую косметическую линию, попробовать себя на рынке алкогольных изделий и, может быть, заняться каким-нибудь новым делом. У него были и нефтяные амбиции, но Добруша решил пока не соваться туда. Он был из той многочисленной армии мужчин, которые, приближаясь к пятидесятилетнему рубежу, успели поставить галочки во всех пунктах жизненной анкеты. Деньги? — Да. Работа? — Да. Общественное положение? — Само собой. Семья? — Отличная семья. Было все, что нужно, только жить не хотелось.
И это не вчера, не месяц и даже не год назад возникшее чувство. Он уже предчувствовал это, когда заметил, что жена его с годами не стареет, словно посаженная в формалиновый раствор. Он и не спрашивал, сколько пластических операций, сколько хитроумных надругательств совершила она над своей природой, чтобы оставаться вечно тридцатилетней. Он предчувствовал, что станет живым трупом. Спасибо русскому писателю Льву Толстому, которого он прочел в молодые годы, когда случайная связь с молодой официанткой, упорно соблазнявшей его глубоким декольте, обернулась судебным иском за сексуальное домогательство. Он уже знал это, когда его старший сын застрелил пятнадцатилетнего воришку, забравшегося к нему в дом. А что такого? Самооборона. Мальчишка угрожал игрушечным пистолетом, который трудно отличить от боевого. Добруша все чаще вспоминал свою болгарскую бабку, которая пела тягучие, как виноградная патока, песни и рассказывала сказки. Серый Волк — Зубами Щелк.
И что-то щелкнуло в нем, переключилось. Накануне очередной деловой поездки в Москву Добруша обратился в агентство, оказывающее содействие в знакомствах, браке и сексуальных развлечениях высокопоставленным клиентам. Московских кандидаток он забраковал, а вот женщина из Петербурга ему понравилась. Что ж, он слышал, Петербург — очень красивый город. Он хотел развлечься.
Добруша стоит около открытого окна и курит. Соня мирно и счастливо спит и видит прекрасные сны. Она шевелит рукой, пытается обнять Добрушу, но нащупывает только подушку.
— Эй! Ты чего не спишь?
— Утром самолет.